Сол Беллоу - Герцог Страница 22

— Ты сумасшедший. А что она из себя представляет, я тоже знаю.

— Ты о чем? Она меньше других блядь. В этой жизни мы все бляди, чтоб ты знал. Я так совершенно точно. А ты, как я понимаю, выдающийся шнук. Так мне говорят ученые люди. Но я рискну одежей, что и ты блядь.

— Ты знаешь, что такое человек массы, Химмельштайн? Сандор нахмурился. — То есть?

— Человек массы. Человек толпы. Ее душа. Всеобщий уравнитель.

— Какая душа! Давай без этих слов. Я имею дело с фактами.

— Для тебя факт всякая грязь.

— Факт и есть грязь.

— Но ты считаешь его истинным постольку, поскольку он грязь.

— А ты… ты чистоплюй. Откуда ты такой принц? Мать обстирывала семью, пускали жильцов, старик промышлял самогонкой. Знаю я вас, Герцогов, и ваш йихес (Происхождение, родословная (иврит)) знаю… Нечего шум поднимать. Я сам пархатый и кончил занюханную вечернюю школу. Договорились? И давай не будем говниться, мечтатель ты мой.

Герцог потрясенно, подавленно молчал. Зачем он сюда приехал? За помощью? Обнародовать свой гнев? Возбудить негодование понесенной несправедливостью? Пока что на арене только Сандор. Лютый карлик с выпирающими зубами и перепаханным лицом. С перекошенной грудью, выпиравшей сквозь зеленую пижаму. Это плохой Сандор, злой, думал Герцог. Но он бывает другим — обаятельным, великодушным, общительным, даже с юморком. Так разворотить грудную клетку могла хоть бы и лава его сердца, а зубы — их выпер наружу злобный его язык. Такие вот дела, Моше Герцог: если нужно, чтобы тебя жалели, если ты просишь помощи и выручки, тебя всегда и непременно приберет к рукам какая-нибудь невыдержанная личность. И разнесет тебя в пух и прах своей «правдой». Вот это и значит твой мазохизм, майн зисе нешамеле (Моя сладкая душенька). Добрые души падки на чужое мнение о них и не задумываются о себе. Очисти зрак самопознанием и опытом. А вообще говоря, настоящая дружба не поддакивает. Бытует такое мнение.

— Хочешь ты позаботиться о собственном ребенке или нет? — сказал Сандор.

— Конечно, хочу. Хотя ты сам говорил на днях, что лучше мне ее забыть и что она вырастет чужим человеком.

— Правильно. Она уже в следующий раз тебя не узнает.

Это ты про своих так думай, а на мою девочку пошла благородная глина. Уж она-то меня не забудет. — Я не верю этому, — сказал Герцог.

— Как адвокат я взял обязательство перед ребенком. Я должен защищать ее интересы.

— Ты? У нее есть отец.

— Ты можешь спятить. Умереть, наконец.

— Мади тоже может умереть. Почему бы на нее не выписать страховку?

— Так она тебе и даст. Это не женское дело. Это мужское дело.

— Не в нашем случае. Маделин разворачивается вполне по-мужски. Как она все провернула, чтобы оставить себе ребенка, а меня выпереть на улицу. Она думает, что может быть одновременно матерью и отцом. Ее страховку я буду оплачивать.

Вдруг Сандор стал кричать:

— Мне насрать на нее! Мне насрать на тебя! Я волнуюсь из-за ребенка!

— Да почему ты решил, что я умру первым?

— Говори потом, что ты любишь эту женщину, — сказал Сандор, сбавляя тон. Очевидно, вспомнил про свое опасное давление. Сдерживающее усилие выдали бледные глаза, губы и ставший рябым подбородок. Он сказал еще ровнее:

— Я бы сам застраховался, да врачи не дадут. Приятно, знаешь, окочуриться и оставить Би богатой вдовой. Я бы хотел.

— Чтобы она поехала в Майами и покрасила волосы.

— Правильно. А то и я в ящике кисну, и она тут жмется с деньгами.

Мне для нее не жалко.

— Ладно, Сандор, — сказал Герцог, желая кончить разговор. — Сейчас у меня просто нет настроения готовиться к смерти.

— Это что за диво такое — твоя гребаная смерть? — кричал Сандор. Он весь подобрался. Стоявший почти вплотную к нему Герцог даже заробел от такой истошности и опустил широко открытые глаза на лицо своего хозяина. Оно было резко очерченное, по-грубому красивое. Топорщились усики, в глазах стыл пронзительно-зеленый, млечный яд, кривились губы. — Я выхожу из дела! — возобновил он крик.

— Что с тобой происходит? — сказал Герцог. — Где Беатрис?

Беатрис!

Но миссис Химмельштайн только плотнее закрыла дверь спальни. ¦— Она тебе найдет таких стряпчих — они тебе настряпают кой-чего.

— Перестань, ради Бога, кричать!

— Тебя прикончат.

— Прекрати, Сандор.

— Обдерут как липку. Живьем освежуют. Герцог зажал уши.

— Я больше не могу.

