Андрей Левкин - Вена, операционная система Страница 22

И это все, что было в Людвиге. В 2008-м – не так, внизу был этаж Fluxus’а, флуксуса, из которого – с некоторыми добавлениями по конкретному поводу – и сделали теперь Пайка, а еще ниже, в самом низу, венские акционисты. Надо полагать, и те и другие сейчас тоже тут, это же MUMOKовские активы, так что они где-то в еще более глубоком подземелье, как до сих пор опасное подсознание города. В зафиксированном, репортажно-документированном варианте. Не так чтобы совсем уж живые, но все равно как вирус.

К флуксусу же у меня отношение почти родное. То ли через польские журналы 1980-х, то ли еще почему-то, но я его знаю давно. Его люди мне симпатичнее акционистов, потому что флуксус выдумывал все время что-то сбоку, легкомысленно, вот как Пайк, не обращая внимания на промежуточные среды между собой и своими опусами, а также – между опусами и социумом. А акционисты, наоборот, очень основательные или почему-то ощутившие себя настолько материальными, что им бы лишь все вокруг себя – и себя тоже – резать и деструктурировать.

Флуксус считает, что мы вот тут каждый – примерно маленькая бесплотная птичка, которая летает сбоку и сверху от всего этого безобразия; да и неважно, что это, наверное, безобразие. Мы его и дополним по уму, летая тут сверху и сбоку. Такая бесплотная птичка, что уже никакая даже не птичка, потому что и на головы не гадит. Акционисты, те наоборот, им надо выбраться из-под тела, выползти из него, они по-другому не могут: истязают себя и царапают, бьются головой и конкретно гадят. Ходят на четвереньках по всяким животным кишкам – лишь бы все это попрать и избавиться от всей этой материи, плоти, ее желаний и наросших схем. Говорят, они даже когда-то подрались – флуксус с акционистами. Это было бы правильно, потому что тут же богословский спор: «ты – вот это, типа птичка» у флуксуса и «ты – не это, не это и еще вот не это, вот-вот не это конкретно» – у акционистов, чья апофатика в данном случае выглядит избыточно трудоемкой и экстатической. Казалось бы, что проще, чем от чего-то отказаться? Нет, им сложно и требует физических затрат. А флуксус – раздолбаи, у них все просто. Это тут не художественная критика, такими они являются для меня сейчас и в тексте; in diesem Ort.

Вообще этот нижний, акционистский этаж 2008 года следовало бы тогда же залить бетоном, как саркофаг, – они бы там все равно были, и ничего: ну что там, слайд-шоу с акций, что ли, разглядывать? Сами акции на видео, может, и крутят, но я в тот раз не приглядывался, они у меня и так есть. А остальное – документация. «VALIE EXPORT» – лохматая еще и молодая в разрезанных в паху джинсах на голое тело. Человек весь в белом, разрезанный – как бы и сшитый затем черным, идущий через улицу. Всякое такое.

Может, их всех и душило – в отличие от флуксуса – именно Веной. В каком-то из отделений что-то накапливалось: набирая количество, которое по достижении определенной плотности должно будет реализовать себя, найдя для этого некоторое желание. То ли повернув калейдоскоп, чтобы обстоятельства изменили свое взаиморасположение, – тогда бы даже и не надо наружу, но оно фактически душило, и его постоянно приходилось резать и отрезать.

Или это здесь все те же ценностная деградация, вакуум и т. п. Обнуление ситуации в этом городе происходит постоянно, что в начале того века, что в шестидесятых, – только в другом варианте; чту Вена за город в шестидесятые? Фактически дохлый, едва после частичной оккупации и уж точно без былого влияния, музеефицирующийся, а что еще делать? Вот они и ходили по кишкам, испражнялись, били друг друга до крови, резались как флагелланты. Что-то на тему Леды и лебедя, где лебедь кого-то насильно трахает внутрь женщины. Или нет, сначала она его просто тискает, а потом ему отрывают голову в основании шеи и уже отдельно вставляют ее ей внутрь. То, что шею отрубают, это точно. Кишки, жидкая грязь, прочие выделения. Парщиков тут сильнее. Он, когда умирал, писал так: «Истошной чистоты диагностические агрегаты расставлены, и неведение измеримо. Плиточник-рак, идущий неровным ромбом и загребая раствор, облицовывает проплывающих мимо». Ну, был бы в этом шанс, может, и он стал бы себя резать. Впрочем, не знаю, помогла эта процедура венцам или нет. Вроде да.

