Грэм Грин - Путешествия с тетушкой Страница 23

13

Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады – деревенской просекой, газовый завод – современной церковью; дома начали наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы автомобилей «фиат»; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние поля и остались одни лишь дома – дома, дома, бесконечные дома, и вдруг замелькало слово «Милан».

– Вот мы и приехали, – сказал я Тули. – Хорошо бы нам позавтракать. Это последняя возможность сытно поесть.

– А ваша мать… – начала было Тули.

– Тетя, – сказал я. – Вот и она сама…

Она шла вслед за проводником по коридору. Мне давно следовало бы догадаться, кто был этот важный пассажир. Она подошла к дверям купе, где мы сидели, и сморщила нос.

– Чем вы тут занимались? – спросила она.

– Курили и разговаривали, – сказал я.

– Ты как-то необыкновенно оживлен, Генри. Совсем на тебя не похоже. – Она снова понюхала воздух. – Я готова поверить, что бедный Вордсворт все еще с нами.

– Колоссально! Это я к тому, что вы знаете Вордсворта.

Проводник прервал наш разговор:

– Il y а un monsieur qui vous demande, madame [вас спрашивает какой-то господин, мадам (франц.)], – сказал он, обращаясь к тетушке.

За ее спиной через окно я увидел на перроне между тележкой с газетами и тележкой с напитками очень высокого худого человека с красивой седой шевелюрой – он отчаянно махал зонтиком.

– Это Марио, – сказала тетушка, даже не обернувшись. – Я писала ему, что мы собираемся завтракать в Милане. Он, очевидно, заказал завтрак. Идемте, дорогая, идем, Генри, у нас очень мало времени.

Она прошествовала к выходу, мы за ней, и, сойдя со ступеней, упала в объятия седовласого господина, который, прежде чем поставить ее на землю, с минуту подержал на весу сильными мускулистыми руками.

– Madre mia, madre mia [мама, моя мама (итал.)], – повторял он прерывающимся от волнения голосом. Он опустил ее на землю, как хрупкий сосуд (сама мысль о тетушкиной хрупкости не могла не показаться смешной), выронив при этом зонт.

– Скажите на милость, с чего это он вас так называет? – спросил я шепотом. Очевидно, под воздействием травки я сразу почувствовал глубокую неприязнь к этому человеку, который теперь целовал руку Тули.

Я знаю его с младенчества, – сказала тетушка. – Это сын мистера Висконти.

Он был театрально хорош собой и напоминал стареющего актера. Мне совсем не понравилось, как он сразу же принялся очаровывать Тули блестками своего репертуара. После взрыва эмоций при виде тетушки он взял под руку Тули и теперь вел ее по платформе к ресторану впереди нас – он держал зонтик за нижний конец, изогнутой ручкой вверх, словно епископский посох. Глядя на его седую голову, склоненную к Тули, можно было и впрямь подумать, что это епископ, наставляющий с гипнотической убедительностью неофитку на беспорочный путь.

– Чем он занимается, тетя Августа? Он актер?

– Он пишет стихотворные драмы.

– И может на это прожить?

– Мистер Висконти положил на его имя немного денег перед войной. К счастью, в швейцарских франках. Еще я подозреваю, что он берет деньги у женщин.

– Довольно отвратительно в его возрасте, – сказал я.

– Но он может заставить женщину смеяться. Посмотри, как смеется Тули. Отец такой же. Это лучший способ завоевать женщину, Генри. Женщины мудрее мужчин. Они знают, что надо занять чем-то промежуток от одного соития до другого. В моей молодости женщины почти не курили. Осторожней, не попади под тележку!

В голове все еще шумела зловредная травка.

– Он родился, очевидно, когда вы уже познакомились с мистером Висконти?.. Вы мать его тоже знали?

– Не очень хорошо.

– Судя по нему, она была красивая женщина.

– Я плохой судья. Я ее терпеть не могла, она меня тоже. Марио всегда считал меня своей настоящей матерью. Мистер Висконти называл ее белокурой коровой. Она была немка.

Марио Висконти заказал saltimbocca Romana [мясное блюдо – телятина с ветчиной, – приготовленное особым образом] на каждого и бутылку фраскати. Тетушка заговорила с ним по-итальянски.

– Простите нас, – сказала она, – но Марио не говорит по-английски, а мы с ним очень давно не виделись.

– Вы говорите по-итальянски? – спросил я Тули.

– Ни единого слова.

– Но, как мне показалось, вы оживленно беседовали.

– Все без слов было понятно.

– Что именно?

– Ну, я ему вроде как понравилась. Что значит cuore? [сердце (итал.)]

