Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 22

В эти дни траура повесили нескольких человек: за листовки. Одного — совсем молодого парнишку, лет семнадцати. Он висел подбородком кверху, а на ноге застыла желтая сосулька мочи.

Так что Анна с Мусей, зная своих деточек, провели воспитательную работу. Чтоб никаких фокусов! Тем более, что говорили в очередях, будто на Ришельевской кто-то раскидал бумажные самолётики, ну как мальчишки на уроках делают. Ласточки из школьных тетрадок. И на тех самолётиках было написано печатными буквами: "Погнали гада от Сталинграда". Немцев, конечно, и дальше погонят, но перед уходом они лютовать начнут, и одна глупость может всех загубить. С каждого взяли по честному слову, даже со Светы.

А к лету уже все знали: гонят. Уже и в газетах были названия "временно оставленных" населённых пунктов. Румыны потихоньку убывали из города, всё больше становилось немцев. Не было уже такой торговли взахлеб, как в прошлом году. Но, только когда в город вошли части СС в черных мундирах, стало понятно, что прошлый год был еще румынской идиллией.

Снова Муся рыдала у Анны в объятьях, как в первые военные дни:

— Страшно, Анечка, мне так страшно!

И самый большой страх был — что у детей этого страха окажется недостаточно.

Дядя Паша реже теперь появлялся, какие-то у него были дела, требующие долгих отлучек. Со Светой он стал построже. К её удивлению, совсем не одобрил шикарное летнее платье в лиловых разводах, с бантом-воротником, которое она купила по случаю: не всё же мальчишкой одеваться. А, она-то думала поразить, бежала, как летела. Ноги были очень лёгкими в матерчатых тапочках, и шелковистый подол так приятно плескал по коленкам. А дядя Паша только пробурчал:

— Нашла время красоваться, дурочка. Ты б еще патлы накрутила… Чтоб я тебя больше в этом не видел, наживешь беду на свою голову.

А зато как здорово было сидеть у него в ногах на том цветочном ковре, а он рассказывал смешные истории. Или читал стихи, да-да, он любил стихи. Совсем неожиданный он был человек: говорил не так, как культурные, а сколько всего знал! Ого! Но не муру всякую про соловьев и грёзы, а настоящие стихи, мужские. Омара Хайяма он уважал. И Киплинга. Ещё жалел Свету за невежество:

— Ты послушай, без чего ты живёшь!

Света обмирала, когда его голос плыл по ритму, но не во всём ему следуя, будто были за словами ещё вещи, которые главнее слов, и надо было всматриваться в них. Так всадник, наверное, сбивает ритм коню, вдруг натянув узду и всматриваясь в дымную даль.

— Друг другу в глаза поглядели они, и был им неведом страх,

И братскую клятву они принесли на соли и кислых хлебах,

И братскую клятву они принесли, сделав в дёрне

широкий надрез,

На клинке, и на черенке ножа, и на имени бога чудес.

А в начале сентября, голубым безоблачным днем, когда Света крутилась на Привозе без особых дел, просто надеясь, что вдруг появится дядя Паша, к ней подвалил тот парень с фиксой и сказал, глядя в сторону, вроде случайно мимо шёл:

— Не ходи тут больше. Его вчера убили. А тебя Седой сейчас ищет, поняла? Там сейчас такие разборки, а многие знают, что ты была его малая, и умеешь какие-то штуки. Прятайся давай, тебе сейчас защиты нет.

И прошёл дальше, не останавливаясь.

Света тихо ушла с базара, она ещё помнила, как сидели, раздвинув ноги, тетки над грудами яблок, жёлтых и красных. И как кто-то выкликал монотонно и жалобно:

— Синие, хороши синие…

А Гав все пихал её боком и заглядывал в лицо. Наверное, он и привел её домой, она не помнила, как вошла. Повалилась на матрас и стала грызть подушку. А слёз не было, только били по глазам какие-то тёмные вспышки и уезжали вправо и вверх. Миша глянул и увёл детей вниз, прихватив зажигалку. Без единого слова и без приставаний. Маня и Петрик последовали за ним на цыпочках. Света была бы им благодарна за понятливость, если б у неё были силы на что-то, кроме горя.

А зато к приходу тети Муси уже ничего не было заметно. Сколько же можно лежать на матрасе? Так что Света играла с Петриком в "ляпы", Маня уже проиграла, а Миша оставался на победителя. Было, впрочем, ясно, что победителем будет Петрик. Света то и дело забывала отдёрнуть руку. А и отдергивала — так как-то вяло. Но все усердно делали вид, что не замечают, и продолжали игру.

Муся пришла с красными пятнами на щеках.

— Света, детка моя, надо нам теперь как-то перестраиваться. Говорят, детей будут угонять в Германию, а особенно подростков. Будут ловить на улицах — и в машины. И это уже не слухи, а наверняка. Бес с ней, с той торговлей, детка, а надо тебе пересидеть дома. Я на всех заработаю, не волнуйся. И, видя, что Света не отвечает, немедленно начала накаляться:

— В конце концов, я взрослая, и я за тебя отвечаю! Твой отец нашей семье не чужой человек! Я не разрешаю — и всё! И чтоб за порог — ни ногой, пока я не позволю! И всё!

