Дэвид Лодж - Академический обмен Страница 23

Вопли сменились приглушенными всхлипываниями. Услышав на лестнице шаги разъяренного отца семейства, Моррис мгновенно уселся на стул и сделал погромче телевизор.

— Мистер Цапп! — воззвал к нему О'Шей, ворвавшись в комнату и встав между Моррисом и телевизором.

— Слушаю вас, — сказал Моррис.

— Мистер Цапп, меня не касается, какие книги вы читаете…

— Вы не можете чуть-чуть приподнять руку? — спросил Моррис. — Вы мне экран заслоняете.

О'Шей послушно поднял руку и стал напоминать человека, дающего клятву в суде. Яркая картинка из рекламы клубничного мусса зависла у него под мышкой, как какой-то неприличный пузырь.

— Я обращаюсь к вам с просьбой не приносить в дом порнографию.

— Порнографию? У меня даже и порнографа [11] нет, — сострил Моррис, уверенный, что О'Шей шутки не оценит.

— Я имею в виду отвратительный журнал, который Бернадетта утащила из вашей комнаты. Без вашего ведома, я полагаю.

Моррис не поддался на провокацию, сообразив, что мужественная Бернадетта его не выдала.

— Вы, часом, не о моем «Плейбое» говорите? Но это абсурд! «Плейбой» все что угодно, но только не порнография! Его даже священники читают. И пишут туда статьи.

— Это, наверное, протестанты, — с презрением сказал О'Шей.

— Верните мне его, пожалуйста, — сказал Моррис. — Журнал.

— Я уничтожил его, мистер Цапп, — сурово заявил О'Шей.

Моррис ему не поверил. Через полчаса он как пить дать будет сидеть над журналом где-нибудь в уголке, дрочить и пускать слюни над журнальными фотографиями. Но не девиц, а красочных бутылок виски и стереосистем…

Рекламный ролик по телевизору закончился, и пошли титры одного из любимых сериалов О'Шея в сопровождении столь знакомой ему музыкальной темы. Доктор скосил глаза на экран, не меняя позы оскорбленного достоинства.

— Может, сядете? — спросил его Моррис.

О'Шей медленно опустился в свое излюбленное кресло.

— Как вы понимаете, против вас я ничего не имею, мистер Цапп, — пробормотал он застенчиво. — Но миссис О'Шей не переживет, если узнает, что девушке попала в руки такая книга. Бернадетта — ее племянница, и моя жена несет ответственность за ее моральный облик.

— Ну, это понятно, — примирительным тоном сказал Моррис. — Виски или бурбон?

— Капелька виски не помешает, мистер Цапп. Извините, что я на вас так налетел.

— Забудем об этом.

— Мы с вами люди бывалые, конечно. Но юная девушка, только что из деревни… Я думаю, нам всем будет спокойнее, если вы будете прятать всякую подстрекательскую литературу подальше.

— Вы думаете, она может залезть ко мне?

— Ну, она же заходит к вам убирать, когда вас нет.

— Да что вы?

Моррис доплачивал за эти услуги полтора фунта в неделю, сомневаясь при этом, что хоть часть этих денег перепадает Бернадетте. Встретившись с ней на лестнице следующим утром, он сунул ей фунтовую банкноту.

— Я так понял, что ты убираешь мои комнаты, — сказал он. — Ты молодец, хорошо стараешься.

В ответ она сверкнула щербатой улыбкой и вопросительно заглянула ему в глаза.

— Мне к вам прийти на ночь?

— Нет-нет, — решительно замотал он головой, — ты меня не так поняла. — Тут она услышала тяжелую поступь миссис О'Шей и побежала дальше. В другое время Моррис ухватился бы за этот шанс — и Бог с ним, со щербатым ртом, — но сейчас — то ли это уже возраст, то ли климат, трудно сказать, но определенно не хотелось напрягаться, а потом, глядишь, и расхлебывать последствия. Он очень ясно представлял себе, что может произойти, если О'Шей застукает его с Бернадеттой в постели или даже в комнате, куда ей заказан вход. Нет-нет, ради этого не стоило в середине зимы сниматься отсюда и искать в Раммидже новое жилье. И чтобы избежать подобных происшествий, а также устроить себе заслуженную передышку, Моррис решил отправиться с ночевкой в Лондон.

Филипп проснулся в холодном поту от сна, в котором он мыл посуду у себя дома, на кухне. Одна за другой тарелки выскальзывали из его рук и с грохотом разбивались, падая на каменный пол. Мелани, которая, похоже, ему помогала, с ужасом смотрела на растущую гору черепков. Филипп застонал и протер глаза. Прежде всего он ощутил физический дискомфорт — изжогу, головную боль и серный привкус во рту. По дороге в ванную его затуманенный взор приметил сквозь открытую дверь в кабинет скомканные простыни на диване. И тут он вспомнил. Он хрипло произнес: «Мелани?» Ответа не последовало. В ванной никого не было. В кухне тоже. Он раздернул шторы в гостиной и отпрянул от хлынувшего в комнату света. В комнате пусто. Она ушла.

