Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих Страница 22

Все в ней было мне неприятно, все раздражало: ее манера говорить без всякого выражения, маленькое личико, неестественно белые волосы, голубые глаза. И то, что ее тело терялось в бесформенном пальто. Ее груди. Ее ноги. Все. Почему нам нравится какой-то человек? Что вызывает к нему симпатию? При взгляде на эту женщину меня охватила такая тоска по Сибилле, что мне стало плохо.

Между тем она вяло спросила:

— Сибилла Лоредо? Кто это?

— Одна знакомая. — Ее совершенно не касалось, кем для меня была Сибилла Лоредо.

Я продолжил:

— Откуда вы знаете господина Тренти?

Она стиснула зубы и покачала головой.

— Не хотите говорить?

— Вы били меня.

— Мне очень жаль.

— Меня еще никто никогда не бил.

— Я принял вас за мужчину, — сказал я, а про себя подумал: «Даже если бы я знал, что ты женщина, я точно так же избил бы тебя!»

Вслух я спросил:

— Как вас зовут?

— Петра Венд.

— Петра Венд? Ваше имя…

— Наверное, оно вам знакомо.

— Кажется, да. Но откуда?

— Вы часто бываете в кино?

— Да.

— Мое имя стоит в титрах многих фильмов. Я консультант по костюмам. У меня в Вене салон моды.

— Почему вы убежали, когда увидели мертвого? Почему не вызвали полицию?

— Я не хотела влипать в историю. Я испугалась.

— Чего?

— Сама не знаю. Вы что, никогда не испытываете страха?

— Почему же, — сказал я, — постоянно испытываю.

Я шагнул через мертвого к столу, на котором стоял телефон. Возле аппарата лежал телефонный справочник.

— Что вы собираетесь делать?

— Звонить в полицию.

Я нашел нужный мне номер и набрал. Низкий мужской голос ответил:

— Полицейское управление Зальцбурга.

— Говорит Пауль Голланд. Пришлите, пожалуйста, ваших сотрудников на Акациеналле, три. Здесь застрелили человека.

— Вы что, выпили?

— Нет.

— Тогда лучше оставьте эти глупые шутки!

— Послушайте, здесь действительно застрелили человека!

Голос стал живее:

— Адрес!

Я повторил адрес.

— Хорошо, сейчас будем!

Я положил трубку. Похоже, они не привыкли, чтобы в Зальцбурге среди зимы убивали человека. Это было не по сезону.

5

Они приехали с синими мигалками и сиреной. Шесть человек привезли с собой камеры и лампы, графитовый порошок и знаменитые большие серые конверты и приступили к работе, как в любом другом городе мира. Они сфотографировали Эмилио Тренти, сфотографировали комнату, и Петру Венд, и меня. Полицейский врач обследовал мертвого и установил, что тот действительно мертв. «Около полутора часов».

Подъехала «скорая помощь», и двое молодых людей в белом внесли носилки. Они уложили на них мертвого торговца овощами, и следом за этим господин Эмилио Тренти покинул дом под Зальцбургом, который ему не принадлежал. Ногами вперед. Они увезли его в Институт патологии.

— Завтра утром можете получить протокол вскрытия, — сказал полицейский врач, маленький плешивый господин, единственный, кто на протяжении всего времени демонстрировал недовольство. Этим вечером он хотел пойти в театр. Давали «Марицу», сказал он мне.

Снаружи, на заснеженном поле между подсобкой и ржавым экскаватором, ждали любопытствующие, чтобы посмотреть, как мертвеца будут грузить в машину «скорой помощи». Это были соседи. Они стояли в тумане тесной толпой и перешептывались. Их тихие приглушенные голоса звучали как шелест листвы. Взвыла сирена санитарной машины, и «скорая помощь» уехала.

Люди из отдела убийств бесшумно передвигались по дому в поисках следов. Они обошли весь сад, осмотрели многочисленные отпечатки обуви на том месте, где я избил Петру Венд. Они допросили соседей.

В доме номер один в этот день праздновали день рождения. Собралось много гостей, большая веселая компания. Хозяин дома, чей день рождения праздновали, был в пестром бумажном колпаке и слегка навеселе. Его рубашка была в пятнах от губной помады. Смущенный, он стоял перед комиссаром, который вел допрос. Комиссара звали Эндерс. Соседа — Гросс.

Они пригласили господина Гросса в дом, где было совершено убийство. Он стоял, прислонившись к холодному камину в гостиной, и рассказывал, что знал. Это было не много. Мы с Петрой Венд сидели в глубине комнаты.

— Вы знали господина Тренти? — спрашивал комиссар Эндерс, чересчур элегантный, красивый мужчина с посеребренными висками, похожий на кинозвезду. Он говорил на изысканном австрийском диалекте.