Я с негодованием поглядел на Марио Висконти и увидел, что он рыдает. Он непрерывно говорил, помогая себе жестами, и один раз даже поднял и подержал над головой зонтик. В короткие интервалы между фразами он успевал отправить в рот большие порции saltimbocca Romana. Он низко наклонял над тарелкой свою красивую голову, так что вилка совершала короткий путь туда и обратно, а слезам было недалеко падать. Тетушка дала ему свой тонкий кружевной платочек, он приложил его к глазам, а затем сунул в верхний карман пиджака, кокетливо выпустив кончик с рюшем. Потом ему почему-то разонравилось вино, которое мне показалось отличным, и он позвал официанта и велел принести новую бутылку. Распробовав вино, он снова принялся плакать. Официанты, я заметил, с таким же равнодушием взирали на это представление, как билетерши в кино равнодушно смотрят картину, идущую неделю подряд.

– Я не люблю мужчин, которые плачут, – сказал я.

– А вы никогда не плакали?

– Нет, – ответил я и добавил точности ради: – На людях, во всяком случае.

Официант принес нам всем трехцветное мороженое. На вид мне оно показалось каким-то подозрительным, и я к нему так и не притронулся, зато порция Марио исчезла мгновенно. Слезы, как я успел заметить, сразу высохли, как будто мороженое заморозило слезные протоки. Он улыбнулся тетушке застенчивой мальчишеской улыбкой, не сочетавшейся с его седыми волосами, после чего она незаметно передала ему кошелек для того, чтобы он расплатился.

Я боялся, что он снова зарыдает, когда он обнял тетушку на ступенях вагона, но вместо этого он вручил ей небольшой пакет в оберточной бумаге и молча ушел, держа зонтик за нижний конец, чтобы скрыть свои эмоции… или же отсутствие оных.

– Да, такие вот дела, – сказала тетушка хладнокровно и задумчиво.

Тули куда-то исчезла, скорее всего в уборную – выкурить еще одну сигарету. Я решил рассказать тетушке о ее незадачах.

Однако когда я сел возле нее, то понял, что ей самой хочется поговорить.

– Марио кажется совсем стариком, – сказала она. – А может быть, он покрасил волосы? Ему не больше сорока пяти или сорока шести. Я плохо запоминаю даты.

– Да, он выглядит старше своих лет. Наверное, стихи его доконали.

– Я всегда недолюбливала мужчин с зонтиками, – сказала тетушка, – хотя в детстве он был очаровательным мальчиком.

Она поглядела в окно, я вслед за ней: новый жилой микрорайон с домами из красного кирпича раскинулся у самой линии, а за ним на холме пряталась за крепостным валом средневековая деревушка, уже полуразвалившаяся.

– Почему он плакал? – спросил я тетушку.

– Он не плакал. Он смеялся. Рассказывал что-то про мистера Висконти. Я не видела Марио больше тридцати лет. Тогда он был очень милым. Может быть, даже слишком милым. Такое бывает только в детстве. Потом началась война, и она нас разлучила.

– А его отец?

– Вот уж милым он никогда не был. Это с ним не вяжется. Скорее обаятельный. Он был чудовищный лгун. Очень щедрый на булочки с кремом, но на одни булочки с кремом не проживешь. Может быть, я несправедлива к нему. Мы часто несправедливы к тем, кого сильно любим. Надо отдать ему должное, он проявил ко мне доброту с самого начала – он ведь нашел мне место в Италии.

– В театре?

– Не понимаю, почему ты так упорно называешь это театром. «Весь мир – театр», это известно, но такие общие метафоры теряют свою осмысленность. Только второразрядный актер мог написать такую строчку, чванясь своей второразрядной профессией. Шекспир нередко выступает как очень плохой писатель. Это хорошо видно, если взять цитатники. Люди, которым нравится цитировать, как правило, любят бессмысленные обобщения.

Я был слегка ошарашен этой неожиданной атакой на Шекспира. Может быть, причина ее крылась в том, что Шекспир, как и Марио, писал драмы в стихах.

– Вы говорили о мистере Висконти, – напомнил я тетушке.

– Нельзя не признать, он проявил большую доброту ко мне в Париже. Сердце мое было разбито, когда я уехала от Каррана. Я не могла просить помощи у твоего отца, потому что дала слово Анжелике держаться подальше от вашего дома, и когда после нашей последней ссоры Карран покинул меня, он все забрал с собой, оставил только подаяния в церковной кассе и двенадцать банок сардин. У него была какая-то болезненная страсть к сардинам. Он говорил, они успокаивают нервы и есть их все равно что лить целебный бальзам на раны. В чаше для подаяний денег оказалось достаточно, чтобы купить билет через Ла-Манш, и мне повезло с этой работой на улице Прованс, но все же она пришлась мне не совсем по душе, и я была благодарна мистеру Висконти, когда он увез меня в Италию. Работа, конечно, была такая же, но мне так нравилось ездить из одного города в другой. И раз в два месяца, когда я возвращалась в Милан, я так рада была встрече с мистером Висконти. Булочки с кремом оказались куда лучше сардин, Иногда он и сам мог неожиданно нагрянуть в Венецию. Он, конечно, был страшный обманщик, но обманщики далеко не самые плохие люди. – Она вздохнула, глядя на однообразные берега По. – Я очень его полюбила. Сильнее всех других мужчин, которых я знала. За исключением первой любви, но первая любовь всегда особая.