Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему Страница 23

«Репкой» москвичи называют памятник художнику Репину, стоящий на Кадашевской набережной. Был конец апреля, ночи уже стали теплыми, и возле памятника толпилось множество разнообразных людей, преимущественно студентов. Все выпивали, весело галдели, а те, кто «перебрал» и был настроен по-пьяному серьезно, сидели поодаль на многочисленных лавочках, стоящих неподалеку в парке. Игорю было одиноко, и он слонялся мимо всех этих сидящих и неподвижно смотрящих прямо перед собой людей. И взгляд у него был таким же: отчаянно-бессмысленным. Наконец он увидел свободную скамейку и поспешил занять ее. Одиночество, алкоголь и время суток располагали к самоедству, чем Игорь и не преминул заняться:

«Марго просто-напросто обнулила меня, и это ее пьяное, разлитое на лице выражение счастья не было наигрышем – она искренне увлечена этим кем-то в „Мерседесе“, как, интересно, его зовут, черт возьми? Хотя при чем здесь его имя?! После того как ты ощутил свою мужскую малость, собственное ничтожество, как ты сможешь знакомиться с очередной женщиной, приглашать ее на ужин, звать к себе домой и тащить в постель? Как, если тебе дали понять, что ты никакой не мужик?! Ты никто, если у тебя нет чертова „Мерседеса“!

Честное слово – позвонить, что ли, отцу, пусть даст денег столько, сколько нужно для того, чтобы соответствовать всем этим современным девичьим представлениям о мужской силе и состоятельности?! Все они животные, – подумал он вдруг с отчаянной яростью, – похотливые животные, которым нужны деньги, и ничего, кроме денег! Этот «Мерседес» небось здоровенный квадратный весельчак с румяной мордой и крепкими, литыми кулаками. Уверен, что пробьет с их помощью дыру в небе, если понадобится, сам весь такой отчаянно брутальный и обязательно говорит вместо «что» – «чо». Это уж непременно… А ты, – продолжал горестно думать совсем захмелевший Игорь, – уныло живешь по законам того клуба приличных дипломатических сынков, в котором тебя воспитали. Где джентльмена определяют манеры и сдержанность. Во всем и всегда сдержанность – основное качество шпиона. Если кто-либо смог заметить на твоем лице признаки гнева, радости или печали, ты недостаточно силен, следовательно, дурно воспитан, следовательно, не профессионален. «Мерседес» никогда не носит свое в себе, он постоянно открыт. И с ней он открыт и уверен в себе, и ей нравится эта его уверенность. И потому она счастлива».

Ту ночь, проведенную вблизи «Репки», Игорь вспомнил сейчас не случайно. Он вдруг подумал, что никогда не знакомился с женщиной «просто так». Не умел. Всегда начинал строить какие-то далеко идущие планы и этим отпугивал от себя девушек, которым эти его планы казались чересчур обязывающими. Отлюбили и разбежались – чего уж проще, недоуменно словно вопрошали они и оставляли Игоря с его серьезными намерениями наедине.

Игорь смотрел на дорогу сквозь ветровое стекло отцовского автомобиля и думал о том, что все эти Авели, масоны и Сеченовы – ничто в сравнении с тем, что произошло у него с Марго. «Когда у тебя умирает мама, ты как можно быстрее хочешь найти ей замену. Причем такую же немудреную и надежную». Мать Игоря была обыкновенной женщиной, и Марго в роли жены он видел такой же, обыкновенной, которая мечтает родить двоих, а то и троих детей и раз в год выезжать к морю, чтобы потом говорить об этом до следующего отпуска.

«Но ведь она оказалась совершенно не такая, я сам виноват в том, что придумал себе этот образ. Я просто не смог ее как следует увидеть, заставить ее быть именно такой. Настоящий мужчина, а ко мне это определение никак не относится, обязан заставить женщину согласиться с тем образом, который он создал в своем воображении. Марго смогла бы реализовать этот образ, точно смогла. Все беды происходят из-за недоговоренностей, мы боимся выглядеть смешными, всегда надо быть самим собою, а не восковым абсолютом, как учила семья и школа. Да что там семья? Что там школа? Привык все валить на других, слабак! Да я сам всю жизнь стремился соответствовать какому-то нелепому идеалу порядочности, и вот результат! Я приносил Марго цветы и выводил ее из себя разговорами о философии Шопенгауэра и Ницше. А ей нужен был мужик, властный и сильный… И самое главное теперь – подняться. Подняться и не сломаться с этой Пэм. Тут нужно будет не просто сыграть, иначе если она почувствует мою неуверенность, то никакого пухлого амура не заставишь выстрелить ей в сердце стрелой. Словом, нужно быть мужиком, а не рохлей».

