Александр Минчин - Лита Страница 23

— Алешенька, это такое чудо, когда ты спишь во мне. И нежно сопишь в шею. Это как блаженство. Я хочу так всегда.

Я попытался освободить… ее тело от моего. Я был еще внутри…

— Не вставай, мой милый. Я слушала каждое твое дыхание.

И вдруг я почувствовал, что он возбужден — в ней. Она мягко и нежно начала поднимать бедра вверх-вниз, вверх-вниз. Она делала это впервые, не зная, никогда не видя, нигде не учась, каким-то инстинктом самки, то ли животного, чувствуя.

Ее внутренность, сжимавший меня бутон скользили по нему вверх-вниз, вверх-вниз. Бедра уже взлетали все быстрей и быстрей. Я сжимаю ее плечи, вдавливаюсь в выточенную грудь и взрываюсь в ней, кончая. Вонзаясь зубами в шею. Она стонет сладко, прижимаясь грудью и бедрами ко мне. Делая освобождающие, оседающие рывки. Я не двигался… Она сделала все сама.

Ее никто не учил, но она не могла сама… Тогда откуда?.. Нет, нет, остановись, командую я мозгам.

Ее ноги обвиты, переплетены вокруг моей спины, ее бедра мягко трутся о мои бока.

(А что она чувствовала тогда, когда в нее, в ее нутро, вошел тот. Вдавился, вкрутился… Какие движения она делала? Делала ли… Будь ты проклят, мой мозг, остановись!.. Вот где она научилась…)

И теперь каждый раз я буду думать об этом, когда она будет делать это… Я как ужаленный вырываюсь из захвата ее бедер. Резким движением я перекатываюсь на спину.

— Тебе больно, Алешенька? Что с тобой?

— Ничего.

Сено колет мой пах… Она опускает платье и начинает легким дыханием сдувать соломинки с моего оголенного живота.

По лестнице я спускаюсь первый, страхуя ее и держа руку под платьем (в промежности), на которую она опирается для равновесия. И чего-то еще.

Трусики она не надела. Плоть еще влажная. Сок из губок вдавливается в мою ладонь.

Все наши оставшиеся дни теперь протекали по одному и тому же порядку. С утра мы искали в лесу грибы, находили. Потом пили поздний чай, после которого забирались «спать», то ли «отдыхать» в воздушное сено. Наверх… И ее голые ноги, обнаженный низ живота дразнили меня, ласкали и удовлетворяли в запахе, в сене, в аромате. Ароматом… Раздеться догола я ей никогда не давал. Она бы исколола свою грудь, плечи, спину, тем более с ее чувствительной кожей. И поутру, увидев, старушка могла задать вопрос или задаться мыслью: как это мы спим там? Я не мог ей сказать: друг на друге.

…Я переламывал ее пополам, ноги взлетали вверх, и она хотела меня, стонала, молила. Ох, как она хотела меня… Невозможно было в этом воздухе, аромате, запахе не хотеть. А я хотел ее…

К вечеру, после того как мы «просыпались», баба Даша учила ее, как солить грибы, как готовить из сушеных грибов суп, как жарить картошку и выпекать золотисто-шоколадные блины и многое, многое другое. Словом, советы молодой хозяйке. Я никогда не видел Литу такой заинтересованной и увлеченной. Когда это не касалось меня.

— Цены ей точно не будет, когда она вернется в город из деревни, — шутила баба Даша.

А на следующий день Лита демонстрировала усвоенные знания, приобретенные наверху и внизу. Приготовила свой первый грибной суп и закатала банку соленых грибов. И была в неописуемом восторге, что делала это для Алеши.

Мы ели и с бабушкой подшучивали над ней, а она, опустив голову, смущалась и не верила, что это она сама изящными двумя руками такое сотворила.

На следующий день, в субботу, должны были проходить учения жаренья рыбы. Раз в месяц ее привозили в деревню, чтобы жители не роптали, и мы пошли в местный сельмаг. У нее были босоножки на высоком каблуке, и, кажется, не было жителя в деревне, который из изб, окон, дворов, подворотен не смотрел бы во все глаза, как она ставила изящно ноги, идя по местной тропинке. Крепдешин платья был на три ладони выше колен. Оно то обвивалось вверху ног и бедер, то распускалось. Дыхание деревни то замирало, то выпускалось. За это шоу они должны были ей платить.

Она только оборачивалась ко мне и говорила:

— Алешенька, я не думала. Прости.

Я шел сзади, как Литинхранитель.

А когда ты думаешь? — размышлял я не вслух. Вылетевшие слова знала бы вся деревня. Уже и так вся деревня до последнего ребенка знала, что к бабке приехала внучатая племянница Лита Лакова со своим мужем. Видимо, баба Даша или молва скорректировали, отредактировав, некорректное. Вместе спать могут только муж и жена…

Я шел сзади, рассматривая Литины ноги. И ее икры возбуждали меня. Я шел и думал о том, как в предвечерние сумерки мы взберемся по лестнице, упадем в сено, отдадим друг другу наши тела и…

В сельмаге не было ничего, кроме старых конфет-подушечек, которые уже, наверное, не производят, задубевшей халвы и мороженой трески.