Понять можно: как им было не завидовать ценностному вакууму и множественности распада начала того века? Потом-то все сделалось замкнутым и локальным, национальным, а не глобальным, упаковалось и продолжало упаковываться – рак, по сути. Странно, когда был ценностный вакуум, то город был общемировым, а когда вакуум куда-то делся и началась музеефикация, тут же сделался провинциальным. Хотя бы тот же ни в чем не повинный Августин в виде прагматического фонтана для воды из горных источников, доставленных в город бургомистром Луэгером, данный монумент и открывшим. Крестьянский вид явно был сделан на тему народности как вечной ценности, когда эту народность решили сделать таковой – на предмет укрепления связи Народа и Императора в обход космополитов с их вакуумом. Бетонный Августин не имел отношения к автору песенки, но песенка оказалась еще более дальновидной: чума – даже зафиксированная в бетоне – какие-то свои качества сохраняет. Может, она и сделалась раком, который шел и музеефицировал город со всей его памятью. Так что если все равно скоро придется окончательно умирать, почему бы не попробовать разрезать себя и вытащить оттуда себя другого? Наивные времена, но что делать, если их так приперло? Но и я здесь поступаю, как они, а что поделаешь.

С ними обошлось, не помирать же им было на своих акциях. Впрочем, как понять: обошлось или нет? Скажем, нашлась заметка: «Am 24. Mai 2007 wird im neuen Museumszentrum Mistelbach (MZM) in Niederösterreich das Hermann-Nitsch-Museum, das flächenmäßig größte monografische Museum in Österreich, eröffnet». Короче, у Нитша, одного из акционистов, уже и свой музей, вот адрес: Waldstraße 44–46, Mistelbach, Niederösterreich; Tel. 0043-(0)2572-20719. Небольшой североавстрийский город, там у них музейный центр и – вот с 2007-го – отдельное место для Нитша. Как расценить музеефицирование демузеефикаторов? Почему нет, но мне как-то Нитш не нравится, я и злословлю. А почему не нравится – и не знаю. Очень уж он расплылся, что ли. Нашел в YouTube, как 21.07.2008 он появился на телешоу ORF «Hermann Nitsch bei Wir sind Kaiser» – квадратный, седой, усы и раскидистая борода седые. Хриплый низкий голос, а то и утробно бормочет. В общем, Саваоф, хотя для акциониста это, пожалуй, неплохое завершение карьеры. А что до шоу, так это пара кабаретистов изобрела сериал, точнее – придумала формат. По легенде, они отыскали в захолустной пивной очень пьяного парня, в котором – одновременно и по вдохновению – опознали тайного императора Австрии. В общем, убедили его в этом и теперь делают ток-шоу на ORF, где император по-всякому задирается с приглашенными гостями. Это весело, легко найти по «Wir sind Kaiser».

Им вот что надо было сделать: вернуть себе ощущение венского ценностного вакуума. Потому что, впав в государственное ничтожество после двух мировых, они как-то слишком заросли мясом. Надо было обнулить пространство. Пустота – и вот он снова, ценностный вакуум: будто оказался ночью в каком-нибудь незнакомом районе неизвестного города. Но это теперь с обнулением хорошо, а 1960-е, они же такие романтичные, и еще живы почти все ценности и люди, которые помнят эти ценности и даже продолжают их ощущать как ценности. А ну как обойдется, все вылечится и станет как прежде?

Так что в городе были две тенденции: памятники и их отсутствие в виде то ли чумы, то ли рака. Музейные кварталы и пустые кварталы. Все обнуляется, и это неплохо. Цитаты обнулятся, и это хорошо, вечное их повторение, это как все новые слои масляной краски, которой покрашено уже и не разобрать что именно. А так – хоть и пусто, зато какой-то воздух, и можно соотноситься с самим собой заново на новой – любой пустой земле. Вообще, лучше бы «Спейс инвэйдерс» Зиммеринг пометили, чем Нойбау, в самом-то деле. Надо же вовлекать в процесс места отдаленные и безвидные, которым не угрожает музейность.

А вот Парщиков добрался даже до такого: «…Вошли в резонанс с пустыней акупунктурные точки, с ними вошли в резонанс черви, личинки, жуки, одержимые скалы, издёрганные комочки, зубчатый профиль буквы, написанной от руки. Тела их теряли фрагменты, и разбредались потери тихо по атласу мира, что случайно раскрыт на климатических зонах, где разобщенные звери высятся на рельефах – живущий и вымерший вид. Так на дороге у камня раскинулись как попало: полулежа и навзничь, и упавшие ниц. Дерево, ткани и кожи, керамика и металлы в ожидании склеивающих, собирательных линз».

Предлагая восстановить из разрозненных окислов никак не меньше, чем весь Нашмаркт с прилегающими районами и рекой Вена. Это бы был вывернутый город Вена – который бы противоречил махистам и Гофмансталю с его «я», рассыпавшимся на крошки.

Альтернативные относительно вечных ценностей варианты не то что уже собирались вместе, но предполагали такую возможность – пусть даже она и не будет реализована. Это как все то же кресло в пустой белой комнате квартиры, которую бы неплохо купить, да не получится, – сидеть бы в нем, как вися в личном и тихом дирижабле, вполне миролюбиво от нечего делать собирая свою жизнь с некоторой высоты. Или, что ли, имея на уме окружить воспоминаниями свою неповторимую субстанциональную слизь, подсушивая ее известными – потому и известными, что их вспомнил, сидя в малиновом кресле, – крошками собственной жизни.