Он вдруг снова вспомнил ту сцену, когда Марго садилась в «Мерседес», и явственно увидел, что вытворяет этот брутальный обладатель литых кулаков с ней, как он делает ее покорной и податливой тварью. Игорь зажмурился, решив, что это гнев заклокотал в нем, однако нашел в себе силы признаться, что это вовсе и не гнев, а обычная похотливая ревность, которая всегда рождается на ущербном комплексе собственной неполноценности, сокрытом в той самой непостижимой глубине человеческого естества, именуемого Игорем Андреевичем Лемешевым. И поскорее бы, черт побери, наступило завтра!

Герман. Капельница. Городок N. Март 2007 года

Геру увезли на одной из карет «Скорой», а потрепанный «уазик» с тверскими номерами при помощи инспектора ГАИ своим ходом доехал до районной больницы и замер в ожидании хозяина. Ключи инспектор передал сестре-хозяйке:

– Вот, мать, прими на ответственное хранение. Это того пряника, которому с сердцем поплохело, – инспектор был горд собой, своим бескорыстием и человеколюбием. От роду ему было двадцать три года, служил он совсем недавно и любил напустить на себя многозначительный вид. Впрочем, человеком он был неплохим, не успел еще заматереть на гаишной службе и научиться брать на лапу. За это в управлении на него смотрели косо и пытались спихнуть с пути истинного, потихоньку подучивая «молодого» тонкостям работы с «контингентом», то есть с колесящими по дорогам гражданами.

В приемный покой Геру прикатили на кресле-каталке и начали, как и положено, с оформления документов. Гера попытался слабо возразить:

– Да мне бы таблетку какую-нибудь, что ли…

– Сначала оформлю тебя, а потом и таблетку получишь, – бесцеремонно отрезала толстая медсестра, одетая поверх форменной робы в толстую фланелевую клетчатую рубаху. На пальцах медсестры были насажены тонкие золотые кольца, а в мочках ушей виднелись сережки-«гвоздики». Это было все ее богатство, как понял Гера с первого же взгляда, а куда же его и надевать, если не на работу. Пусть хоть больные видят…

– Фамилия?

– Кленовский.

– Имя, отчество?

– Герман Викторович.

Медсестра тяжело уставилась на него. Видно было, что она смертельно устала, шутки понимать отказывается, если вообще-то в состоянии их понимать. Выражение ее лица из равнодушного стало злобным:

– Ага. Ты бы еще Лениным назвался, Владимиром Ильичом.

– Да я не вру, – Гера достал из кармана паспорт, протянул ей, – вот, убедитесь сами.

Медсестра, не отрывая своего тяжелого взгляда от лица Германа, молча взяла его паспорт и раскрыла на нужной странице. Ошалело взглянула на фотографию цивильного Геры, упакованного в строгий деловой костюм, и сравнила ее с оригиналом. Потрясла головой и картинно протерла кулаком поочередно оба глаза:

– Однофамилец, что ли?

– Ну конечно, – Гера был бы рад признаться, что он – это он, но в таком случае все их с генералом Петей предприятие, и так весьма сомнительное, пошло бы коту под хвост. Приехали бы, прилетели журналисты из Москвы, местная власть в полном составе заявилась бы на поклон, словно проник в город N ревизор из столицы, в выпусках новостей и на лентах в Интернете заверещали бы на разные лады: «Высокопоставленный чиновник администрации попал в больницу уездного города N при загадочных обстоятельствах». Всего этого было бы достаточно для очередного укола тщеславия, но Гере это чувство давно перестало заменять реальности жизни. Добившись к тридцати годам высочайшего положения в обществе, он вдруг успокоился и стал смотреть на многие вещи иначе.

Лесть, окружавшая его со всех сторон, никогда не воспринималась им как что-то иное, чем лесть. Он и сам льстил, когда полз наверх. Был готов к молниеносному отражению любой атаки профессиональных интриганов и для этой цели собственноручно начал собирать компромат на всех, кто мог, хотя бы и теоретически, повредить его карьере в будущем. Гера был человеком Сеченова – это было всем известно, и группировка генерала Пети была самой сильной группировкой в кремлевском поднебесье, однако ветер никогда не дует в одну сторону, и под луной ничто не вечно. Протекторат генерала тяготил Геру, и он мечтал о выходе из-под крыла своего благодетеля, опрометчиво списывая генерала Петю в скорый политический утиль.

«Вот пройдут выборы, и его непременно вытурят. Кому нужен этот старый черт? – рассуждал Герман про себя, смотря в удаляющуюся спину Сеченова, выходившего из Гериного кабинета. – Сыграть собственную партию и стать как минимум главой администрации. В карьере еще не поставлена точка. Точка – это президентство, а до него гипотетически можно вырасти. Да, не повезло родиться на десяток лет пораньше, и не в Москве, а в Питере. Не повезло поработать в Смольном и там познакомиться с нынешним „царем горы“. Ну и что! Если и впрямь существует это предсказание полоумного монаха, если оно правдиво, если я, Герман, смогу его прочесть, то еще неизвестно, как фантастически может выкружить его судьба. Главное, что жизнь дала понять, что нет ничего невозможного».