И что же теперь?

Душа его, как и желудок, была полна смятения. Случайная уступка Мелани его неуклюжей, скоротечной похоти сейчас, в воспоминаниях, казалась шокирующей, трогательной, восхитительной и непостижимой. Он и представить себе не мог, чтобы она придала хоть какое-нибудь значение этому эпизоду, и потому не знал, как вести себя дальше. Но, вдруг подумал он, стискивая руками стучащие виски, проблемы этикета вторичны по отношению к проблемам этики. Вот главный вопрос: хочет ли он, чтобы это повторилось? Или, скорее (действительно, глупый вопрос — кому не хочется повторения?), пойдет ли он на это снова, если представится случай? Да, очень кстати место, где он поселился, называется оползневой зоной, мрачно думал он, обозревая из окна свой живописный ландшафт.

В тот день он еще долго смотрел в окно, не решаясь покинуть квартиру прежде, чем он поймет, как дальше быть с Мелани — продолжать эту связь или сделать вид, что ничего не произошло. Он уже собрался позвонить Хилари: возможно, звук ее голоса, как на сеансе шокотерапии, приведет в порядок его вконец запутавшиеся мысли. Но в последний момент у Филиппа не хватило смелости, и он попросил оператора соединить его с «Интерфлорой». В таких сомнениях и встретил он закат. Спать он лег рано, а в полночь проснулся от эротического сна. Похоже, он стремительно впадает в отрочество.

Первым делом, решил Филипп, надо увидеть Мелани и поговорить с ней начистоту. Если бы он высказал ей свои чувства, возможно, она бы помогла ему разобраться в них. Как он себе это представлял, он пошел бы на зрелые, непринужденные, дружеские отношения, которые не обязательно предполагают совместную постель, но, с другой стороны, вовсе и не исключают такой возможности. Да, завтра ему надо увидеться с Мелани. Он снова погрузился в сон, и на этот раз ему приснилось, что он последним покидает Эссеф, разрушенный после второго, рокового землетрясения. Он в одиночестве сидел в самолете, стартующем из аэропорта, и, глядя в окно на взлетную полосу, видел, как из-под колес безумным узором стремительно расползаются трещины. Самолет взлетел в тот самый миг, когда земля, казалось, собралась поглотить его, и стал резко набирать высоту, оставляя под крылом неправдоподобный на вид город Эссеф, его дворцы и купола церквей, его небоскребы, прикрытые шапками облаков, — все это горит, разваливается и сползает в море.

Однако на следующий день и бухта, и город пребывали на своих местах и радовались солнцу в ожидании предательских подземных толчков. А вот Мелани нигде не было видно — она не нашлась ни через день, ни через два. Филипп то и дело выходил излома, под разными предлогами появлялся в прихожей и громко свистел на лестнице. Но все было напрасно. Несколько раз ему попадались Кэрол и Дидри, и в конце концов он набрался смелости спросить, где Мелани. Они ответили, что Мелани уехала на несколько дней. Может быть, нужна помощь? Он с благодарностью отклонил ее.

В тот же день в факультетском коридоре он споткнулся о сапоги, надетые, как оказалось, на ноги Ковбоя, сидевшего на полу под дверью Говарда Рингбаума в ожидании консультации.

— Привет! — осклабившись, сказал Ковбой. — Как поживает Мелани?

— Не знаю, — ответил Филипп. — Я несколько дней ее не видел. А вы?

Ковбой отрицательно покачал головой.

По коридору плыл тонкий гнусавый голос Рингбаума:

— Вы, похоже, перепутали в своей работе слова «сатира» и «сатиры», мисс Леннокс. Сатира — это стихотворный жанр; сатиры же — похотливые существа, наполовину люди, наполовину козлы, которые все время гоняются за нимфами.

— Мне надо идти, — сказал Филипп.

— Чао, — сказал Ковбой. — Расслабьтесь, и все будет хорошо.

Легко сказать. Все это уже стало походить на навязчивую идею. Ночью ему показалось, что девушка, звонившая в студию Чарлзу Буну, говорит голосом Мелани. К его досаде, включив радио, он захватил лишь самый конец разговора. «А не думаете ли вы, — говорила Мелани, — что необходимо выработать новое понятие личных взаимоотношений, основанных на разделении, а не на обладании. Что-то вроде эмоционального социализма…» — «Вот именно!» — «И чувственного социализма, и…» — «Да?» — «Ну, собственно, это и все». — «Большое спасибо! Отличные идеи!» — «По крайней мере, я так думаю, Чарлз. До свиданья». — «До свиданья. Ждем ваших звонков! В любое время», — добавил Бун многозначительно. Девушка — Мелани? — рассмеялась и повесила трубку.