Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви Страница 23

Он обнял меня и, несмотря на мою жестикуляцию, нежно прижал к себе.

– Я люблю тебя, слышишь? Я не хочу покидать тебя. Если бы я хотел, то давно бы уже сделал это. Когда…

– Знаю. Что толку говорить об этом.

– Но ведь неплохо поговорить об этом время от времени.

– Нет. Бесполезно. Табу. Входа нет. Никто не войдет. Кончено.

Он вздохнул. Прижатая к его груди, плечам, убаюканная тембром его теплого голоса, я начала успокаиваться. Но стоило ему уйти из дому, как я вновь начинала обмозговывать ситуацию. Что если Самюэль остается со мной из-за моего наследства? Человек посторонний ответил бы утвердительно, ведь Самюэль был просто советником в большой издательской группе, тогда как я унаследовала несколько миллионов евро и массу недвижимости. Однако мне было хорошо известно крайне щепетильное отношение Самюэля к моему капиталу: после нашей свадьбы он продолжал работать лишь для того, чтобы не зависеть от меня, чтобы дарить мне подарки из «собственных средств»; он отклонял любые попытки подбросить ему денег, в свое время настоял на том, чтобы мы подписали брачный контракт, подразумевавший раздельное владение имуществом. Ничего похожего на алчного, корыстного супруга-альфонса. Почему же он остался со мной, если на стороне его ждали эта женщина и дети? Может, он недостаточно любил ее, чтобы делить с ней жизргь? Да, может быть… Он не осмелился сказать ей… У нее такая банальная внешность… Он использует наш брак как предлог, чтобы его не захомутала эта маникюрша… А по сути предпочитает мое общество… Но дети? Я знала Самюэля: как же он смог противостоять желанию, настоятельной необходимости жить рядом со своими детьми? Причина, которая мешает ему, должна быть весьма весомой… Что же? Может, дело во мне? Но я не смогла дать ему детей… Стало быть, это малодушие? Малодушие, лежащее в основе характера? То малодушие, которое мои подруги считают основным свойством мужского пола… Не придя к концу дня ни к какому определенному выводу, я решила, что его юный сын, вероятно, был прав: должно быть, я впадаю в безумие.

Состояние мое ухудшалось. Состояние Самюэля тоже. По странной эмпатии вокруг его усталых глаз залегли темные круги; черты лица болезненно исказились, а когда он поднимался по лестнице нашего особняка, направляясь в мою спальню, откуда я уже не выходила, я слышала, как тяжело он дышит. Он просил, чтобы я откровенно объяснила, что тяготит меня. Естественно, это было бы наилучшим выходом, однако я отказывалась что-либо объяснять. С самого детства мне был присущ дар поступать противоположно тому, чего от меня ждали: я всегда избегала нормальных решений. Нет никаких сомнений в том, что, если бы я поговорила с ним или же он настоятельно потребовал этого, нам удалось бы избежать катастрофы…

Легкомысленная, черствая, оскорбленная, я замкнулась в молчании, рассматривая Самюэля как врага. Под каким бы углом я ни оценивала ситуацию, я неизменно приходила к мысли о его предательстве: он глумился и надо мной, и над своей любовницей или над их детьми. Испытывал ли он привязанность к слишком многим вещам или ни к чему вообще? Так кто же передо мной: нерешительный или самый циничный человек на свете? Кто он?

Я изводила себя. Потерянная, не в силах ни есть ни пить, я слабела на глазах, поэтому мне прописали курс инъекций витаминов, дошло до того, что пришлось ставить мне капельницы, чтобы избежать обезвоживания.

Самюэль утратил всякую бодрость. Иначе говоря, он отказывался заботиться о себе; страдающей стороной была я. Наслаждаясь его тревогой, так же как утрачивающая позиции любовница смакует последние любовные услады, я совершенно не думала о том, что мне следует преодолеть свой эгоизм и настоять на том, чтобы он позаботился о себе.

Наблюдавший меня прежде психолог, доктор Фельденхейм, явно подосланный Самюэлем, начал меня навещать.

Хотя мне очень хотелось выговориться, на протяжении трех сеансов я устояла против этого желания.

На четвертом, устав ходить вокруг да около, я выложила ему свое открытие: любовница мужа, дети, тайное семейное гнездышко.

– Ну вот, мы и добрались до сути, – подытожил он, – наконец-то вы выложили то, что вас мучает.

– Ах вот как? Вы полагаете, доктор? Это удовлетворило ваше любопытство? Для меня это ничего не изменит.

– Дорогая Изабель, рискуя удивить вас, а также лишиться возможности заниматься своим ремеслом, я вскрою секретные файлы: я уже давно знаю обо всем.

– Что?

– С тех пор как родился Флориан.

– Флориан? Кто это?