— А свежей рыбы у вас нет? — спросила Лита.

— А вы хотели свежую?! — спросила продавщица, оглядев ее с ног до головы.

Я вообще-то хотел другое, подумал я про себя, но не высказал эти мысли вслух.

И вечером этот вопрос, достойный пера Шекспира, обсуждала вся деревня. Но даже из замороженной рыбы баба Даша сделала жареный шедевр.

Через три дня мы уже возвращались в город. Я с содроганием думал о возвращении в Москву. О судах, следователях, обвиняемых. Я почти забыл здесь, что произошло там. Я не хотел вспоминать, невольно вспоминая.

Мы пили яблочный компот из свежих яблок, и я думал, как мне хорошо в деревне и что я никогда, совсем никогда, больше сюда не вернусь.

В последний вечер перед отъездом в клубе шло французское кино. У Литы не было ни одного не обращающего на себя внимания платья. И баба Даша дала ей короткую фуфайку.

— Чтобы твоего жениха на куски не разорвали.

Мы пошли на последний сеанс, в десять часов вечера. Шагая по местной колее, я вел ее за руку и думал. О разном, но главное: о следователе, о суде, когда же наконец будет суд? И какой срок они получат. А когда вернутся…

В клубе, в зале с деревянными скамьями, все деревенские, как по мановению волшебной палочки, вперились в нас. Ощупав ноги, икры, колени, низ платья, бедра, они поморщили носами, уперевшись глазами в фуфайку, закрывающую грудь, верх платья и часть фигуры. Ай да умная баба Даша!

— Давай сядем на последний ряд, Алеша, — тихо сказала она. Лита как-то сжалась под огнем глаз. И на глазах у всех.

Я знал, что без драки сегодняшний киносеанс физически не мог закончиться.

— Чтобы удобнее было целоваться? — пошутил я.

Под разряжающуюся канонаду возгласов, покашливаний, цыканий, вздохов мы прошли сквозь оружейную палату глаз и сели на последнюю скамью. Рядом с тремя задиристого вида парнями, которые, не стесняясь и не скрываясь, вовсю рассматривали ее.

Свет погас.

— Может, ты хочешь в другое место? — прошептала Лита.

— А в другом месте будут другие зрители, не смотрящие на тебя? Вместо экрана.

— Алеша, я же не виновата… я же в фуфайке уже.

— А я и не говорю ничего.

Она улыбнулась в темноту.

Фильм назывался «Супружеская жизнь», в котором блестяще играла молодая актриса Мари-Жозе Нат. Фильм был тоже классный, блестящего сплава. Он состоял из двух серий, в первой части показывался взгляд на супружескую жизнь глазами мужа, а во второй — глазами жены: те же самые события, истории, происшествия. Кадр за кадром переигрывалась первая серия, только с разных точек зрения. И углов. И каким ангелом оказывалась она, жена, по сравнению с «изменницей», предательницей, дьяволом в первой части. Женщина в высшем смысле этого слова, самом высоком, которая жертвовала для своего мужчины всем, а он этого не понимал. Совершенно.

Деревенские шушукаются и обсуждают каждое событие на экране, но даже это не мешает наслаждаться великой историей любви.

После кино трио, сидевшее рядом, сопровождает нас по пятам. Громкие возгласы, оценки долетают сзади. Темень — египетская, хоть глаза выколи, как в Варфоломеевскую ночь. Только по шестому, невероятному наитию, в полной тьме, мы находим избу. Я пропускаю ее первой, вхожу сам, прикрывая, они остаются за забором, что-то крича. Во время ходьбы Лита судорожно сжимала мою руку.

— Я так переволновалась, — говорит она.

— Все люди — братья, — шучу я.

Я незаметно кладу нож обратно в ящик.

Спать не хочется, последняя ночь в деревне. Мы выходим на заднее крыльцо, и она садится мне на колени. Я чувствую мускулы ее ног сквозь тонкое платье. Мы начинаем обниматься. Лита горячо дышит. Потом быстро встает и упирается в перила. Я подхожу к ней сзади. В последнее время ей стало очень нравиться сзади. Сзади-и-и-и…

Я просыпаюсь рано. С чувством, что не успел что-то, пропустил, недоощутив, и понимаю, что мне не хочется уезжать. Возврат сулит только огненные спирали в голове. И жажду мести.

Я не смотрю на Литу — по утрам этого не стоит делать. По утрам редко на какую женщину стоит смотреть.

Баба Даша колдует нам что-то на дорогу. Делает сырники на завтрак. Пока у Литы свидание со своим отражением. Она изнашивает зеркало своим взглядом.