Александр Шелудяков - ЮГАНА Страница 23

– Шутишь, Иткар?

– Наконечник поющей стрелы, Гриша, крепился к древку «нефтяным клеем», окислившейся, затвердевшей нефтью. Около пяти тысяч лет назад люди вас-юганской земли использовали нефть в своих хозяйственных нуждах. Где они брали эту нефть?

– Откуда у тебя, Иткар, такая осведомленность об археологических древностях? – спросил Григорий и протянул ему наконечник копья, изготовленный из бивня мамонта, на котором было вырезано какое-то изображение. – Это мне привез с буровой дизелист, нашел в балке, где жила последние дни повариха, бесследно пропавшая в тайге.

– Эту историю я слышал от Агаши. Ну а насчет осведомленности об археологических древностях: около десяти лет я ломаю голову, откуда брали нефть люди неолита, где она выплескивалась на дневную поверхность? Так что приходится, помимо геологии, археологии, и еще кое-что изучать…

– Вот лупа, Иткар. Посмотри более внимательно на изображенный резной рисунок на наконечнике копья, – попросил Григорий и, вынув из пачки сигарету, закурил.

– О-о, – удивленно произнес Иткар, – это уже из другой оперы… Вырезан черный ворон с гордо вскинутой головой, сделано реалистично. Но вот то, что он держит в лапах, говорит о многом…

– В лапах у него, как я понял, восьмилепестковый цветок с крестиком по центру, – сказал Григорий, когда Иткар положил наконечник копья на стол.

– Правильно, Гриша. Да только не простое это изображение восьми лепестков с крестиком. Это символ Земного Огня. Ворон у наших предков считался богом Земного Огня. Птицы, имеющие черный цвет оперения, как, например, желна – большой дятел, глухарь, считалось, всегда и везде помогает человеку. Вечно долбит дятел в деревьях отверстия и туда «хоронит» души умерших детей. Глухари – птицы огня – всегда живут по излюбленным местам – в таежных гарях, на старых пожарищах. Одним словом, черный ворон считался в древности символом Земного Огня, божественным союзником человека.

– Какое же отношение может иметь этот наконечник к огню?

– Вот об этом-то я и хотел сказать. Давно еще говорила мне Югана: «Копьем с такой тамгой убивали жертвенного оленя или лося, когда справляли тризну по умершему человеку».

– А к твоей нефти черный ворон не имеет отношения? – улыбнувшись, спросил Григорий.

– Ты брат, не подшучивай. Именно ради этого я сегодня и полечу в Томск. Надо посмотреть все, что находится в университетском музее археологии и этнографии.

– Ну что ж, счастливого тебе пути и удачи. Да, вот еще что: подскажи мне, Иткар, может Федор Романович, наш парусный цыган, заниматься ювелирной работой? Ну, понимаешь, может быть, у него есть какой-то запас золота, и он помаленьку переливает в кольца, серьги и сбывает тайно, через каких-то посредников. Хотя бы с помощью Агаши, а?

– Слушай, Гриша, все наши патриархи – Югана, Перун Владимирович, Михаил Гаврилович Чарымов и Федор Романович, парусный цыган, а также и другие старожилы – это люди, которые живут по закону добра, человечности. «От добра рождается добро, от зла – зло» – так говорит Югана.

– Понимаю, Иткар.

– Ручаюсь головой, Гриша, за Федора Романовича, – сказал Иткар и, помолчав, пояснил: – Может, что-то он и делает для себя или для Агаши, но на «золотые сделки», спекуляцию драгоценностями не пойдет.

На окраине Томска, в стороне от Иркутского тракта, среди соснового бора раскинулись корпуса спичечной фабрики. Фабрика когда-то принадлежала купцу Кухтерину, и с тех, еще купеческих, пор разросся около древней «зажигалки» небольшой рабочий поселок. А в нынешнее время теснят сосновый бор громадные современные дома нового жилого района. Но поселок вблизи фабрики из небольших разномастных частных домов, рассеянных по сосняку, еще живет своей жизнью, и здесь еще поют петухи, похрюкивают свиньи и даже пасутся на пустырях козы, коровы.

На самом закрайке поселка стоит дом с наличниками в резных узорах по дереву. Это единственный дом в городе, который построен из небольших кедровых брусочков-кирпичиков.

Иткар Князев, налегке, с маленьким чемоданчиком, отправился разыскивать Петра Катыльгина, которого Югана величает Петкой-журналистом. Остановился Иткар около калитки с резными надворотниками, взглянул на номер дома и уже хотел было открыть калитку, но его остановил старческий голос:

– Вы, добрый человек, не поспешайте. Петрушка Катыльгин еще не воротился…

– А вы кто ему будете? – спросил Иткар после того, как подошел к пожилому мужчине.

Старик левой рукой как бы придерживал пышную бороду, а правой, опершись на еловый посох, разглядывал прищуренными глазами незнакомца.