– Тот юноша, которого вы расспрашивали, сын Самюэля.

Услышав, с какой легкостью он говорит о том, что разрушило мой брак и мое счастье, я ощутила, как во мне закипает гнев.

– Стало быть, вас проинформировал Самюэль?

– Да. Когда родился его сын. Мне казалось, что эта тайна слишком тяжела для вашего мужа.

– Чудовище!

– Не делайте поспешных выводов, Изабель. Отдаете ли вы себе отчет, насколько вся эта ситуация сложна для Самюэля?

– Вы шутите? У него есть все, чтобы быть счастливым.

– Изабель, это вы можете говорить другим. Не забывайте, что я-то в курсе. Мне известно, что вас затронула столь редкая болезнь…

– Замолчите.

– Нет. Молчание порождает больше проблем, чем решений.

– В любом случае никто не знает, что это такое.

– Вагинизм? Но Самюэлю-то это известно. Он женат на прелестной, привлекательной, обольстительной женщине, он обожает ее, но ему ни разу не удалось заняться с ней любовью. Войти в нее. Никогда не удалось достичь наслаждения одновременно с ней. Изабель, несмотря на бесчисленные попытки, несмотря на лечение, ваше тело остается для него закрытым. Подумайте о неудовлетворенности, настигающей его время от времени!

– Время от времени? Да каждый раз, представьте себе! Каждый раз! Я возненавидела себя, пытаясь решить треклятую проблему, но это ничего не меняет. Порой я предпочла бы, чтобы он оставил меня тогда, когда мы впервые столкнулись с этим, а это произошло столько лет назад!

– Однако он остался с вами. Известно ли вам почему?

– Да. Из-за моих миллионов.

– Изабель, со мной это не пройдет.

– Потому что я сумасшедшая!

– Изабель, пожалуйста, со мной это не пройдет. Почему?

– Из жалости.

– Нет. Потому что он любит вас.

На меня опустилась плотная завеса тишины. Меня накрыло снежное покрывало.

– Да, он любит вас. Самюэль остается мужчиной, таким, как другие, обычным мужчиной, которому время от времени необходимо проникать в плоть женщины и иметь детей, однако он любит вас и продолжает любить. Он не может расстаться с вами. К тому же он не желает этого. Ваш брак обрекает его на монашеский образ жизни. Вот, собственно, почему у него возникло желание произвести несколько попыток на стороне. И однажды он встретил эту женщину, Натали; он вступил с ней в связь, затем родился ребенок, поначалу он думал, что сумеет расстаться с ней. Тщетно. Он был вынужден навязать своей новой семье необходимость жить на расстоянии, смириться с его отсутствием. Несомненно, дети понятия не имели об истинном положении дел, но Натали, она все знала и пошла на это. В довершение всего для Самюэля вот уже шестнадцать лет все обстоит весьма непросто. Он выкладывается на работе, чтобы добывать деньги на два дома, на подарки для вас и на жизнь тем, другим; он доводит себя до изнеможения, пытаясь быть ответственным и внимательным и к той, и к другой стороне; он вообще пренебрегает собой, он занят только вами и только ими. Добавьте к этому, что его гложет чувство вины. Вы думаете, ему хотелось жить вдали от Натали, от сына и дочек; ему хотелось столько лет лгать вам?

– Ну что ж, он сделал свой выбор! Пусть уходит! Пусть селится с ними! Я не стану препятствовать этому.

– Изабель, это он никогда не сможет так поступить.

– Почему же?

– Он любит вас.

– Самюэль?!

– Любит до самозабвения, страстно, неосознанно, непоколебимо.

– Самюэль?…

– Больше всего на свете…

С этими словами доктор Фельденхейм поднялся и ушел.

Переполненная новой нежностью, я отказалась от борьбы против себя самой, против чужака Самюэля. Он любил меня. Любил меня настолько, что скрывал свою двойную жизнь, он навязал ее той женщине, а она-то меж тем была способна открыть ему свое тело, дать ему детей. Самюэль…

В восторге я ждала его. Мне не терпелось обхватить его лицо и поцеловать его в лоб, чтобы поблагодарить за безупречную любовь. Я скажу ему о моей любви, о моем отвратительном себялюбии, способности усомниться во всем, гневаться, ревновать, о моей ужасной любви, гадкой и все же способной внезапно очиститься. Он узнает, что я поняла его, что ему не нужно ничего скрывать от меня, что я хотела бы выделить часть состояния для его семьи. Раз это его семья, значит, и моя тоже. Я сумею доказать ему, что в состоянии подняться над буржуазными условностями. Как он. Из любви.

В семь вечера заскочила Стаси, чтобы узнать, как я себя чувствую. Она удивилась, увидев меня улыбающейся и умиротворенной.