Юрий Домбровский - Хранитель древностей Страница 22

– Кларочка, – сказал он ласково, – я сейчас уезжаю и больше сегодня тут не буду. Так вы проследите, пожалуйста, за всем этим делом, а то я с ученым говорю, а он вон там где-то с воробышками… – Он махнул рукой на окно и снова развеселился и подобрел. – Ну как, состоялся ваш разговор с Аюповой?

Я кивнул головой.

– Ну и что?

– Да ничего…

Директор слегка ударил ладонью по столу и расхохотался.

– То-то, что ничего! Вояка! «Эти проклятые чистые руки!» Она тебе покажет, какие у нее руки! – Он опять вдруг стал совершенно серьезным. – Так вот, пусть Корнилов немедленно берет приказ и едет. Если что, рабочих выделит бригадир Потапов. Я с ним уже сговорился. Он и квартиру отведет. Кларочка, надо будет дать ему под отчет эдак рублей двести пятьдесят, что ли. Так я дал команду бухгалтеру, а вы, дорогая, проследите. Не забудете, хорошо? Дед к четырем часам должен подойти, я к нему человека посылал. А что это ты вертишь?

– Кастанье, – сказал я и положил портрет директору на стол. – Вот посмотрите.

– Ну, смотрю. – Директор осмотрел портрет со всех сторон и положил его опять. – Ну, так что в нем такого особенного? Какой-то гробокопатель, то есть археолог! – Директор с великим удовольствием выговорил это слово. – Интересный этот ученый мир. Вот он череп взял – зачем взял? Кларочка, вы не видели в кино «Человек в футляре»? Народный артист Хмелев играет. Ну, точь-в-точь такой же тип: и бородка и мундир. Только вот черепа нет. Ну, зачем же ты мне его принес? Тащи его к себе и вешай на стенке, пусть люди смотрят, удивляются.

– Он у меня и висел, а массовичка сняла, сказала, что вы ей приказали, – ответил я.

– Я приказал? Вот этого? – директор снова поглядел на портрет. – Ничего я не приказывал. А как ты его назвал? Кас… Квас… француз, что ли?

– Преподаватель французского языка Оренбургской гимназии Кастанье.

– Я же говорю – Беликов, – засмеялся директор. – Тот хотя латынь преподавал. Нет, я ничего не приказывал. Это вы уж с ней разбирайтесь сами.

– Так вы же директор. Она на вас ссылается, – сказал я резко. – «Директор, мол, приказал…» Вы посмотрите, что она в музее-то наделала! Все стены ободраны, вот при мне Чапаева стаскивала, уж не знаю, за кого еще она примется.

Директор нахмурился и сел в кресло.

– А если не знаешь, так и не говори, – сказал он резко. – Это не Чапаева снимают, а тех, кто с ним сняты. Советский музей не должен превращаться в галерею врагов народа, а на этой фотографии враги есть. Чапаев не мог их знать, а мы знаем. И ты, вместо того чтоб кричать да размахивать, подошел бы ко мне и все сразу узнал.

Я взглянул на Клару, она делала мне знак глазами. Но я сейчас же отвернулся.

– Ладно, – сказал я, – пускай вместе с Чапаевым сидели враги, но чабаны-то при чем? Их-то зачем срывать со стены? Мы вот пишем о наших лучших людях, что они строители социализма, так за что же их так с гвоздя да об пол? Строителей-то?

– Ну, ты говори, да не заговаривайся, – грозно поднялся директор и так стиснул пресс-папье, что у него позеленели пальцы. – Ты отдаешь себе отчет, что говоришь?

– Я-то отдаю, – сказал я, тоже зажигаясь, – а вот те, кто по вашему приказанию обдирает стены, вот те-то… Вот Клара знает, что она там науродовала. Клара, ну…

– Бога ради, – быстро сказала Клара своим мягким, певучим голосом. – Бога ради…

Директор секунду гневно смотрел на меня, потом снял телефонную трубку, вызвал дежурного и приказал ему немедленно разыскать и послать к нему Зою Михайловну. Потом снова опустился в кресло и принялся читать какую-то бумагу. На меня он уже не смотрел. В кабинете наступило неловкое молчание. Я подошел к дивану и сел рядом с Кларой. Она взглянула на меня и чуть укоризненно качнула головой. И тут вошла массовичка. Она была красная, распаренная, пыльная. Белая узкая блузка (она всегда носила такие, что у нее все выпирало) потемнела под мышками.

– А я только что собиралась идти к вам, – сказала она. – Ну, в основном наверху, кончили. Сейчас звонили из двенадцатой школы. Заведующий учебной частью просит нас…

– Постойте. – Директор взял со стола портрет Кастанье. – Кто это такой?

– Царский чиновник, – ответила массовичка.

– А какой именно?

Она замешкалась.

– Не знаете?

– Нет, но…

– Так зачем же вы его сняли? – Директор положил портрет на стол. – Надо будет сейчас же повесить на прежнее место.

Массовичка быстро взглянула на меня. Я молчал и глядел на пол. Клара за моей спиной протянула тонкую сильную руку и сильно сжала мне запястье.