– Кто я буду? – ухмыльнувшись, певуче сказал старик. – Я довожусь Петру кряжевым соседом, а дом мой – вон он, рядочком стоит, – ответил старик и сел на лавку около калитки, как верный страж чужого добра.

– Скоро ли Петр появится дома? – поинтересовался Князев, присаживаясь на лавку рядом со стариком.

– Пошто не знать… Заказывал он Антону Брагину, мужику с лесоперевалки, надрать бересты. Туески, лапти я плету из бересты и продаю потом на толкучке.

– Оба вы с ним занимаетесь этим ремеслом? – полюбопытствовал Князев, а сам подумал: «Какая-то ерунда получается… Журналист областной газеты начал заготавливать бересту и плести лапти…»

– Зачем, добрый человек, путаешь пресное с кислым… – с обидой в голосе сказал старик. – Внуков надо кормить мне. Пенсию, конечно, я получаю. Но пять внучат – не пять галчат; мал мала меньше от сына остались. Вот Петруша мне и помогает: бересты с весны навезет с лесоперевалки, и на все лето и зиму я обеспечен работой. Плету из бересты «сурвениры» разные, наши, сибирские. Этим и кормлю, одеваю внучат-сорочат.

– Ваш это дом? – кивнув в сторону небольшой, приземистой избы с пристройкой, рубленной из осинового тонкомера, спросил Иткар.

– Мой храм божий на курьих ножках… А вон в той халупе, на задах, с крышей кособокой, жил Костя Волнорезов, который давно еще самолет аэроклубовский утащил к себе на Вас-Юган, там над урманами летал… Вот так оно. Меня тут все в округе кличут Парамоновичем, а тебя?

– Князевым зовут меня, – ответил коротко геолог, а сам подумал: «Сколько же лет этому старику?» – Вы томский старожил?

– Старожил – грыжу нажил… Местный я. Отец мой и дед строили купцу спичфабрику.

– А Петр где работает… Неужели он ушел из газеты? – между делом поинтересовался Иткар.

– Не газетничает он больше, отжурналистился…

– Что же случилось у него?

– За непочтение к местному руководству освободили от должности.

– Чем же он тогда занимается сейчас -не пойму.

– Эка ты, не понимаешь… – ответил старик с подозрительной ноткой в голосе. – Сам-то кто собой будешь? Не из милиции ли тебя науськали на нас, а? Тут уж захаживал участковый. Интересовался: на каком основании плетутся лапти из бересты и продаются на толкучке. Да и про Петрушу так же вот, как ты, все выспрашивал. Пугал участковый: поставлю, мол, в известность бэ-хэ-сэ о вашем подпольном производстве лаптей, налогом обложат подоходным.

– Красивый дом у Петра выстроен! Сам он отгрохал этот чудный замок? – с удивлением в голосе спросил Иткар, тем самым уклонившись от разговора со стариком про лапти и участкового милиционера. Ему было интересно знать, кто же резал такие великолепные кружева по кедровому дереву и обвенчал весь дом узорами, что сказочными цветами.

– Чурочка-то кедровая на карандашной фабрике отдается задарма на дрова любому и каждому – вози не ленись. Во всех печах частных и казенных домов горит-пылает чурочка кедровая и дощечка выбракованная, а также срезка всякая. По весне, как нынче, на карандашной фабрике сталкивают бульдозером все кедровые отходы прямо в Томь-реку. Ладно, что фабрика стоит у самого берега и есть куда швырять. Ведь до Обской Губы плывет рекой кедровая чурочка и дощечка карандашная – золотые отходы! Вот Петруша давненько уже поднавез себе чурочку кедровую, приготовил цементный раствор и выложил дом. Зимой у него тепло, светло и стены дышат духом таежным.

– Ловко придумал! – удивился Иткар Князев. – А резьбу кружевную…

– Узоры по кедру вытворил Геннадий Ламанов, наш художник, коренных сибирских кровей.

– Как же так: дом великолепный, с душой строен самим хозяином – и объявление повешено на воротах – продается.

– Дом не пуп земли, чтоб мужику крутиться около него всю жизнь. Двух лет еще не прошло, как Петруша похоронил дочку с женой. Пошла его Ласточка с дочкой утром на автобусную остановку. Ушли навечно… Пьяный шоферюга, что зверюга, на самосвале с бешеной скоростью вылетел на тротуар, где была остановка. Погубил жену Петруши с дочкой да помял кости еще трем душам мужицкого пола. В цинковом гробу увез их Петруша в Кайтёс. Жена его была тамошнего рода, из перунцев… Один теперь живет. А дом продавать надумал совсем недавно. Старый дружок у него отыскался. Из больших геологов он, в Тюменской области работает. Помнится, вроде Иткаром кличут его. Писал письмо Иткар – сманил Петрушу на Юган.