Такой разговор начинался уже не первый раз: про угон в Германию поговаривали и раньше. Но Света только смеялась:

— Пускай ещё раньше поймают!

А Муся не решалась проявить твердость. Теперь она с удовлетворением видела результат: вот, накричала как следует — и девочка как шёлковая. Слушается, не фыркает. Нельзя — так и не пойдет. Так с ними и надо, нечего цацкаться. И, со свойственной ей последовательностью, ухватила Свету в охапку, притиснула к себе:

— Бедный мой птенчик… Как сердечко колотится, через косточки слышать… Ну не бойся, тетя Муся в обиду не даст, тетя Муся всё сделает… И пересидим, и потом ещё смеяться будем. А зато я тебе — знаешь что? Я тебе ботиночки присмотрела, на шнуровке, совсем почти новые… У Таньки, что у нас официанткой, девка из них выросла, а тебе как раз будут, а Танька мне за недорого уступит… и будешь у нас, как картинка, ага?

И Света заплакала у неё под мышкой, горько и безутешно.

Муся гладила ее по дёргающейся спинке разбухшей красной рукой. Она всё понимала: трудный возраст, и девочке нужна материнская ласка.

Анна, тоже взволнованная слухами про Германию, решилась посоветоваться с Тириеску. Он-то должен знать, правда это или неправда. Шутка ли: а вдруг оба мальчика однажды домой не придут из гимназии? Андрейка тоже теперь ходил в ту же гимназию, что Алеша, только в младший класс. Тириеску развёл руками:

— Мадам, я ничего об этом пока не слышал. Я думаю, если это будет, то на это понадобится подготовка, и я узнаю. Если я что-то услышу, я вам сразу скажу, чтоб мальчики сидели дома. Поверьте, эти дети мне небезразличны.

— Но вы думаете, что вообще это возможно?

— Кто знает, что им может взбрести в головы? Мадам, я не настолько их единомышленник, чтоб это предвидеть. Вы же не думаете, что они спрашивают мнения наших военных.

"Они", как поняла Анна, были немцы. Действительно, почему немцы, угоняя детей в Германию, станут поручать это дело румынам? Это для нас они все оккупанты, а там, внутри — тоже какие-то различия. Есть кафе "только для немцев", а румын туда уже не пускают. А итальянцы, все знали в городе, закидали гранатами бодегу, откуда их немцы выгнали. Вместе с немцами, и никто живой не вышел.

Это всё было очень интересно, но к жизни Анны отношения не имело. Она продолжала отправлять детей на уроки, скрепя сердце. И только потому, что иначе они нашли бы себе более захватывающие занятия. Алеша ворчал и ныл, но недолго, потому что всё равно вышло по-его: гимназии были распущены. Транснистрии было уже не до того. Шли слухи, что румыны готовятся к эвакуации.

Впрочем, Алеша нашел себе дело, к удивлению Анны, вполне похвальное. Он теперь всё свободное время пропадал в маленькой мастерской рядом с Новым базаром. Там делали ключи и замки: вещи первостепенной необходимости в городе, который постоянно грабили. Уйдешь на работу — попробуй дверь не запереть. Найдёшь перевернутую вверх дном комнату, из которой исчезло всё ценное. И ломай себе голову: были это налетчики, или твои же соседи, или просто полицейская проверка на предмет укрывательства и взрывчатых веществ. Полицейские с чужим добром тоже не стеснялись.

Уж насколько тут помогали замки — было предметом, достойным внимания философов-циников. Но все, кто мог, обзаводились еще дополнительными двумя, а то и тремя. Разных конструкций. И нужны были ключи, и запасные ключи, и ключи взамен потеряных, так что лавочка скромно процветала. У Алёши костяшки пальцев были добросовестно ободраны, но он уже мог опилить болванку по образцу, со всеми нужными выемками. И приносил матери деньги с небрежным видом: тут, мол, кой-какая мелочь на хозяйство.

Ах, как он наслаждался молчаливым реваншем: Светка хвост поджала, сидит теперь дома. Вяжет какие-то кисточки на платках, которые ей приносит тетя Муся. А платят ей чепуху, а ему — почти как взрослому. И дело даже не в том: в мастерской время от времени появлялись очень интересные люди. По-разному одетые, они приходили заказать одно и то же. Французский замок и к нему четыре ключа. Ничего особенного, за исключением того, что французские замки, как самые ненадёжные, популярностью не пользовались. Старик- хозяин, Пал Савич, говорил с ними вполголоса, всегда закрывая дверь в подсобку с инструментами. Но Алеша слышал: Курск… Орел… юго-западный фронт… Он помалкивал, а сам весь бурлил от азарта: явно эти люди слушали наше радио! Подпольщики? Партизаны? Вот бы его взяли к себе в организацию! Он так и сяк вился вокруг Пал Саныча: должен же тот видеть, что Алёша исключительно надежный человек. Но тот никак его усилий не замечал. Тогда Алёша попробовал напрямую, шепотом, когда в мастерской никого не было: