Александр Торин - Кризис Страница 22

– Все равно! В наше время, да я бы со стыда умерла! И дед твой тоже, и прадед.

– Они и так умерли, как естественным, так и насильственным путем. И еще, пожалуйста. Не рассказывай мне, какие вы все были целомудренные и морально устойчивые. – Мне стало смешно. – Перечитай русских классиков, если у вас, там, конечно, есть библиотека.

– Есть у нас библиотека, не беспокойся. И неплохая. Ну да ладно, не будем об этом.

– Ну хорошо, хорошо, не обижайся. – Я, кажется, уел ее.

– Ты поддался судьбе и поплыл по течению. Все твои несчастья – от этого, жизнь не любит слабых, она мстит им.

– Опять нотации пошли. Ну и что ты мне теперь посоветуешь?

– Не знаю. Если бы я знала, сказала бы, уж поверь.

– Прелестно, – я зевнул. – Я ведь тоже вот так могу, сам с собой ругаться: Ах ты, такой-сякой, как тебе не стыдно. Придумай что-нибудь, возьмись за ум. Не пей, не кури. А что толку? Что мне остается? Разве что, ограбить банк.

– Глупости какие! Немедленно прекрати!

– Прости. Я и сам не знаю, как мне теперь быть. Еще эти угрозы…

– А, не обращай внимания. Обойдется, скорее всего. Просто ты взрослеешь.

– Опять двадцать пять. Я для тебя, похоже, остаюсь ребенком. При чем здесь взросление?

– Ну, как тебе это объяснить… У тебя, в общем-то, до сих пор в жизни не было особенно сильного страха. А у каждого предыдущего поколения – был. Страх перед Богом, перед завоевателями, перед чумой. Нам вообще досталось за несколько поколений: то одна война, то другая, то свой собственный народ готов тебя распять и подвесить на фонарях, то немцы. А то и хуже: эти мерзавцы приедут ночью, да мы же много лет не спали, прислушивались. Машина к подъезду подъедет, двигатель не глушат – все. За кем-то пришли. И гадаешь: за тобой, или нет. Прощаешься с мужем, целуешь детей. Молишься. На лестнице шаги… Разве можно это сравнить с твоими переживаниями? Смешно, да и только.

– Я все понимаю. Но все-таки, мне не смешно.

– Упрямый, как баран… Ну ладно, Бог тебе судья. Мне-то уже пора, а то неприятности будут. – Бабушка помрачнела. – Ни здесь, ни там никакого покоя нет!

– Ну, теперь совсем тошно станет. Я-то думал, в крайнем случае, пришьют, или сигану с балкона, и – тишина. А там, получается, пионерский лагерь, или казарма. Увольнительные, дисциплинка, словом, приятнейшая перспектива. Вас там как, по звуку горна выстраивают? Взвейтесь кострами, какие-то там ночи, мы – пионеры, дети рабочих?

– А что делать… – Бабушка пожала плечами. – Жить в обществе, и быть свободным от общества – нельзя.

– У вас на том свете коммунизм? – С ужасом спросил я. – Нет, не отвечай. Не хочу.

– Ах… Да если бы это был коммунизм…

– Это ты о чем?

– Да ну тебя, пока сам на своей шкуре не испытаешь, все равно не поймешь…

– Нет уж, давай, раскалывайся, выдавай секреты.

– Нет, ты расстроишься. И потом, это – дико.

– Ну почему же, идея переселения душ мне была органически близка с самого детства. Это как у бабочек…

– Все бессмысленно, – бабушка тускнела на глазах. – Но всему свое время.

– Какая странная штука жизнь, – я приготовился к пространному философскому обобщению, но тут что-то будто толкнуло меня изнутри…

Я открыл глаза. Конечно же, никого в комнате не было. Вот ведь какие сны приснятся. Что она там говорила про страх? Недобрал я его, видимо. А вот аборигены живут себе, и ничего. Десять лет, двадцать, тридцать, сорок, и все те же асфальтовые автострады, океанский берег, тепло, девочки в купальниках, никаких тебе войн, самое страшное – раз в десять лет землетрясение. Или торнадо. Как в компенсацию за прочие удовольствия жизни в Калифорнии. А в какой-нибудь Миннесоте и землетрясений нет. Только, что зимой холодно.

И стало мне вдруг по-настоящему страшно. Из коридора пробивалась под дверью полоска желтого света, и что-то шуршало, казалось, я даже слышал раздающееся оттуда тяжелое дыхание. Ну да, там кто-то стоит, будь они все неладны. Тихо. Еще минуту, еще пять. И снова этот вздох. Или это сквозняк? И остается мне только положиться на судьбу… Вот уже светает, ездит вниз и вверх лифт, и, наконец, я засыпаю.

