Эмманюэль Каррер - Изверг Страница 22

После этого он спустился за матерью. Выстрелов она не слышала: он навинтил глушитель. Ее он каким-то образом зазвал в гостиную, которой давно не пользовались. Только матери он стрелял в грудь. Скорее всего он пытался сделать так, чтобы она повернулась к нему спиной. Обернулась ли она раньше, чем он ожидал, увидев, как сын целится в нее из карабина? Спросила ли: «Жан-Клод, что со мной?» или «Что с тобой?» Так говорил он на одном допросе, но потом заявил, что не помнит и узнал об этом только из материалов следствия. Так же неуверенно, пытаясь, как и мы, восстановить картину, он вспоминал, что, падая, мать потеряла зубной протез и он вставил его на место, прежде чем накрыть ее зеленым покрывалом.

Пес, прибежавший следом за хозяйкой, метался от одного тела к другому, не понимая, что произошло, и жалобно скулил. «Я подумал, что Каролина захотела бы взять его с собой, — сказал он. — Она в нем души не чаяла». Он и сам в нем души не чаял, даже носил фотографию в бумажнике. Убив пса, он прикрыл труп голубой периной.

Он спустился на первый этаж, вымыл карабин холодной водой, потому что холодной лучше отмывается кровь, и убрал оружие на место. Снял джинсы и старую куртку, надел костюм, но рубашку менять не стал: он сильно потел, лучше было сделать это уже в Париже. Он позвонил Коринне, и она назначила ему встречу у отейской церкви, куда собиралась с дочками к вечерне. Тщательно заперев дом, он выехал в Париж около двух часов.

«Уезжая из Клерво, я все сделал как обычно: обернулся, чтобы взглянуть на ворота и дом. Я всегда оборачивался, потому что мои родители были старыми и больными людьми и я мог в следующий раз их не увидеть».

Сказав Коринне, что постарается успеть к мессе, он всю дорогу посматривал на часы и на километровые столбики, считая, сколько осталось до Парижа. Не доезжая до автострады, на местном шоссе Лон-ле-Сонье — дорога там идет то вверх, то вниз — он, насколько ему помнится, немного превысил скорость, чего никогда не делал. Был субботний вечер: он нервничал у пункта уплаты дорожной пошлины, где очередь едва ползла, нервничал в пробках на окружной дороге. От Орлеанской заставы до Отея ему пришлось добираться не четверть часа, как он рассчитывал, а все сорок пять минут. Вечерню служили не в самом храме, а в подземной часовенке, вход в которую он еле нашел. Служба уже началась, он остался у дверей и не пошел к причастию — в этом он уверен, потому что иначе сел бы потом рядом с Коринной. Но этого не было, он вышел первым и дожидался ее на улице. Он расцеловал девочек, которых не видел больше года, и вчетвером они поднялись к Коринне. Он поболтал немного с няней. Леа и Хлоя показывали ему полученные на Рождество подарки, пока их мать переодевалась и подкрашивалась. Она вышла одетая в розовый костюм, на пальце блестело то самое кольцо, которое он подарил ей после первого признания. Когда они ехали по окружной дороге в обратном направлении, Коринна спросила о деньгах. Он извинился, сказал, что не успел съездить в Женеву и поедет в понедельник, это уже наверняка, а потом прилетит двенадцатичасовым рейсом, так что до двух все будет у нее. Коринне это не очень понравилось, но перспектива ожидавшего их ужина в блестящем обществе заставила ее забыть о своей досаде. С автострады свернули в Фонтенбло, и дальше она указывала ему, куда ехать, сверяясь с картой, на которой он наобум поставил красный крестик, якобы отметив дом Кушнера. Они искали «узкую дорогу, уходящую влево». Карта была не из самых подробных, и поначалу Коринну не удивляло, что ему так трудно сориентироваться. Покружив по лесу около часа, он остановился, чтобы поискать в багажнике бумажку с телефоном Кушнера, но так и не нашел ее. Коринна встревожилась, что они опоздают, он ее успокоил: остальные гости, тоже ученые, летят из Женевы и будут не раньше половины одиннадцатого. Чтобы отвлечь ее, он заговорил о своем переводе в Париж, о руководстве Национальным институтом медицины и здравоохранения — он все же согласился занять этот пост, — о предоставленной ему квартире в Сен-Жермен-де-Пре. Квартиру он описал подробно и уточнил важную деталь: он поселится там один. Вчера вечером они с Флоранс долго обсуждали, как им жить дальше, и по обоюдному согласию решили, что так будет лучше. Тяжелее всего будет, вздохнул он, не видеть каждый день детей. Сейчас они в Анси, у бабушки, днем были на дне рождения… Коринна нервничала уже не на шутку. Он говорит, что просто тянул время, чтобы под каким-нибудь благовидным предлогом отменить ужин. Остановившись на площадке для отдыха, он заявил, что перероет весь багажник сверху донизу, но телефон Кушнера отыщет. Шарил несколько минут в пыльных коробках с книгами и журналами, нашел видеокассету, на которой были засняты кадры двухлетней давности — их поездка в Ленинград. Одного взгляда на Коринну, ерзавшую на переднем сиденье все нетерпеливее, было достаточно, чтобы понять: сейчас не время для сентиментальных воспоминаний. Он закрыл багажник и удрученно развел руками: бумажка так и не нашлась. Зато очень кстати нашлось ожерелье, которое он собирался ей подарить. Коринна пожала плечами: это совершенно ни к чему. Он настаивал и в конце концов уговорил ее надеть украшение хотя бы на сегодняшний вечер. Она вышла из машины, чтобы он надел его сам, как надевал ей все украшения, которые дарил: «Закрой глаза».

