Ван Мэн - Избранное Страница 23

Но ведь он сделал это исключительно ради того, чтобы получить работу, причем не какую-нибудь, а преподавательскую. Ни Учэн вовсе не собирался переметнуться к ним. У него и в мыслях не было предавать интересы страны. Зато как много он помогал своим землякам, которые участвовали в антияпонской борьбе! А может быть, господин Ду прослышал о его разгульной жизни? Нет, нет, совсем не в этом дело. По сравнению с другими мужчинами он — невинное дитя. Впрочем, такой консерватор, как господин Ду, с него станется…

— Мой брат, Учэн, вот вы только что говорили о научных связях между Китаем и Западом. Может быть, вы собираетесь издавать научный журнал? Меня этот вопрос крайне интересует! — Ду решил сменить тему разговора, чтобы дать собеседнику возможность восстановить свойственную ему жизнерадостность.

В этот момент подали белое мясо. Ни Учэн с видом знатока зачерпнул ложкой бульон, поднес к губам и, подув, осторожно проглотил. И правильно сделал, так как горячая жидкость непременно обожгла бы рот и глотку. Через мгновение он ощутил тонкий вкус блюда, душа, как говорится, улетала ввысь. Но язык он все-таки обжег, потому что язык одеревенел. Ароматный свежий бульон, очищающий дух и укрепляющий жизненные силы, постепенно исчезал из миски. Приятное ощущение, которое испытывали его уста и пищевод, его желудок и кишечник, растекалось по всему телу. Он вспомнил, что в течение нескольких дней он питался крайне скудно — не позволяя себе никаких деликатесов, и подумал о том, что в детстве его кормили не «по-научному». Его организм совершенно не получал полезных, питательных продуктов. Несмотря на это, у него хорошее пищеварение и желудок, и он вполне насыщается, когда почувствует голод. В эти мгновения, покуда Ни Учэн, проглотив первую ложку мясного бульона, дул на вторую, чтобы остудить горячую жидкость, он ощутил чувство невероятного удовлетворения, которое, родившись где-то в желудке, разлилось по всему его организму. Это сладостное чувство рождало воодушевление и радость. До чего же все прекрасно! Он рассмеялся, счастливый.

В этот момент Ни Учэн верил не только в свое собственное будущее, он уверовал в будущее своих друзей, своей страны, в грядущее всего мира.

— Вы знаете, я неисправимый оптимист! — сказал он. — Вообразите, какое у меня было детство. Я не только не умел чистить зубы, я даже не представлял, что такое зубная щетка. Само собой, я не слышал и о зубной пасте или зубном порошке. А ведь наша семья, можно сказать, считалась первой в округе. До десяти лет — ах, простите, господин Ду, за такую подробность, о которой, может быть, не вполне уместно сейчас вспоминать, но мы должны трезво взглянуть на наше прошлое — мы именно так росли. Извините… прошу прощения. Так вот, до десяти лет я никогда не пользовался бумагой, когда ходил по нужде… обходился, так сказать, глиняной стенкой… Этак «бжик, бжик»… А нынешний Китай? Он ведет сейчас необычайно тяжелую борьбу. Внутри страны что-то назревает, Китай меняется. Правда, страна находится пока в омертвелом состоянии, но рано или поздно она возродится, как феникс. Ведь китайская культура имеет четырех-пятитысячелетнюю историю. Доктор Ши Фуган как-то сказал мне, что наша культура никогда не прерывалась, она не только жива по сей день, она сохранилась почти полностью в своем первозданном виде. Конечно, в ней много наносного, грязного…

Ни Учэн говорил с большим воодушевлением, увлеченно разглагольствуя, он постепенно перешел на местный говор, распространенный в его родной округе — Мэнгуаньтунь и Таоцунь. Его речь сразу же потеряла ту изысканность и заморский колорит, которые украшали ее в момент начала беседы. Но зато сейчас речь Ни Учэна стала меткой и сочной. Его собеседник заметил метаморфозу. Но что было ее причиной: его слова, обращенные к Ни Учэну, или мясной бульон?

Покончив с трапезой, Ни Учэн проводил господина Ду и снова оказался на улице Гончарный ряд. Вдруг он почувствовал странную опустошенность. В голове было пусто, словно из нее вытянули не только мозг, но и все соки. Кто он, где он? Что он сделал в прошлом, чем он занимается сейчас, что ждет его в будущем? Что он вообще должен сделать в жизни? Что, наконец, он любит делать? Ни Учэн не смог ответить ни на один из этих вопросов. Но почему, как только покинул он стены «Глиняного горшка», сразу же опустела его жизнь?