— Только в лицо, господин комиссар.

Сосед Гросс был маленьким и толстым. Он деликатно сглатывал и держал свою розовую руку перед мягким ртом.

— Я видел его несколько раз, когда он приезжал к господину Виганду.

— Дом принадлежит господину Виганду?

— Совершенно верно.

Гросс снял свой бумажный колпак и снова сглотнул:

— Извините, я выпил немножко шампанского. Мне, конечно, не стоило этого делать, у меня хронический гастрит. Завтра утром мне будет нехорошо.

— Чем занимается господин Виганд?

— Овощи оптом, тем же, что и господин Эмилио Тренти. Они были дружны.

— Где сейчас господин Виганд?

— В отъезде. Он часто уезжает. У господина Тренти был ключ от виллы. Всегда, когда господин Виганд бывал в Риме, он жил у господина Тренти. А когда господин Тренти приезжал в Зальцбург, он жил здесь.

— Сегодня днем вы не слышали какого-нибудь шума? Выстрела или голосов?

— Ничего, господин комиссар. Правда, у меня на той стороне был такой шум, что и собственных слов было не разобрать.

Другие соседи также ничего не слышали. Они только подтверждали слова Гросса, что Виганд и Тренти были дружны. Больше они ничего не знали.

Потом я рассказывал комиссару полиции свою историю. Он слушал внимательно и делал пометки. В галстуке он носил жемчужину, он вообще одевался с элегантностью вчерашнего дня. У него был еще и перстень с печаткой.

Он спросил:

— Вы думаете, что преступление против господина Тренти и преступление против госпожи Лоредо как-то связаны?

— Я в этом уверен, — с горячностью сказал я.

— Хм, — изрек он. Затем повернулся ко мне спиной и заговорил с Петрой Венд.

Она тем временем привела в порядок лицо и волосы. Губы она накрасила слишком ярко и наложила слишком много румян. Ее глаза все еще хранили выражение ужаса.

— А вы, Madame? — Эндерс постоянно обращался к ней «мадам», он вообще охотно пересыпал речь французскими словами. — Где вы познакомились с господином Тренти?

На ее бесцветном, чрезмерно накрашенном лице над носом дрогнула жилка. Я заметил, что она сжала руки в кулаки.

Она сдержанно ответила:

— В Италии.

— После войны?

— Во время войны. — Жилка от переносицы взвилась к корням волос, она резко выдалась, я видел, как она дрожит и пульсирует.

— Когда во время войны, Madame?

— Думаю, в сорок четвертом. Я… остановилась тогда в Риме, и он представил меня обществу.

— Чем он занимался в то время?

— Он занимал высокий пост в министерстве пищевой промышленности. — Петра Венд покусала губу. — Я жила в Риме. Мой дом посещали многие. Он тоже.

— J'ai compris[27], — сказал Эндерс. — Excusez-moi[28], если я побеспокою вас еще, Madame. После войны вы больше не видели господина Тренти?

Она покачала головой.

— И ничего о нем не слышали?

— Ничего, господин комиссар.

— И все-таки вы сразу же приехали сюда, как только он позвонил?

— Он сказал, это очень важно. Для него и для меня. Он сказал, речь идет о его жизни. И о моей.

Пока она говорила, мне наконец удалось ухватить пальцами маленький твердый предмет. Он закатился в щель кожаного кресла, я наткнулся на него рукой, когда садился. В течение всего допроса я пытался достать его из щели так, чтобы комиссар или Петра Венд этого не заметили.

Эндерс говорил с Петрой. Он стоял ко мне спиной. Сантиметр за сантиметром я продвигал правую руку со сжатыми пальцами через колено, потом опустил глаза и на мгновение приоткрыл ладонь. Я знал, что я увижу, еще до того как сел в кресло. Я сразу узнал этот маленький предмет по его форме. Это была овальная золотая серьга с зажимом. Мне эта серьга с ее витым орнаментом была хорошо знакома. Эта серьга и ее пара были заказаны специально для Сибиллы, на внутренней стороне серег было выгравировано по маленькой букве s. Серьги изготовил ювелир Хэнляйн в Берлине, Курфюрстендамм, 34, я заплатил за них двести восемьдесят марок. Сибилла была от них в восторге. Она любила эти серьги.

Одну из них я держал сейчас в руке. Дорогое украшение как огонь жгло мне ладонь. Я сунул руку в карман брюк. Когда я ее вынул, в ней была пачка сигарет. Сережки в ней больше не было. Теперь она лежала в кармане. Я прикурил сигарету, задаваясь вопросом, не заметила ли чего Петра.