Анна Гавальда - Просто вместе Страница 23

Я мог бы начать доставать тебя намного раньше… Мог заставить ходить по врачам, скандалить, чтобы ты плюнула наконец на эту чертову лопату, тем более что ты и поднять-то ее толком не могла… Я мог попросить Ивонну приглядывать за тобой, шпионить и сообщать мне результаты твоих анализов… Мог, но говорил себе, что лучше оставить тебя в покое, и тогда в тот день, когда все окончательно разладится, ни у тебя, ни у меня не будет сожалений… По крайней мере, ты пожила в свое удовольствие. Была счастлива. И спокойна. До самого конца.

— Теперь этот день настал. Мы имеем что имеем, и ты должна подчиниться, старушка. Вместо того чтобы изводить меня и строить козью морду, лучше бы поблагодарила судьбу за везение — ты прожила больше восьмидесяти лет в таком красивом доме…

Она плакала.

— …и кроме того, ты ко мне несправедлива. Разве я виноват в том, что живу далеко и совершенно одинок? Моя ли вина, что ты осталась вдовой? Разве из-за меня ты не родила других детей, кроме моей потаскухи матери, детей, которые могли бы сегодня заботиться о тебе? И разве это моя вина, что у меня нет ни сестер, ни братьев, которые навещали бы тебя по очереди со мной?

Нет, это не моя вина. Мой единственный грех в том, что я выбрал такую никудышную профессию. Я должен вкалывать, как полный придурок, и ничего не могу с этим поделать, а хуже всего то, что, даже захоти я что-то изменить, все равно ничего другого делать не умею… Да ты хоть понимаешь, что я работаю всю неделю, кроме понедельника, а по понедельникам приезжаю сюда? И не изображай удивление… Я говорил тебе, что по воскресеньям у меня халтура — надо выплачивать за мотоцикл, так что в постели я по утрам не валяюсь… Начинаю каждый день в половине девятого, а вечером работаю до полуночи. Чтобы все это выдержать, приходится спать днем.

Суди сама, что такое моя жизнь: ничто, пустота. Я ничего не делаю. Ничего не вижу. Ничего не знаю и — самое ужасное — ничего не понимаю… Во всем этом бардаке было всего одно светлое пятно, одно-единственное: нора, которую я снял у этого странного типа — я тебе часто о нем рассказываю. Знаешь, он ведь настоящий аристократ… Так вот, даже тут все пошло прахом… Он привел девушку, она живет с нами и бесит меня так, что никакими приличными словами не выразишь… Она даже не его подружка! Я вообще не уверен, что этот парень сумеет однажды «произвести залп», ой, прости, «сделать решающий шаг»… Нет, это просто какая-то убогая, которую он взял к себе под крылышко, и теперь обстановочка в доме та еще, и мне придется искать другую берлогу… Ладно, плевать, я столько раз переезжал… Как-нибудь выкручусь… А вот с тобой у меня ничего не получается, понимаешь? Я в кои веки работаю с приличным шефом. Я тебе все время рассказываю, как он орет и все такое прочее, но он нормальный мужик. У нас с ним нормальные отношения, он вообще добрый… Рядом с ним я действительно расту как профессионал, понимаешь? И не могу подвести его, по крайней мере не могу уйти раньше конца июля. Я ведь рассказал ему про тебя… Объяснил, что собираюсь вернуться в Тур, чтобы быть поближе к тебе. Уверен, он мне поможет, но я сейчас на таком положении, что не хочу соглашаться абы на что. Я могу быть шефом в кафе или первым помощником в приличном ресторане. Но подавальщиком не пойду, ни за какие коврижки… Хватит, нахлебался… А ты должна потерпеть… И не смотри на меня такими глазами, иначе — скажу тебе честно — я перестану приезжать.

Повторяю: у меня всего один свободный день в неделю, и если я каждый раз буду тут у тебя впадать в депрессуху, то просто сдохну… Скоро праздники, и работы у меня будет выше крыши, и ты, черт возьми, должна мне помочь…

И последнее… Одна милая тетка из персонала сказала мне, что ты не хочешь общаться с остальными — кстати, я тебя хорошо понимаю, весельчаками твоих компаньонов не назовешь! — но ты могла бы сделать вид… Вдруг тут есть еще одна Полетта — тоже сидит в своей комнате, прячется, боится и умирает от одиночества… Может, она тоже рассказала бы тебе о своем саде и замечательном внуке, но как же вам найти друг друга, если ты сидишь тут и капризничаешь, как маленькая?

Она ошеломленно смотрела на него.

— Вот и хорошо. Я выложил все, что хотел, и теперь не могу встать, так болит жо… задница. Ну и? Что ты там мастеришь?

— Это ты, Франк? Это правда ты? Я никогда в жизни не слышала от тебя такой длинной речи… Надеюсь, ты не заболел?

