Иван Зорин - Роман в социальных сетях Страница 22

— На чашку кофе? Как-нибудь в другой раз. Прощайте.

И повернувшись, зашагал в темноту.

Олег Держикрач любил жену и никогда ей не изменял.

Когда он вернулся, жена уже спала, а на плите его ждал холодный ужин. Олег Держикрач быстро разделся, но прежде, чем лечь в постель, зашел в интернетовскую группу.

«Я не старик», — ответил он «Даме с @».

«Диагнозы раздавать полдела, — говорил ему отец. — Например, жалуется больной, что жизнь наблюдает будто со стороны, что все происходит будто не с ним. Деперсонализация? А вдруг у него философский склад ума? Вдруг он рефлектирует? Или жалуется, что живет будто во сне. Дереализация? А может, в нем пробуждается буддист? Между религией и психиатрией грань тонкая. Мы же как судим — жалуется, значит наш профиль. А способны мы в чужую шкуру залезть? Способны вчувствоваться? В юности напротив моего дома, окно в окно, была больница с длинным коридором, по которому вечно бродили серые халаты. И каждый вечер кто-нибудь из больных, встав к решетчатому окну, тоскливо смотрел на меня, на мою насквозь просвечивающую комнату, так мне что приходилось задергивать штору. Шли годы, больные менялись, но, передавая вахту у окна, глядели все с той же неизбывной печалью, став для меня причиной раздражения. Я никак не мог свыкнуться с этим постоянным напоминанием о страданиях, и подумывал даже переехать. Пока однажды не отравился какой-то дрянью, и по «Скорой» не загремел в ближайшую больницу, где, подойдя вечером к решетчатому окну, смотрел на свою комнату, в которой горел впопыхах оставленный свет. Выписавшись из больницы, я смотрел теперь на больничное окно другими глазами и больше не задергивал штор».

Вспоминая отца, Олег Держикрач нервно крутил сигарету и думал, что тот был прав только наполовину — есть схемы, методики, которые разрабатывают теоретики, чтобы практикующий врач мог их применять. К тому же невозможно понять другого, как себя, невозможно примериться к каждому, когда в отделении лежит несколько десятков, сменяя друг друга, так что на всех никого не хватит. Однако Олег Держикрач считал своим долгом по мере сил следовать завету отца, принимая в своем кабинете, старался проникнуть в чужую душу, ощупывая в потемках каждый ее уголок, примеряя на себя ее страхи, устремления, надежды, как актер, который вживается в образ. «Чтобы вытащить из горящего дома, — говорил отец, — надо самому туда зайти. И надо выработать защиту от огня, иначе и человека не спасешь, и сам пропадешь». И Олег Держикрач терпеливо нес крест, делая все возможное для человека, в остальном уповая на Бога.

— Мы же как проститутки, — жаловался он жене. — Знаешь, сколько приходится через себя пропустить.

— Бедненький, тебе сложнее, нельзя расслабиться и получить удовольствие.

Ему часто приходилось изображать сочувствие, соблюдая внутри дистанцию, давать советы, которым бы он сам не следовал, но он ясно видел — так будет легче перенести страдания, а разве не в этом была его цель, как врача? «Все терпят, все приспосабливаются, — часто убеждал он, играя в искренность. — Думаете, мне не приходится? Это же закон жизни, эволюции. А разве церковь не призывает к смирению?» Однако в интернетовской группе, не скованный врачебной этикой, он хотел донести иную истину, в которую слепо верил:

«Не слушайте тех, кто говорит: «Все же делают то-то и то-то, значит, и вы должны». Вы не все! И чем раньше вы осознаете себя личностью, тем быстрее начнете собственную жизнь».

«А работать кто будет? — съязвил «Иннокентий Скородум». — Только личностью себя осознают, а тут сортиры чистить!»

«Связывать род занятий с личностной самооценкой — распространенное заблуждение. Если вы внутренне свободны и уверены в себе, то почему бы и не чистить?»

«А вы пробовали? — вмешался «Раскольников». — Гальюн на три очка, куда вся рота справляет нужду? Это даже не свинарник, наше дерьмо злее, самую душу пробирает. А сапогом по лицу получали?»

Прочитав это, Олег Держикрач смутился.

«Жизнь всех ломает, шьет под себя, а выкройки у нее — ого-го какие! — добивал его «Иннокентий Скородум». — Бывает, попадается бракованный материал, но обыкновенно сошьют какой-нибудь дурацкий колпак, и называют его цивилизованным платьем».

Олег Держикрач окончательно растерялся. Здесь ему не помогал профессиональный опыт, в группе он был равный среди равных, как ребенок, принимая близко и обиды, и похвалы.

«Конечно, мир уродлив, но цивилизация еще пребывает в младенчестве, — начал оправдываться он, будто был виноват в ее возрасте. — Однако при всех обстоятельствах мы должны оставаться людьми, должны стремиться быть лучше, самосовершенствоваться. И тогда мы увидим небо в алмазах».