Из-за всех моих ночных переживаний я опоздал на работу. Такого со мной не случалось уже давно. Нет, никто не смотрел на часы, никто укоризненно не покачивал головой. Самое в этом неприятное, что с утра должен был я отчитываться перед начальником своего начальника. Не то, чтобы в этом отчете был какой-то глубокий смысл, все знали, что работу свою я делаю нормально, но правила есть правила. Каждый квартал, каждый работник, получающий зарплату от удовлетворенных клиентов, должен отчитаться и представить планы на то, как еще лучше и полнее всех удовлетворить.

Где же ты, Академия Наук. Куда делись вы, люди, бродящие в коридорах? Получающие скудную зарплату от разваливающегося государства. Работающие ради интереса. В Америке вы вымерли как класс. Страшный, звериный оскал капиталистического предпринимательства, причудливо скрестившийся с социалистическим способом ведения народного хозяйства, особенно в средних и крупных компаниях, уничтожил вас, как пролетариат уничтожил буржуазию. В результате, в последнем мировом оплоте науки и технологии, будущее создается в огромных, похожих на ангарах залах, разгороженных на сотни клетушек-кубиков, в которых душно зимой и холодно летом. Как в застоявшемся пруду, в кубиках вяло течет жизнь. Пытаясь глотнуть кислорода, устало шевелят жабрами пожилые, рыхлые караси с облезшими плавниками. Суетятся мальки, приехавшие из бесчисленных перенаселенных стран Азии. Кверху брюхом с отслаивающейся чешуей всплывают особи не выдержавшие гонки, а в проходах патрулируют остроносые щуки, презрительно скривив пасть и время от времени показывая окружающим свои острые зубы.

– В чем дело? Куда вы пропали?

Это мой начальник. Он находится в разряде старших окуньков. Родился во Вьетнаме, был мальком, постепенно подрос, сожрал нескольких нерасторопных карасиков, и приобрел полоски на спине и знаки отличия: красноватые плавнички. Я его хорошо изучил. « В чем дело» в действительности переводится «Какого дьявола!»

– Извините, машина сломалась.

– Вы должны были позвонить! В любом случае! Мы с Эдвардом прождали вас в кабинете почти полчаса.

Эдвард – из породы щук. Младших, которых в моей прошлой жизни называли щукариками. Чем старше щука, тем больше она, и, как известно, большие щуки зачастую сжирают маленьких. А уж об окуньках, даже старших, говорить нечего.

– Извините. Встала на светофоре, телефона рядом нет. Пока разобрался, звонил в страховку, – я судорожно придумывал алиби.

– Алекс, терпение администрации не безгранично. Мы знаем, что у вас возникли семейные проблемы. Но ваше поведение в последнее время…

– А в чем дело? – насторожился я. – Проект сдан вовремя, даже на несколько дней раньше.

– Дело в том, – окунек расправил жабры, которые внезапно приобрели ярко-красную расцветку. – На вас жалуются сотрудники. Вы ведете себя некорректно, даже приходите на работу в нетрезвом виде.

– Этого не может быть!

– Не хочу вас расстраивать, но на прошлой неделе в дирекцию поступила жалоба от весьма уважаемого работника нашей компании.

– Ерунда какая-то! Если у вас есть претензии ко мне…

– Нет, что вы. Вы – очень ценный сотрудник. Но я вас прошу… – Желтые губки окунька посерели. – Начальство очень раздражено.

Мне стало противно. Работать не хотелось, я тупо посмотрел на переливающийся запутанными водопроводными трубами экран компьютера, пощелкал клавишами, потом разозлился, и демонстративно покинул свое рабочее место. Побродив между кубиками, я понял, что делать ничего не в состоянии, посвистывая вышел на улицу и позорно дезертировал.

– Возьму выходной, – утешал я себя. Жутко хотелось есть, я заехал в супермаркет, схватил зажаренного цыпленка в пластиковой коробке, но неудачи преследовали меня. Коробка предательски раскрылась, облив последние мои приличные брюки горячим жиром. Цыпленок вылетел на пол, подпрыгнул как мячик, будто совершая свой первый и одновременно последний в жизни полет, напоминавший пируэты фигуристов на чемпионате мира, и, перевернувшись пару раз, замер навеки.

Проклиная все на свете, я вдруг испытал угрызения совести, и, проведя полчаса за рулем, вернулся на работу. Это решение, напоминавшее мне старые школьные годы, когда, удрав с урока, вдруг возвращаешься в пятиэтажное блочное здание и нарываешься на завуча, было в корне ошибочным. Будто повторяя унижения детства, я наткнулся на щуку-Эдварда, с поджатыми губами совершавшего обход кубиков.

– Как дела? – радостно-фальшиво приветствовал он меня.

– Спасибо, как у вас? – я протянул ему руку, ошпаренную роковым цыпленком.

– Как нельзя лучше… – хищник замялся, шевеля жабрами и в недоумении ощупывая свою ладонь. – Что это за странный запах? Курица?