– Товарищ директор, – вдруг горячо взмолилась массовичка, – ведь я отвечаю за идеологическую работу в музее. Так?

– Ну?

– И вы меня сами рекомендовали в ряды сочувствующих, так? Так как же я могу допустить, чтоб в музее, где я провожу экскурсии, на видном месте торчал царский сатрап во всех своих регалиях? Ведь это реакционный ученый, шовинист, черносотенец. Его не знает никто, кроме нашего ученого сотрудника, он откопал его неизвестно у кого и где и взял в экспозицию. Вот спрашивают меня школьники: что это за генерал? Зачем он здесь? Что я должна отвечать?

– А до сих пор что отвечали? – спросил я.

– Ничего. Я молчала, – горестно улыбнулась массовичка и развела руками.

– Ну и молчите, – сказал я. – Кто грамотный, тот прочтет текстовку, там все написано – кто такой этот Кастанье, что он сделал, какие у него книги и даже откуда взята фотография.

Опять наступило молчание.

– Так вот, Зоя Михайловна, фотографию нужно сейчас же повесить обратно, – приказал директор. – И вот мне говорят, что вы и в других отделах что-то поснимали. Кого вы там сняли?

– Товарищ директор.

Массовичка расстроено взглянула на директора. Он молчал, она перевела глаза на меня, я улыбнулся, и тут она вдруг вскинула голову и сказала величественно:

– Да, я сняла! Сняла на свою ответственность несколько подозрительных мне фотографий. Я считаю: мы должны быть бдительны, товарищ директор! Вы знаете, сколько в наших хозяйственных органах разоблачено за последнее время вредителей? Разве мы их всех знаем в лицо? К нам приезжают люди со всего Казахстана. Что ж они скажут, когда увидят у нас в экспозиции какого-нибудь националиста или вредителя? Он хлеб клещом заражал, а мы его рядом с Лысенко повесили. Вот недавно был такой случай… Клара Фазулаевна присутствовала.

Тут уж я сжал руку Клары, и она молча отвернулась.

– Ну, Клара Фазулаевна тут, положим, ни при чем, – сказал директор, проследив за мной глазами. – Случаи, конечно, могут быть всякие, все их все равно не предусмотришь. Но вот одно я уж предвижу. Позвонят мне, скажем, завтра из крайкома и скажут: «Вот сидит сейчас у меня знатный стахановец, жалуется на то, что ты, директор, его портрет сорвал да в помойку отправил. Ты что ж, друг хороший, хочешь в музее одни голые стены оставить, так тебе спокойнее? Что ты врагов повыкидывал, скажут мне, это ты хорошо сделал, но зачем же ты, дундук, и героев на одну свалку с врагами отправляешь?» Что я отвечу на это? Что у меня завелась такая сверхбдительная массовичка, что решила уже никому не верить? Покойники, мол, это дело твердое, а вот живые-то… кто их там знает… Так, что ли?

Она молчала.

– Так вот я вас очень прошу – восстановите все, как было! И сделайте это сейчас же.

Она молчала.

– Сейчас же, Зоя Михайловна, очень вас прошу. Вот Клара Фазулаевна вам поможет.

– Сделаем, – коротко ответила Клара и поднялась с дивана.

– Хорошо, если это приказ, – начала массовичка.

– Да, да, я это вам приказываю, Зоя Михайловна, – коротко оборвал ее директор. – Я в ответе.

Выходя из кабинета, массовичка взглянула на меня.

– Когда у человека нет дел, – сказала она улыбаясь, – он разводит кляузы. Ну, знаете, если я уж начну кляузничать…

И только что она прикрыла свою дверь, как зазвонил телефон. Директор взял трубку, послушал и вдруг заулыбался, закивал головой. Около его глаз появилось множество мелких, хитрых морщинок.

– Да, да, товарищ Аюпова, – сказал он радостно. – Слушаю, слушаю вас, товарищ Аюпова. Как фамилия-то, говорите? – Он быстро взглянул на меня. – Да, да, есть у нас такой артист. Да нет, пока что никаких особых замечаний за ним нет. Да, работает! А что такое? Ага, ага… Да что вы говорите? О, этим надо будет заняться, заняться! Вот наша беззаботность-то, а? Товарищ Аюпова, у меня сейчас маленькое заседание, сидят люди, так, если разрешите, я вас побеспокою через полчаса. Это очень, очень важно все, что вы говорите. Большое, большое спасибо. Ну, конечно! Как партиец партийцу… – Он положил трубку и скверно выругался. – И ведь воображает, что спасает страну, – сказал он задумчиво и поднялся из-за стола. – Пойдем, сейчас за мной заедут. Он взял фуражку, вышел в коридор и вдруг остановился и взглянул на меня так, как будто видел впервые.

– Слушай! – сказал он. – А может быть, тебя послать на месяц в Москву, а? Слышал, что тебе сейчас массовичка высказала, а тут еще Аюпова звонит, предупреждает. Работы сейчас все равно нет, так ехал бы, а? Ты ведь чувствуешь, какое время наступает.