Чинуа Ачебе - Стрела бога Страница 22

Окончания речи Офоэду не было слышно в поднявшемся гомоне. Многие утверждали, что Офоэду по своему обыкновению треплет языком; слова сами так и лезут у него изо рта, а он их даже не откусывает. Другие доказывали, что он говорит дело. Как бы то ни было, прошло немало времени, прежде чем снова установилось спокойствие. Мозес Уначукву что-то кричал, но никто его не слышал, покуда гомон не утих. К этому моменту его голос охрип.

— Если вы хотите, чтобы я ушел, я уйду немедленно.

— Не уходи!

— Мы разрешаем тебе остаться!

— Но если я уйду, то не из-за тявканья этого бешеного пса. Если бы на свете еще сохранился стыд, вы бы не допустили, чтобы этот зверь лесной, который не смог устроить своему отцу вторые похороны, вставал тут перед вами и изрыгал из своей пасти дерьмо…

— Хватит!

— Не затем мы пришли сюда, чтобы оскорблять друг друга!

После того как обсуждение возобновилось, кто-то предложил пойти к старейшинам Умуаро и заявить им, что они больше не станут работать на строительстве дороги белого человека. Но по мере того как один оратор за другим раскрывали последствия такого шага, предложение это теряло поддержку. Мозес сказал, что в ответ белый человек бросил бы всех их вожаков в тюрьму, находящуюся в Окпери.

— Все вы знаете, какая у нас дружба с окперийцами. Неужели вы думаете, что кому-нибудь из умуарцев, попади они в тамошнюю тюрьму, удалось бы выйти оттуда живым? Но не говоря уже об этом, разве вы забыли, что наступил месяц посадочных работ? Вы что же, хотите выращивать урожай этого года за тюремными стенами в стране, с которой враждуют ваши отцы? Я обращаюсь к вам как старший брат. Я странствовал в краю Олу и странствовал в краю Игбо и могу прямо вам сказать: от белого человека спасения нет. Он явился — и всё. Когда у ваших дверей стучится беда, а вы говорите ей, что в доме нет места, куда бы ее усадить, она отвечает: «Не беспокойся, я пришла со своей скамейкой». Таков же и белый человек. В ту пору, когда все вы по малолетству не носили повязку на бедрах, я собственными глазами видел, как расправился белый человек с Абаме. Вот тогда-то я и понял, что спасения нет. Подобно тому как свет дня прогоняет ночную тьму, белый человек изгонит все наши обычаи. Я знаю, что мои слова пролетают сейчас мимо ваших ушей, но так будет. Могущество белого человека происходит от истинного Бога — оно опаляет, как пламя. Об этом Боге мы и проповедуем каждый восьмой день…

Тут противники Уначукву стали выкрикивать, что это собрание их возрастной группы и что они не собираются жевать вместе с ним семя глупости, которую он называет своей новой верой.

— Мы толкуем о дороге белого человека! — крикнул кто-то громче других.

— Да, мы толкуем о дороге белого человека. Но ведь когда рушатся стены и крыша дома, потолок не остается на прежнем месте. Белый человек, новая религия, солдаты, новая дорога — все это составляет одно целое. Белый человек имеет и ружье, и мачете, и лук, а во рту носит огонь. Он сражается разным оружием.

— Наше незнание велико, оно больше нас самих, — начал Нвеке Акпака, взявший слово следом. — Те, кто требует, чтобы Уначукву ушел, забывают о том, что никто из нас ни слова не может сказать на языке белого человека. Мы должны прислушаться к его советам. Если мы пойдем к нашим старейшинам и скажем, что больше не будем работать на строительстве дороги белого человека, то чего мы добьемся? Что наши отцы возьмут мотыги и мачете и пойдут работать вместо нас, в то время как мы будем сидеть дома? Мне известно, что многие из нас желают сразиться с белым человеком. Но только глупец пойдет охотиться на леопарда с голыми руками. Белый человек подобен горячей похлебке, и браться за него надо осторожно, медленно, с краев миски. Умуаро стояло здесь до того, как сюда явился из своей страны белый человек искать встречи с нами. Мы не звали его в гости; он нам не родственник и не свойственник. Мы не крали у него ни козу, ни курицу; мы не отнимали у него ни его землю, ни его жену. Мы не причинили ему никакого зла. И все же он пришел и обходится с нами несправедливо. Наш жезл офо высоко поднят между нами и ним — это мы знаем твердо. Хозяин не умрет оттого, что в гости к нему явится незнакомец; и да не уйдет от него гость с распухшей спиной. Мне известно, что белый человек не желает Умуаро добра. Вот почему мы должны держать наш офо между ним и нами и не давать ему повода сказать, что мы сделали то-то или не сделали того-то. Ибо если мы дадим ему такой повод, он возрадуется. Почему? Потому что тогда окажется, что тот самый дом, который он хотел бы разрушить, да не знал как, загорелся сам собой. Поэтому мы должны продолжать работу на строительстве этой дороги, а закончив ее, мы спросим, нет ли у него еще какой-нибудь работы для нас. Однако, когда имеешь дело с человеком, который считает тебя дураком, не худо иной раз напомнить ему, что и тебе известно то, что известно ему, а глупый вид ты напускаешь на себя во избежание ссоры. Тот белый человек считает нас глупцами, так давайте же зададим ему один вопрос. Я собирался задать ему этот вопрос сегодня утром, но он не пожелал слушать. У нас есть поговорка: можно отказаться выполнить просьбу, но нельзя отказаться выслушать ее. По-видимому, в тех краях, откуда пришел белый человек, не существует такой поговорки. Как бы то ни было, мы поручим Уначукву спросить его вот о чем: почему нам не платят за работу? Я слышал, что повсюду в Олу и Игбо белый человек платит за такую работу. Чем же мы отличаемся от них?

