Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь Страница 22

Я так и сделал. Занял законное место, принял выжидательную стойку. Семейный подряд, цыгане, мотались по периметру участка с набитыми доверху сумками денег за плечами, в надежде подловить покладистого клиента. Наградил нас «Донкомбанк» по полной армейской выкладке. Мне повезло больше коллег, как говорится, с первого захода. Подкатили две толстенькие тетки, предложили два ваучера. Я без оглядки хапнул их по восемь тысяч за чек, предупредив, что беру по такой цене лишь потому, что рассчитаюсь сотенными. Кажется, они даже обрадовались, получив сразу почти две пачки. После расчета с бабами немного полегчало, плотные прямоугольники не так давили на грудь. Затем подвалил бесцветный мужичок, предложил чек. А когда я рассчитался с ним все теми же сотенными, вытащил из кармана орден Красной Звезды, медали «За отвагу» и «Партизану Великой Отечественной войны». Две первых награды были обычными, их приносили очень часто. Но «Партизан» считался редкостью. Уже тогда эта медаль ценилась дороже ордена Красного Знамени. За нее смело просили шесть тысяч.

— Сколько ты просишь за все? — глянул я на мужика.

— Не знаю.

— Пять штук нормально?

— Пойдет.

Быстренько отпустив клиента, я спрятал награды за полу пальто. За них начали гонять. Не здорово, пока лишь предупреждали. Не успел рассчитаться, как окружила толпа женщин и мужчин. Каждый старался сунуть ваучеры поближе к моему носу. Я насторожился, с беспокойством огляделся вокруг. Все было как обычно. Скрипка промышлял чуть в стороне, цыгане и семейный подряд зазывали каждого проходящего мимо. То, что люди потащили чеки ко мне, можно было объяснить тем, что я давал за них дороже всех, лишь бы поскорее избавиться от мелочевки. Базарное сарафанное радио сработало не хуже пусковой ракетной установки, моментально. Но все равно где–то внутри продолжала расти тревога. Выкупив чеков десять, я бросил остальным клиентам, что денег больше нет, и отвалил в сторону. В сумке торчало около двух пачек пятисотенными. Мелочевка ушла буквально за несколько часов.

— По сколько ты брал чеки? — подскочил ко мне Скрипка.

— По восемь штук. А что такое? — насторожился я.

— Ничего. Ты не слышал результатов последних торгов?

Резко вздернув руку, я взглянул на часы. Было пятнадцать минут пятого. Результаты объявляли в двенадцать часов и в три. В «Донкомбанке» мы сдали ваучеры часов в одиннадцать. То есть, все это время я работал вслепую. Больше объявы не будет. Результаты вчерашних торгов обычно известны лишь на следующий день.

— В чем дело? Не тяни резину, — подступил я к Скрипке.

— Ваучер грохнулся до трех с половиной штук. Вот так–то. А ты продолжай хапать по восемь, если бабок мешок.

— Почему грохнулся? — остолбенел я.

— Не знаю, говорят, что это связано с предстоящим апрельским пленумом. Неизвестно, в какую сторону повернут. Под эту марку РТСБ и подкрутила гайки.

— А что же вы меня не предупредили?

— А что, у тебя своей головы нет на плечах? — хитро усмехнулся Скрипка.

Подошли Папен и брат Данко.

— Нахапался? — радостно спросил Папен.

Перекинув сумку через плечо, я бросился в «Донкомбанк». Двери были закрыты. На стекле белела приклеенная табличка. «Прием ваучеров только до 12 часов дня».

Апрельский пленум прошел, наобещав, как всегда народу горы и заверив в сотый, тысячный раз, что главные трудности позади. Но цены продолжали расти как грибы после теплого грибного дождичка. На каждом людном углу, в любом, будь то продовольственный, галантерейный или коммерческий, магазине, при входе торчали сгорбленные старики со старухами, протягивая руки для подаяния. Умеющая играть на музыкальных инструментах, молодежь, сколачивалась в небольшие группы, оглушая публику разбитными шлягерами. В подземных переходах стерильные юноши и девочки пиликали на скрипочках. На центральном проходе рынка возле овощных рядов, две толстых громкоголосых бабы под гармошку на два голоса исполняли песни пятидесятых — шестидесятых годов, типа: «Вот кто–то с горочки спустился…» или «Ой, рябина кудрявая…». Возле нас тоже пристроилась парочка слепых. Наверное, муж и жена. Обоим примерно за сорок лет. Женщина, когда–то черная, теперь с обильной проседью в густых волосах, играла на баяне, а мужчина пел. Концерт проходил на уровне фабричной художественной самодеятельности. Голос у певца часто срывался, аккомпаниатор нередко брала неправильные аккорды. Слепым взором они то уставлялись в одну точку, то, подняв головы, посверкивали белками. Их не обделяли вниманием, сотенные, пятисотенные, иной раз и тысячные купюры периодически падали в черный мешок в руках у мужчины. Изредка к певцам прилипали алкаши, плакали, сморкались, пытались подтянуть жалостливую мелодию нетвердыми голосами. Но табачники, тряпичники, сумочники, все, кто торговал вокруг, зорко следили за слепцами, гнали норовящих перехватить деньги или вытащить их из сумки, алкашей прочь. Отыграв часа три подряд, женщина запихивала баян в заплечный рюкзак, мужчина засовывал мешок с деньгами в сумку и парочка, взяв друг друга под руки, постукивая палками по асфальту, удалялась. Когда они выступали, продавцы аудиокассет уменьшали звук мощной аппаратуры. Все–таки что–то оставалось в душах измученных людей.