— Ничего я не заболел, просто устал. Осточертело все, понимаешь?

Она долго смотрела на него, потом тряхнула головой, словно наконец очнулась, и показала ему свое шитье.

— Это для малышки Надежды, она работает в утреннюю смену. Милая девушка… Я чиню ее свитер… Кстати, вдень-ка мне нитку в иголку, я не могу найти свои очки.

— Садись на кровать, а я займу кресло, идет?

Он заснул, не успев приземлиться.

Сном праведника.

Разбудил его грохот подноса.

— Что это такое?

— Ужин.

— Почему ты не спускаешься в столовую?

— Вечером еду всегда разносят по комнатам…

— А сколько сейчас времени?

— Половина шестого.

— Что за бред? Они заставляют вас есть так рано?

— По воскресеньям всегда так, чтобы персонал мог пораньше освободиться…

— Ну и ну… Что это за еда? Она же воняет…

— Не знаю, что это, и предпочитаю не думать…

— Это рыба?

— Скорее картофельная запеканка…

— Брось, пахнет рыбой, точно… А это что за коричневая дрисня?

— Компот…

— Не может быть!

— Очень даже может…

— Уверена?

— Да я уж и сама засомневалась…

Они почти закончили свое расследование, и тут вернулась сестра.

— Ну, как дела? Вкусно? Вы закончили?

— Подождите-ка, — возмутился Франк, — и двух минут не прошло, как вы принесли ужин! Дайте ей спокойно поесть!

Сестра, ни слова не говоря, захлопнула дверь.

— И так каждый день… Но хуже всего — в воскресенье… Они торопятся уйти… Трудно на них за это сердиться, правда ведь?

Старая дама поникла головой.

— Бедная моя бабуля… Ну что за дерьмо все это… Что за дерьмо…

Она сложила салфетку.

— Франк…

— Угу…

— Прости меня…

— Это ты меня прости. Все у меня идет наперекосяк. Но ничего, я начинаю привыкать…

— Могу я теперь забрать тарелки?

— Да-да, пожалуйста…

— Поблагодарите шефа, мадемуазель, — добавил Франк, — скажите, что ужин был просто замечательным…

— Ну ладно, я, пожалуй, пойду.

— Не подождешь, пока я надену ночнушку?

— Давай.

— Помоги встать…

Он услышал, как полилась вода в ванной, и стыдливо отвернулся, пока Полетта укладывалась в постель.

— Погаси свет, малыш…

Она зажгла ночник.

— Иди сюда, посиди со мной две минутки…

— Ладно, но не больше. Мне ведь еще ехать…

— Две минуты.

Она положила руку ему на колено и задала вопрос, который он меньше всего ожидал услышать:

— Скажи-ка, девушка, о которой ты мне рассказывал… Та, что живет с вами… Какая она?

— Глупая, самодовольная, тощая и такая же испорченная, как все бабы…

— Ну и ну…

— Она…

— Она что?

— Она вроде как из умников… Да не вроде — точно интеллигентка. Они с Филибером вечно роются в книжках, часами могут трепаться о всякой ерунде. Но знаешь, что самое странное? Она уборщица…

— Да что ты?

— Ночная…

— Ночная?

— Говорю тебе — она странная… Если бы ты увидела, до чего она худая, тебе бы плохо стало…

— Она что, не ест?

— Понятия не имею. Да мне плевать.

— Как ее зовут?

— Камилла.

— Какая она?

— Я же тебе рассказал.

— Опиши мне ее лицо.

— Эй, ты почему об этом спрашиваешь?

— Чтобы ты подольше не уходил… Да нет, конечно, мне просто интересно.

— Ладно, слушай: у нее короткие каштановые волосы — совсем короткие, почти ежик… Глаза, кажется, голубые, ну, во всяком случае, точно светлые. Она… ей, да плевать я хотел!

— А нос у нее какой?

— Нормальный.

— …

— По-моему, у нее веснушки… Она… почему ты улыбаешься?

— Нипочему, я тебя слушаю…

— Ну уж нет, я пошел, ты меня нервируешь…

— Ненавижу декабрь. Праздники плохо на меня действуют…

— Я знаю, мама. Сегодня ты повторяешь это уже в четвертый раз…

— Неужели ты любишь праздники?

— А что? Ты ходила в кино?

— Что я там забыла?

— Едешь в Лион на Рождество?

— Придется… Знаешь ведь, какой характер у твоего дяди… Ему нет до меня дела, но, если я проигнорирую его индейку, будет целая история… Составишь мне компанию в этом году?

— Нет.

— Почему?

— Я работаю.

— Выметаешь елочные иголки? — с сарказмом в голосе поинтересовалась мать.

— Именно так.

— Издеваешься?