Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц Страница 23

— А как же ты сама лазила через забор в сад к Баби? — отбила атаку Лейла.

— Мы были двоюродные. И мы поженились. А этот юноша просил твоей руки?

— Он мне просто друг, рафик. Ничего такого между нами нет. — Убежденности в разгоряченном голосе Лейлы не было. — Он мне как брат... — Тут Лейла осеклась, сообразив, что ляпнула не то.

Но лицо у мамы уже затуманилось, помрачнело.

— Никакой он тебе не брат, — хмуро сказала она. — Тоже сравнила — одноногий сын плотника и родные братья! Да он им в подметки не годится!

— Прости, я не то хотела сказать...

Мама тяжко вздохнула.

— Во всяком случае, — произнесла она уже без прежнего воодушевления, — если вы будете неосторожны, люди начнут болтать.

Лейла открыла было рот, но ничего не сказала. Мама во многом права. Лейла сама знала, что дни беззаботных забав на глазах у всей улицы бесповоротно миновали. Уже довольно давно Лейла приметила, как странно на них поглядывают, стоит им с Тариком показаться вместе. Казалось, их осматривают с головы до ног, а потом перешептываются за спиной. Лейла и внимания бы не обратила, если бы — она это теперь четко сознавала — не была по уши влюблена в Тарика. Когда он рядом, в голову так и лезли всякие непристойные глупости, и она ничего не могла с собой поделать. Лежа ночью в кровати, она представляла, как он целует ее в живот своими мягкими губами, чувствовала его руки у себя на шее, на спине и ниже. Лейла понимала всю греховность таких мыслей, но какая сладкая, теплая волна заливала все ее тело снизу доверху! Щеки-то делались до того красные, что, казалось, светились в темноте.

Определенно, мама права. Лейла подозревала, что про нее и про Тарика уже курсируют сплетни, что их всерьез считают влюбленной парочкой. Как-то на улице они повстречали сапожника Рашида, за которым тащилась его жена Мариам, закутанная в бурку.

— Ну вылитые Лейли и Меджнун, — игриво сказал Рашид, намекая на поэму Низами[36], сложенную еще в двенадцатом веке, за четыреста лет до «Ромео и Джульетты» Шекспира.

Мама права.

Только ей ли читать мораль? Такое право надо заслужить. Одно дело, если бы на эту тему заговорил Баби. Но мама, где она была все эти годы? Уж точно не рядом с Лейлой. Несправедливость какая. Получается, дочка для нее вроде кухонной утвари: захотел — задвинул в дальний угол, а захотел — вытащил на свет божий.

Но сегодня, в великий для них для всех день, наверное, не стоит вспоминать обиды и портить праздник.

— Я поняла, — сказала Лейла.

— Вот и хорошо. И покончим с этим. Кстати, где Хаким? Ах, где же, где мой дорогой муженек?

С погодой повезло, выдался чудесный безоблачный день. Мужчины сидели во дворе на шатких складных стульях, пили чай, курили и оживленно обсуждали планы моджахедов. Со слов Баби Лейла в общих чертах так представляла себе политическое положение. Их страна теперь называется Исламское Государство Афганистан. Власть перешла к Исламскому совету, сформированному в Пешаваре крупнейшими группировками. Два месяца его деятельностью будет руководить Сибгатулла Моджадиди[37]. Потом его на четыре месяца сменит Руководящий совет во главе с Раббани. В течение этих шести месяцев будет созвана «лоя жирга» — совет вождей и старейшин, — который сформирует Временное правительство с двухлетними полномочиями. Цель — привести страну к демократическим выборам.

Один из мужчин вызвался вертеть шампуры с бараниной. Баби и отец Тарика сосредоточенно играли в шахматы под старой грушей. Сам Тарик сидел рядом на лавке и то наблюдал за игрой, то прислушивался к разговорам о политике.

Женщины, многие с маленькими детьми на руках, заполнили гостиную, переднюю и кухню. Дети постарше носились по всему дому. Из кассетного магнитофона разносился газель Устада Сараханга[38].

Лейла и Джити на кухне наполняли йогуртом кувшины. Джити больше не была такая застенчивая и серьезная. Уже несколько месяцев, как вечная хмурая морщинка исчезла у нее со лба. Она даже начала смеяться, притом — к удивлению Лейлы — довольно-таки кокетливо; отпустила волосы, перестала завязывать их в хвостики и выкрасила пару прядей в красный цвет. Оказалось, причиной всех этих перемен был молодой человек восемнадцати лет от роду по имени Сабир, вратарь футбольной команды, где играл старший брат Джити.