Прошли первомайские праздники, которые я провел в очередном запое. Я снова крутился на девяноста тысячах рублей. Сдавать по три с половиной купленные по восемь тысяч ваучеры, означало потерять почти шестьдесят штук, потому что всех их было тринадцать. Хотя многие ребята слились в ущерб себе, чтобы иметь деньги на раскрутку. Кажется, они выгадали, за это время успев наверстать потерянное, даже перекрыть его. Но я упрямо ждал своего часа. И он наступил. После праздников цена на чеки резко пошла вверх. Сначала на российской товарно–сырьевой бирже объявили потолок в шесть тысяч. На другой день ваучер взял высоту в восемь тысяч рублей. А через несколько дней он перешагнул десятитысячный рубеж. В очередной раз я признался самому себе, что прогадал. Если бы сдал чеки месяц назад, то успел бы несколько раз прокрутить деньги, а потом, набрав ваучеров по три штуки, причем на двести тысяч рублей выходило шестьдесят шесть штук, слить их по червонцу. Минимум полмиллиона коту под хвост. Не получается из меня коммерсанта, не желает судьба, чтобы я стал богатым. То пропьешься, то пролетишь, то упустишь выгодный момент. Проклятое одиночество, ни поддержки, ни дельного совета. Женщину бы стоящую, все было бы: и машина, и нормальная квартира, и черная икра на завтрак. Что же, на все воля Божья.

В один из теплых майских дней Людмила объявила, что забеременела. Я не знал, как отнестись к такому сообщению, — радоваться мне или нет. Очень хотелось ребенка. Но вставал вопрос, чем кормить, как обувать — одевать, когда многие уже сошли с дистанции в марафонской гонке за быстроногими, как олени, ценами. Мало того, Людмиле придется бросить работу. Значит, они и ее тринадцатилетний сын усядутся на шею. Да и как жить с женщиной, полной противоположностью тебе. У нее крохотная комнатка в коммунальной квартире, у меня однокомнатная, шестнадцать с половиной метров. Первый этаж. Размен на двухкомнатную отпадает, — вряд ли кто согласится. Уместиться всей семьей, что у нее, что у меня невозможно. Это ад, который я прошел, живя с женой и двумя детьми в комнате гостиничного типа на восемь квадратных метров. Окунаться обратно в отобравшую полжизни жуткую атмосферу я бы ни за что не согласился. Я долго терзался мыслями в поисках выхода из положения. Однажды, пьяный, выгнал ее на улицу посреди ночи. Думал, что она поймет сложности во взаимоотношениях, в бытовом плане тоже, и сделает аборт. Недели через две она пришла ко мне на базар и сказала, что аборт делать уже поздно. Так определили врачи. Я сдался, уповая на судьбу. Будь, что будет, тем более вид у Людмилы был растерянный, беззащитный. Отстегнув небольшую сумму на витамины, и попросив, чтобы ее сын на завтра пришел ко мне, с удвоенной энергией принялся вылавливать взглядом из толпы потенциальных клиентов. Раньше плыл, как гавно по Енисею. Единственной целью было поднакопить деньжат и оплатить выпуск новой книги. Теперь же появились обязанности. Для человека одинокого, оторванного от близких, это всегда приятно, если не сказать больше.

Антон пришел рано утром. Я дал ему денег на покупку жвачек, шоколадок и послал в коммерческий оптовый ларек. Когда он прибежал с коробками, поставил между спекулирующими тряпками женщинами. Торговля заладилась бойко. Впрочем, он давно хотел заняться бизнесом, желания наши совпали. Необходимо было приучить помогать матери, натаскивать, чтобы не сидел у нее на шее, а зарабатывал на себя сам. Где–то с полмесяца дела текли гладко. У него появились свои деньги, и он даже попытался отдать долг. Потом стали донимать менты, ребята из налоговой полиции. Как ни старался договориться с нами, ничего путного не получилось. А вскоре, когда в очередной раз парень помчался в туалет, оставив товар на соседей, все коробки со жвачками и прочим кто–то украл. Я снова отстегнул денег. Но работать ему так и не дали. И он перестал приходить ко мне, своему благодетелю, которому верил, обидевшись на все и вся. Снова связался с ребятами со двора, с утра до вечера болтаясь по свалкам, приучаясь курить вонючие сигареты. Опять вышла осечка, за которую мне было стыдно. Не помог, не поддержал.