Акпака умел говорить убедительно, и после его выступления желающих взять слово не оказалось. Тогда собрание приняло единственное свое решение: возрастная группа Отакагу просит Уначукву узнать, выбрав для этого подходящий момент, когда к белому человеку можно будет обратиться без опаски, почему он не дает им никаких денег за то, что они работают на строительстве его дороги.

— Я выполню ваше поручение, — заверил Уначукву.

— Это еще не всё, — сказал Нвойе Адора. — Просто спросить его, почему нам не платят, недостаточно. Он знает почему, и мы тоже знаем. Он знает, что в Окпери людям, делающим такую же работу, платят. Поэтому спросить его надо так: «Другим платят за эту работу, почему же не платят нам? Разве мы не такие, как все?» Важно его спросить: «Неужели мы отличаемся от всех?»

Все с этим согласились, и собрание закончилось.

— Очень верные слова ты сказал, — обратился к Нвойе Адоре один из приятелей, когда они уходили с базарной площади. — Может быть, белый человек разъяснит нам, отца мы у него убили или мать.

Вопреки опасениям младшей жены, Эзеулу не чувствовал себя совершенно разбитым. Правда, ноги от ступней до бедер ломило, а слюна отдавала горечью. Но худшие последствия перенапряжения он предупредил: растер, как только вернулся домой, тело целебной мазью из сока дерева бафии и позаботился о том, чтобы всю ночь возле его низкого бамбукового ложа горели толстые поленья. Нет лучшего лекарства, чем огонь и эта мазь из бафии. Через пару дней жрец поднимется с постели крепким, как только что обожженная глина.

Расскажи кто-нибудь Эзеулу о тревогах его младшей жены, он бы рассмеялся. Это показывало, сколь плохо знают жены своего мужа, особенно если они, как Угойе, не старше его первых детей. Если бы Угойе знала своего мужа в те годы, когда он только что стал жрецом, она, может быть, и поняла бы, что изнеможение, ощущаемое им после празднества, не имеет никакого отношения к наступлению преклонного возраста. Будь оно вызвано годами, он бы ему не поддался. Его дочери не придавали значения тревогам жены Эзеулу, потому что, будучи его дочерьми, они знали его лучше. Они знали, что это — неизбежное следствие праздника, как бы составная часть жертвоприношения. Да и кто бы мог втоптать в пыль грехи и дурные поступки всех умуарцев и не сбить ноги до крови? Даже такому могущественному жрецу, как Эзеулу, не приходилось рассчитывать на это.

Пока возрастная группа Отакагу проводила свое собрание в тени деревьев огбу на базарной площади, слух о том, что белый человек отхлестал Обику, распространился по всем деревням Умуаро. На усадьбу Эзеулу эту новость принесла жена Эдого, которая услышала ее, когда возвращалась из леса домой с вязанкой дров на голове. Эзеулу был разбужен рыданиями матери и сестры Обики. Он отбросил в сторону циновку, которой укрывался, и вскочил на ноги; первое, что пришло ему в голову, была мысль: кто-то умер. Но затем он услыхал, как рассказывает о чем-то жена Эдого, чего не могло бы быть, если бы и впрямь кто-нибудь умер. Он сел на край бамбукового ложа и громким голосом позвал жену своего старшего сына. Та сразу же вошла в оби, сопровождаемая мужем, который в момент ее возвращения был дома: он украшал резьбой дверь из дерева ироко по заказу одного титулованного умуарца.

— О чем это ты там рассказываешь? — спросил Эзеулу у Амодже.