«Этим словам сто лет, — встряла «Зинаида Пчель». — И что мы увидели? Две Мировые войны, миллионы убитых… А ядерный гриб? Это и есть небо в алмазах?»

Это понравилось «Иннокентию Скородуму» и «Зинаиде Пчель».

«Прогресс? — приписала последняя. — Вместо конюшен стоянки, вместо лошадей машины, вместо писем мобильные, а хвалятся все также рысаками, встречают по одежке и сравнивают банковские счета. Как было нутро гнилое, так и осталось».

Это понравилось «Иннокентию Скородуму» и «Раскольникову».

— Как они не понимают, — жаловался Олег Держикрач жене. — Они говорят о том, как есть, а я о том, как должно быть.

— Кто «они»? — недоумевала жена.

— Да все…

Несмотря на профессию, Олег Держикрач так и не научился врать. Ему стало неловко.

— Ты же понимаешь, все меняется, а люди в большинстве своем этого не замечают и живут привычками, — перевел он разговор. — Была у меня пациентка, ненавидела велосипедистов: «В парке с ребенком погулять не дают, на дороге под колеса бросаются!» Знаешь, что я рекомендовал? Пересесть на велосипед! Через неделю от ее фобии не осталось и следа. Кстати, у нас новенький появился, забавный экземпляр.

— Тебя еще можно удивить?

— А вот представь себе!

ПАЛАТА № 6

Никита Мозырь, и правда, выделялся среди больных в серых замызганных халатах.

— Переведите меня, профессор, — попросил он на другой день после поступления. — Мне здесь невыразимо скучно.

— А в чем дело, голубчик? — улыбнулся Олег Держикрач.

— Эти «овощи» целыми днями разгадывают кроссворды и смотрят телевизор. От их разговоров уши вянут.

— Боюсь, в других палатах то же самое. Потерпите, вас скоро выпишем.

— Э, нет! На воле еще скучнее.

Олег Держикрач пожал плечами.

— Значит, вас не смущает то, где находитесь?

— Нисколько. С возрастом все задвигаются, каждый — в свою сторону.

— Это только кажется. Рецептов «задвинуться», как вы выразились, не так уж и много.

— Значит, и здесь выбор не велик…

Никита Мозырь сидел на кровати, вытянув скрещенные ноги, и опирался спиной о стену, к которой подложил подушку.

— Радикулит, — перехватил он взгляд Олега Держикрач. — Не страдаете?

Олег Держикрач промолчал, вопросы здесь задавал он.

— Я посмотрел вашу историю, голубчик. Жалуетесь, что жизнь проходит мимо?

Никита Мозырь вздохнул.

— Это не ответ.

Вторым правилом было то, что вопросы не должны повисать в воздухе.

— Как вам сказать… В жизни можно быть актером, а можно зрителем. Я выбрал второе. А теперь мучаюсь, вдруг ошибся?

«Поздновато», — чуть не ляпнул Олег Держикрач.

— Оно, конечно, жизнь уже позади, — прочитал его мысли Никита Мозырь. — Но умереть-то никогда не поздно.

Он поправил подушку, оглядевшись по сторонам бегающими глазами. «Мания преследования», — вспомнил Олег Держикрач.

— Ерунда! — опять угадал Никита Мозырь. — Я сказал доктору в приемном отделении: «Если вы что-то слышите, значит, это кому-то нужно». И это мания преследования? За мной следят? А за вами? Наивный вы мой! Каждый ваш шаг вычислен, мы все под колпаком.

— Ну, я бы не обобщал.

Никита Мозырь посмотрел испытующе, глаза в глаза, будто в голову ему ударила странная мысль, потом вытер взмокший лоб:

— И то верно, чего за вами следить? Утром дома, днем здесь, а вечером по частным вызовам. Всегда под рукой.

Олегу Держикрач стало неприятно, и он взял тот снисходительный тон, которым защищаются психиатры:

— Вам, конечно. виднее.

— А то! У вас же все на лбу написано. Да вы только не обижайтесь, программа у вас такая.

— Какая?

— Та, что выживать заставляет, и раз вы так приспособились, значит вам так легче.

Олег Держикрач вспомнил «Раскольникова» с его кораблем-призраком, летучим голландцем, на котором каждый выживает, как может.

— Занятно, — протянул он. — Ну, мы еще с вами побеседуем.

Никита Мозырь был раньше программистом.

— Тело — «железо», психика — софт, программное обеспечение, — говорил он соседям по палате, когда ушел Олег Держикрач. — Соответствуешь своим программам — счастлив, нет — страдаешь. — Слева от него лежал Санджар Быхеев, набожный казах, косившийся на тумбочку, где к стакану был приставлен маленький образок. — Веришь в Бога? — обратился к нему Никита Мозырь. — Значит, в тебе такая программа. А не веришь, значит, другая. А есть ли Бог на самом деле, не важно.