Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона Страница 22

— А что, закрыто? — зачем-то спросила Марта, хотя и без того было понятно.

Нищие продолжали безжизненно глядеть в одну точку. Марта порылась в карманах, выдала каждому весьма умеренную, хотя и не совсем скупую милостыню. Цену деньгам Марта знала, поскольку сама зарабатывала, потому и одарила нищих, сообразуясь с полезностью получателей. Те взяли с охотой. Теплыми оказались их руки, несмотря на морозец, хоть и грубыми на ощупь. И сразу ожили. Как автоматы, если в них опустить монетку. Бойко замахали крестами, забормотали «дай Бог здоровьичка, дай-то Бог здоровьичка».

— Вы вот что, — строго сказала им Марта. И они с готовностью замолчали, подались вперед, готовые слушать. — Здоровьичко-то уже не понадобится. Молитесь за упокой души. Только как следует молитесь, поняли?

— Умер кто? — спросила нищенка, вздрогнув.

Марта кивнула.

— Близкий, что ль?

Марта опять кивнула.

— Ой, горе-то какое, горе! — залопотала нищенка. — Ох, горе!.. Молодой был-то?

И черные глаза пытливо и страдальчески остановились на лице Марты.

И снова кивнула Марта.

— Горе-то, — вздохнула нищенка.

И снова застыла в сфинксовой неподвижности.

...Да и женился он на этой стерве египтянке, только на имя и польстившись...

Смерть и Белза. Никогда прежде в мыслях Мария не связывала их, хотя и знала, что Белза умрет раньше нее. Все-таки старше он на одиннадцать лет. Они познакомились перед новым годом, только в каком же году?

— Маша, сходи за хлебом.

— Сейчас.

Белза сам, через какого-то дальнего знакомого, пятнадцатая вода на чужом киселе, теперь уже прочно забытого, попросил устроить их встречу. Слушал рассказы о Марии, два месяца слушал, облизывался, интриги плел, чтобы свели с нею. Девушка, нелепая и прекрасная, пишет стихи, никак не может их напечатать — и не сможет никогда, потому что нелепа и прекрасна! — где-то бродит по Вавилону, мимо Белзы, не дается в руки...

«Мария, я, кажется, нашел тебе издателя». — «Не может быть. Никогда и никто не найдет мне издателя. Все находят для меня только ебарей. И половина этих ебарей на самом деле импотенты, это они комплексы так избывают, психоанализом занимаются сами с собой, пренатальные матрицы изживают, в задницу им хуй!» — «Да нет же, Мария, этот, кажется, настоящий...»

Он и оказался — настоящим. Во всяком случае во всем, что касалось эрекции. А насчет всего остального, включая и обещанные публикации в толстых журналах, разумеется, херня. Что и требовалось доказать.

Предновогодним вечером, в мишурной и пестрой толпе, пропустив мимо целое стадо Санта-Клаусов, на условленном месте в переходе метро Мария ждет. О месте и времени договаривались долго, раза три или четыре созванивались, ибо Мария вечно путается в пространстве, вечно она в заблудившемся состоянии. А он опоздал. Она чуть с ума не сошла — вдруг все-таки заплутала и не там ждет!

Сволочь, наглец. Вывалился откуда-то из синевы пасмурной ночи, расцвеченной гирляндами огней, капюшон со светловолосой головы сбросил, открыл узкое лицо с очень светлыми зеленоватыми глазами.

И в эти ясные глаза, в этот летний крыжовник, Мария выпалила единым духом: «Для того и дождалась, чтобы послать на хуй, если даже вовремя прийти не можешь, то какой с тебя прок, издатель нашелся...»

— Маша, сходи за хлебом.

— Сейчас.

— Деньги в коробке у телевизора.

— Хорошо.

Быстрым движением — скорее, пока не ушла, не улетела, удерживает за плечо. «Вы торопитесь?» — «А ты как думал? Что я новый год тут буду встречать? В метрополитене?» Последнее слово процедила с особенным удовольствием.

«Дайте хотя бы стихи».

Со всем презрением, какое сумела в себе наскрести по сусекам, Мария бросила: «Неужели ты думаешь, что я сразу так вот неизвестно кому принесу свои стихи?..»

Стихи лежали в сумочке, отпечатанные в разное время на разных машинках, по большей части очень плохих. И он, похоже, очень хорошо знал об этом.

«По крайней мере, позвольте вас проводить».

И чтобы совсем уж идиоткой не выглядеть, взяла его под руку — снизошла. «Хрен с тобой, провожай, коли делать нечего...»

— Маша, ты еще не ушла?

— Сейчас.

— Не сейчас, а сию минуту!

Итак, Белза мертв. Никогда не думала, что не встретит больше этот удивленно-радостный взгляд крыжовенных глаз.