Его черепная коробка, казалось бы, в один момент потеряла все свое содержимое. И тут в мозгу промелькнуло страшное слово «дом», а вместе с ним перед глазами возникло скорбное и жалкое лицо Цзинъи, сразу вызвавшее его раздражение. Дом, дом, дом… в котором он не был вот уже три дня. Нет, он ничего не планировал загодя и ничего не загадывал. Все получилось как-то само собой, непреднамеренно, совершенно машинально он передал жене свою печать, совсем бесполезную и потерявшую силу. Ни Учэн не любил и не умел лгать. Тем более он никогда не позволил бы себе опуститься до столь низкого поступка, как обман собственной жены — матери его обожаемых детей. При одном воспоминании о детях на его глаза навернулись слезы…

Что? Какая еще коляска? А? Нет, нет! Мне коляска не нужна… До чего изможденный вид у этого рикши, одетого в какие-то лохмотья… Подумать только! Дряхлый старик волочит коляску, а в ней развалился пышущий здоровьем молодой барин. Один тащит другого — как лошадь или буйвол! Тягловый скот! О Небо! В какие же времена мы живем! В какой стране, в каком городе все это происходит?!

Ни Учэн отказался от услуг рикши и свернул в переулок — Цветочный, стены которого облепили объявления, разные по фасону и размеру: крупные рекламы, напечатанные в типографии, и небольшие писульки, накорябанные рукой. На одном из объявлений, рекламирующем укрепляющее снадобье «Жэньдань», изображен японец с бородой, расчесанной на две пряди. Другое, с изображением бога долголетия Шоусина, предлагало «экстракт из лактации». Третье вещало о лечении венерических болезней в «Берлинской клинике», расположенной за Передними воротами. Еще одно объявление принадлежало некоему Лю по прозванию Железная Пасть — гадателю по триграммам и физиогномисту, «великолепно разбирающемуся в добре и зле, а также в бедах и удачах». Внешний вид объявлений, как и их содержание и нарисованное на них, производили самое жалкое впечатление и не вызывали ни малейшего к себе доверия.

Возле стены сидела нищенка с лицом, залепленным черными комьями грязи. Сквозь прорехи ее рубища темнела морщинистая кожа, похожая на черепаший панцирь. Ни Учэн смотрел на женщину с содроганием. Однако больше всего его поразил не сам облик этой уже пожилой нищенки, а вид ее четверых детей, которые копошились возле нее. Таков, видно, закон жизни: чем беднее и тяжелее жизнь, тем больше на свет появляется детей, а стоит им родиться, как они сразу же становятся вот такими же бедолагами, испытывающими такую же нужду и лишения, какую терпит эта несчастная. И таких бедняков появляется все больше и больше! «Добрые господа! Подайте кусочек на пропитание! Детям нечего есть!» В криках нищенки слышатся слезы. Они похожи на стон или скорбную песнь. Перед нищими прямо на земле валяются пять обшарпанных глиняных плошек. В одной лежит небольшая кучка чего-то съестного. Ни Учэн почувствовал запах кислятины.

Он кинул в посудину мелочь, и лицо нищенки озарилось улыбкой. На какое-то мгновение Ни Учэн позавидовал женщине: у нее наверняка нет стольких забот и тревог, какие мучат его, Ни Учэна. Разве не счастлив тот, кто думает лишь о своем собственном пропитании и больше ни о чем? А коли так, то мне незачем возвращаться домой. Лучше я стану вот таким же нищим и так же, как они, буду на коленях просить у людей подаяние. С точки зрения истории и в чисто теоретическом плане нищенство — это тоже профессия, в которой есть даже нечто возвышенное. Этакая древняя простота!

А что тогда будет с моими детьми: с Ни Пин и Ни Цзао? Значит, им тоже придется стать побирушками? Нет, этого он никогда не допустит! Когда дети появились на свет, малейший их плач бередил его душу. Каждая их слезинка вызывала у него слезы на глазах — слезы большого, взрослого мужчины! Детский плач… В сознании Ни Учэна мелькнуло что-то теплое и живое. Он вспомнил белого мышонка, которого держал в детстве; мягкое прикосновение материнской руки к его голове; маленьких птичек, что порхали в ветвях дерева; его любимый тягучий настой из красного батата. На память пришли те короткие дни, когда он в первый раз привез Цзинъи в Пекин, — время надежд!.. Он вспомнил свою болезнь и свои кривые ноги, истонченные и согнутые после недуга… И снова дети… Меж ними разница лишь в один год. Однажды, когда они спали рядышком на постели, ему пришла в голову мысль произвести с ними опыт, использовав знания (правда, весьма и весьма ограниченные) из области нервной системы человека. Легонько коснувшись обнаженных детских ступней, он тотчас заметил мгновенную реакцию, о чем в свое время он прочитал в какой-то книге: по пальцам и по всей ноге прошла судорога. Он решил повторить опыт, но тут откуда ни возьмись возникла Цзинъи. С горящими от ярости глазами она бросилась на него, словно обезумевшая тигрица, защищающая своих детенышей от врага, как будто он и был тем злодеем, который собирался их погубить. В его адрес полетели страшные проклятья. Не трожь детей! — закричала она, оттолкнув его прочь. Ты что задумал? А что я, собственно, мог задумать? Ведь я как-никак их родной отец! Разве ты отец? Дети спят, а ты их тревожишь! Мешаешь им спать!.. Что? Какой еще опыт? Ты посмел проводить опыты над моими детьми! Цзинъи рвалась в открытый бой… Скотина! В тебе нет ничего человеческого!