— У него такая милая улыбка и такие густые черные волосы, — как-то призналась Джити. Про их чувства никто, разумеется, не знал. У них состоялось два кратких пятнадцатиминутных тайных свидания в крошечной чайной в Таймани, на противоположном конце города. — Он собирается просить моей руки, Лейла! Может быть, уже этим летом. Представляешь? Я только о нем и думаю.

— А как же учеба? — поинтересовалась Лейла.

Джити склонила голову набок и послала подружке снисходительный взгляд умудренной жизнью женщины.

«К двадцати годам, — любила повторять Хасина, — мы с Джити родим штук по пять детей каждая. Но ты, Лейла... Мы, дуры, будем тобой гордиться. Из тебя-то уж точно выйдет знаменитость. Возьмем однажды газету — а на первой полосе твое фото».

Джити принялась резать огурцы. Выражение на лице у нее было мечтательное, отсутствующее.

Мама в своем праздничном летнем платье чистила яйца. Ей помогали повитуха Ваджма и мама Тарика.

— Я собираюсь преподнести в дар командующему Масуду фотографию Ахмада и Ноора, — сказала мама Ваджме, и та вежливо кивнула. — Он ведь лично присутствовал на похоронах и помолился на их могиле. Я слышала, он думающий, благородный человек. Он по достоинству оценит мой подарок.

Женщины сновали из кухни в гостиную с мисками курмы, тарелками маставы[39], караваями хлеба, расставляя снедь на скатерти, расстеленной на полу.

В толпе мелькал Тарик: то тут возникнет, то там.

— Мужчинам вход воспрещен, — возмутилась Джити.

— Вон, вон! — закричала Ваджма.

Тарик только улыбался в ответ. Казалось, ему доставляло удовольствие, что его гонят, а он не уходит.

Лейла изо всех сил старалась не смотреть на него — и без того сплетен хватает. И тут ей вспомнился недавний сон: они с Тариком под зеленой вуалью, их лица отражаются в зеркале, и зернышки риса со стуком отскакивают от затуманенного стекла...

Тарик потянулся к телятине с картошкой.

— Хо бача! —шлепнула его по руке Джити. Но он уже энергично жевал. И смеялся, негодяй.

Тарик очень возмужал, раздался в плечах, перерос Лейлу на целую голову. Он брился, носил брюки со стрелками, черные блестящие мокасины; рубашки с короткими рукавами только подчеркивали его рельефные мускулы — спасибо старым ржавым гантелям, с которыми он каждый день упражнялся во дворе. Разговаривал он теперь, как бы слегка набычившись, а когда смеялся, приподнимал одну бровь. Улыбка у него сделалась снисходительно-веселая. Он давно уже не брился наголо и полюбил картинно встряхивать шевелюрой.

Когда Тарика в очередной раз выставляли из кухни, Лейла не удержалась, украдкой глянула на него. Ее взгляд мама заметила (хотя Лейла как ни в чем не бывало ссыпала в миску с подсоленным йогуртом огурцы) — и всепонимающая улыбка тронула ее губы.

Мужчины накладывали себе еды и выходили во двор. Как только они удалились, женщины расположились на полу в гостиной у заставленной яствами скатерти.

Когда с едой было покончено и настало время пить чай, Тарик слегка мотнул головой и выскользнул за дверь.

Через пять минут Лейла тоже вышла.

Тарик ждал ее на улице, дома за три от них, — с сигаретой в зубах подпирал стену возле узкого прохода между двумя дворами и напевал старинную пуштунскую песню из репертуара Устада Аваль Мира.

Да зе ма зиба ватан,Да зе ма дада ватан.(Это наша прекрасная родина,Это наша любимая родина.)

Курить он начал, когда связался с этой своей новой компанией — брюки со стрелками, рубашки в обтяжку, — Лейла терпеть этих парней не могла. Наодеколонятся, сигареты в зубы — и шляться по улицам, самодовольно улыбаясь, отпуская шуточки, цепляясь к девушкам. Один из его новых друзей, чем-то похожий на Сильвестра Сталлоне, даже требовал, чтобы его называли Рембо.

— Мама тебя убьет, если узнает, что ты куришь. — Прежде чем скользнуть в тупичок, Лейла хорошенько осмотрелась.

— А она и не узнает. — Тарик посторонился. — Ты, что ли, ей расскажешь?

Лейла топнула ногой:

— Доверив свою тайну ветру, не вини деревья.

Тарик улыбнулся, приподняв бровь:

— Кто это сказал?

— Халиль Джебран[40].

— Все-то она знает.

— А ну дай сигарету.

Тарик покачал головой и заложил руки за спину. Новая поза: спиной к стене, руки сзади, во рту сигарета, нога небрежно выставлена в сторону.