Снят запрет на слово, ибо проникло оно в мысли, и каждый час жизни им окрашен.

Снят запрет на слово, ибо когда мы говорим: «обедать, спать», думаем: «смерть, смерть».

— Маша!

Звонок в дверь, Асенефа отворила сразу. На пороге молодой человек в строгом черном костюме, лицо омрачено профессионально-кислым выражением. На него глянула из саркофага черного вдовьего одеяния Асенефа — остренькая, поджарая, взгляд цепкий.

— Соболезную, — скороговоркой начал он прямо с порога. — Я агент из похоронного...

— Проходите.

Оценив деловитую повадку женщины, агент вздохнул с видимым облегчением, извлек из тощего портфеля, тоже черного, блокнот с бланками заказов и два листа истасканной фиолетовой копирки.

— Куда?

— Лучше на кухню.

Да уж, лучше на кухню. Потому как в спальне третий день спит мой Белза. И незачем ему разговоры наши слушать.

Агент удобно устроился за обеденным столом. Крошки тщательно стерты, кругом стерильная вдовья чистота, от которой выть хочется живому человеку. Разложился со всем своим бюрократическим барахлом.

— Хоронить будете или кремировать?

— Хоронить.

Агент проложил копиркой три экземпляра бланка заказа, прилежно начал строчить, время от времени задавая вопросы.

— Покрывало: кружевное, гардинное, простого полотна, простого с рюшами?

— Кружевное. С рюшами.

— Подушка тоже кружевная? Рекомендую простого полотна, изящнее выглядит.

— Кружевная.

— Да, не забудьте одежду. Костюм, белье, тапочки. Тапочки рекомендую также заказать у нас.

— Хорошо, пишите.

— Кто вам обряжает? Служители морга или предпочитаете религиозные организации? В комплекс наших услуг входит сервис по заключению договоров с монастырями, храмами и капищами.

Асенефа оглянулась на дверь кухни. Агент поднял голову.

— Так что писать?

— Сама обряжаю, — буркнула Асенефа.

Агент пожал плечами. Дескать, ваше дело, дамочка, насильно никто не заставит, а только бы лучше дело сделали специалисты...

— Услуги плакатария?

— Что?

— Плакальщиц заказывать будете?

— У него и без наемных целый гарем наберется, — мрачно сказала Асенефа. — Готовы уж, под окнами только что не торчат.

Агент поставил в бланке прочерк.

— Гроб?..

— Повапленный.

Агент поднял глаза.

— Это дорого стоит.

— Знаю. Я заплачу.

Агент попросил поставить подпись и отдал Асенефе третий экземпляр, самый слепой.

— Послезавтра ждите.

— Спасибо. Я провожу вас.

— Благодарю вас.

— До свидания. Сожалею, что по такому печальному поводу...

— До свидания.

Говнюк и пидор.

Мария и Марта у Марии в доме. Большая комната в гигантской коммунальной квартире, холодная, с мертвым камином. Как топить, если трубу наружу не вывести? Этаж-то не последний. Мария, правда, пыталась топить «по-черному», да еще черновики какие-то жгла, бесноватая, чуть пожар не устроила. Мебель старая, на века срубленная руками подневольных людей. Из-под палки трудились, вот и результат налицо. Так мать говорила торжествующе, всякий раз, как Марию укоряла.

Тонкая, как прутик, ключицы трогательные и шея ботичеллиевская, длинные черные пряди — совсем потерялась Мария в огромном этом доме.

Сидела на подоконнике, смотрела в окно, на проезжающие машины. Снег мелко сыпался на обледеневшую мостовую Вавилона, на торгующих старух, не таял на их платках и варежках.

— Как запомнить нам хотя бы одну снежинку? — говорила Мария.

Марта, накрывавшая на стол, замерла с чайником в руке.

— Смотри, сколько их. Да оставь ты свой дурацкий чайник, иди сюда.

Марта поставила чайник на стол, подошла, села рядом.

— Вон одна побольше других, — задумчиво проговорила Мария. — Только и ее толком не углядеть. Слишком быстро летит.

Так человек смотрит на снег — и хотел бы, да не видит. Так снег смотрит на человека — не знает о нем, потому и не видит.

Так — рассеянно и любяще — на человечество смотрит Бог.

Покой и печаль сходили от этих слов на Марию и Марту. Так, омрачась, смотрели в окно. Молчали.

Потом Марта сказала:

— Благословен, должно быть, тот, на ком задержался его взгляд, пусть на миг.

Мария повернулась, встретилась с ней глазами.

— Ах, нет. Знала бы ты, как это страшно.

Прошло время, сели пить чай, задернув занавески. Говорили о том, о другом, а думали об одном: Белза лежит мертвый.

— Как ты думаешь, она отвезла его, наконец, в морг?

Марта пожала плечами.

— Откуда мне знать.