Сначала Коринна почувствовала на лице и шее какую-то жгучую пену: он пустил в ход баллончик. Она приоткрыла глаза и тотчас снова зажмурилась от ожога. Он продолжал брызгать слезоточивым газом, а она стала вырываться, отбиваться изо всех сил, так отчаянно, что ему показалось, будто это она на него нападает, а не наоборот. Они упали и покатились по земле. В живот Коринны уперся твердый цилиндрик, и она содрогнулась от разрядов: это был электрошокер, который он купил якобы ей в подарок. В полной уверенности, что настал ее час, она закричала: «Нет! Я не хочу! Не убивай меня! Что будет с Леа и Хлоей?» — и открыла глаза.

Их взгляды встретились, и это спасло ей жизнь. Все вдруг прекратилось.

Он смотрел на нее оглоушенный, с исказившимся лицом, протягивая руки, и это не был жест убийцы — так пытаются успокоить человека, бьющегося в истерике.

— Коринна, не надо, — тихонько повторял он, — успокойся… Коринна…

Он усадил ее в машину; оба тяжело дышали, приходя в себя, словно вдвоем отбились от нападения кого-то третьего. Они обтерли лица бумажными салфетками и умылись минеральной водой. Наверно, в какой-то момент он повернул баллончик к себе: у него тоже покраснела кожа и слезились глаза. Немного погодя Коринна спросила, поедут ли они, несмотря ни на что, ужинать к Кушнеру. Оба решили, что не стоит, он включил зажигание, машина вырулила с площадки и медленно поехала в обратном направлении. Случившееся казалось одинаково необъяснимым им обоим, и, все еще пребывая в шоке, Коринна едва не дала себя убедить, что первой начала она. Но здравый смысл возобладал. Как могла терпеливо, она втолковывала ему: нет, начал ты. Рассказала, как все произошло. Он слушал, потрясенно качая головой.

В первой же деревне он остановился: надо позвонить Кушнеру, извиниться. Коринна даже не удивилась, что откуда-то взялся телефон, которого он так и не нашел. Она осталась ждать в машине. Машинально или сознательно, направившись к телефонной кабине, он вынул ключ зажигания. Коринна смотрела, как он, стоя в ярком неоновом свете, говорил или делал вид, будто говорил. Следователь допытывался, набирал ли он какой-нибудь номер, — он не помнит, но думает, что скорее всего позвонил домой, в Превесен, и прослушал автоответчик.

Когда он вернулся в машину, Коринна спросила, подобрал ли он ожерелье: он сказал, что нет, оно потерялось, но это не важно: у него остался чек, страховая компания возместит стоимость. До нее вдруг дошло, что она вообще не видела этого ожерелья, зато видела, как упал в сухую листву возле машины тонкий пластиковый шнур, которым вполне можно было задушить человека. Всю обратную дорогу, которая заняла больше двух часов, потому что вел он очень медленно, она боялась, как бы жажда убийства не обуяла его снова, и теперь уже сама отвлекала его разговорами, как верный друг и профессиональный психолог одновременно. Он списывал все на свою болезнь. Этот рак мало того, что убивает его, так еще и сводит с ума. В последнее время у него часто случались помрачения, моменты отключки, о которых он потом ничего не помнил. Он плакал. Коринна кивала понимающе и сочувственно, а сама между тем умирала от страха. Ему обязательно надо кому-нибудь показаться, советовала она. Кому-нибудь? Психиатру? Ну да, или психотерапевту, она может порекомендовать хороших специалистов. Или пусть попросит Кушнера. Они же близкие друзья, он сам не раз ей это говорил, он замечательный, отзывчивый человек, в самом деле, отличная мысль — поговорить обо всем этом с ним. Она даже вызвалась сама позвонить Кушнеру — рассказать, не драматизируя, что произошло сегодня. Да-да, кивал он, отличная мысль. Союз Кушнера и Коринны ради спасения близкого человека от обуревавших его бесов умилил его до слез. Он снова расплакался, Кориннна тоже. Оба рыдали, когда он высадил ее у подъезда в час ночи. Он взял с нее обещание, что она никому ничего не скажет, а она — что он вернет все ее деньги не позднее понедельника. Пять минут спустя он позвонил ей из кабины, которая была видна из освещенного окна ее квартиры. «Обещай мне, — попросил он, — никогда не думать, что это было предумышленно. Если бы я хотел убить тебя, то сделал бы это в твоей квартире и твоих дочерей убил бы тоже».