— Кишки завяжут узлом. Ублюдок. Поставят счетчик на нос и будут брать за вдох и выдох. Тебя запечатают спереди и сзади. Вот тогда ты вспомнишь про смерть. Вот тогда ты ее поторопишь. Тебе гроб милее гоночной машины глянется.

— Но я же не бросал Маделин.

— Я сам такое проделывал, знаю.

— Что плохого я ей сделал?

— Суду начхать. Ты читал бумаги, которые подписывал?

— Нет, я тебе доверился.

— Тебе швырнут Библию в морду. Она же мать. Женщина. Тебя сотрут в порошок.

— Но я ни в чем не виноват.

— Она тебя ненавидит.,

Сандор уже не вопил. Перешел на обычную громкость — Господи Боже! Ты ничего не смыслишь, — сказал он. — И это образованный человек! Слава Богу, моему старику не на что было послать меня в университет. Я работал в магазине Дейвиса и ходил в школу Джона Маршалла. Образование! Смех один. Ты не знаешь, что происходит вокруг.

Герцог был сломлен. Он пошел на попятный. — Хорошо, — сказал он.

— Что — хорошо?

— Я застрахую свою жизнь.

— Не из любезности ко мне!

— Не из любезности…

— Там рвут большой кусок — четыреста восемнадцать долларов.

— Деньги я найду.

Сандор сказал: — Хорошо, мой мальчик. Наконец умнеешь. Теперь завтрак, я сварю овсянку. — И в пестро-зеленой своей пижаме он направил на кухню свои длинные босые ноги. Еще в коридоре Герцог услышал его вопль над раковиной:

— Ты погляди, какую срань развели! Ни кастрюли — ни чашки — ни ложки чистой! Вонь, как из помойки! В отхожее место превратили! — Ошалело вылетел тучный, в плешинах, старый пес, стуча когтями по кафелю — клак-клак, клак-клак. — Мотовки, суки! — поминал своих женщин Сандор. — Мандовошки! Только бы задом вихлять в одежной лавке и по кустам шастать! А дома нажраться пирожных и валить всю грязь в мойку. Теперь спроси — откуда прыщи.

— Спокойнее, Сандор.

— Как будто я много требую! Заслуженный ветеран, инвалид, носится по этажам Сити-холла, мотается по судам — да еще на 26-ю успей и на Калифорнийскую сбегай. Для них же! Знают они, как надо подсуетиться, чтобы иметь хоть какую работу? — Сандор запустил руки в раковину. Яичную скорлупу и апельсиновые корки он швырял в угол, к мусорному ведру, загаженному кофейной гущей. Работа привела его в исступление, и он стал бить посуду. Длинными пальцами горбуна он выхватывал липкую от сахара тарелку и вдохновенно бил ее об стену. Смахнув на пол сушилку и мыльный порошок, он яростно зарыдал. Он злился еще на себя — что так распускается. Раззявленный рот, зубы торчком. Клочкастая шерсть на изуродованной груди.

— Мозес, они меня убивают. Убивают своего отца.

В своих комнатах чутко залегли дочери. Малолетний Шелдон ушел с отрядом на разведку в Джексон-парк. Беатрис не появилась. — Не нужна нам каша, — сказал Герцог.

— Нет, я вымою кастрюлю. — Он еще струил слезы. Под сильно бьющей водой его наманикюренные пальцы скребли стальной стружкой алюминий.

Успокоившись, он сказал: — Знаешь, Мозес, я ведь к психиатру ходил насчет гребаной посуды. За час я на двадцать долларов набиваю. Что мне делать с моими ребятами, Мозес? Из Шелдона вроде будет толк. И Тесси еще ничего. Но Кармел! Не знаю, как к ней подойти. Боюсь, парни уже лезут к ней в трусы. Пока ты здесь, профессор, я ничего не прошу (понимай: за стол и постель), но будь человеком: вникни в ее духовное развитие. Когда ей еще встретится интеллектуал — известная личность — светило. Может, поговоришь с ней?

— О чем?

— О книгах там, об идеях. Своди погулять. Побеседуй. Сделай милость, Мозес, я тебя прошу.

— Ну конечно, я поговорю с ней.

— Я и раввина спрашивал, но какой спрос с раввинов-реформистов? Знаю, я вульгарный ублюдок. Бешеный мистер Затрещина. Я работаю ради своих ребят…

Он в бараний рог скручивает бедняков. Скупает расписки у торговцев, в рассрочку толкающих барахло проституткам в Саут-сайде. И мне, видите ли, можно запросто отказаться от собственной дочери, а его хомячкам подавай возвышенные беседы.

— Будь Кармел постарше, я бы сказал: женись.

Бледный, озадаченный Мозес сказал — Она совершенно очаровательная девочка. Только совсем маленькая.

Длинными ручищами Сандор облапал Герцога за поясницу и привлек к себе. — Не будь перекати-полем, профессор. Веди нормальную жизнь. Где тебя только не носило — Канада, Чикаго, Париж, Нью-Йорк, Массачусетс. А братцы твои выбились на дорогу здесь, в своем городе. Конечно, что хорошо для Александра и Уилла, такому махеру, как ты, не подойдет. У Мозеса Е, Герцога нет денег в банке, зато его имя найдешь в библиотеке.