Мария Арбатова - Меня зовут Женщина Страница 23

— Это отличные вещи, — говорит Пнина, рассмотрев покупки.

— А почему же вы ничего не покупаете в этом магазине?

— Это не совсем прилично. Кто-нибудь может увидеть, что я вошла в этот магазин. Англичане, даже самые бедные, предпочитают дорогие вещи. Дорогая вещь — это дорогая вещь.

— Пнина, а вы помните, как я вас водила на экскурсию в «Детский мир»?

Не напоминай, ради бога. Я старый человек, я с трудом осталась жива. Я еще могу понять, что можно отстоять двухчасовую очередь, хотя, конечно, сама никогда не пробовала. Но я бессильна понять, как можно надевать на детей то, за чем они все стояли. Мы с Петей так хорошо провели время. Я его все время кормила, он был такой счастливый. Как хорошо, когда в доме дети. Я так редко вижу своих внуков.

— Но почему?

— Не забывай, мои невестки — англичанки. Здесь не принято возиться с внуками. Их видят на праздники. Невестки считают, что я порчу детей. Нам их дают только, когда мы едем отдыхать в экзотические страны. Это такой праздник, когда мы вместе с ними!

Когда Петя выздоравливает, вчетвером отправляемся на рынок «Пети колейн». Лондонцы зовут его «рынком нижней юбки», считается, что в начале рынка с вас незаметно снимают нижнюю юбку, которую в конце рынка вам же и продают. Однако это тоже миф. После рынка Ружевича английский рынок — просто институт благородных девиц. Целый город лотков, киосков и магазинчиков, чем только не украшенных, населенный физиономиями всех рас, мастей и типов, возгласами всех тембров и акцентов, предлагает вам то же, что и магазины, только подешевле. Душераздирающей экзотики, если не считать продавцов, нет. Похоже на балаган и динамично, как мультфильм. Особенно трогает терпимость и восторженная нежность любой безупречной леди к любому безработному, национальность и возраст которого трудно определить, потому что последний раз он мылся в детстве.

Никакой санскрит не нужен, потому что все прикидываются иностранцами, чтоб подороже продать и подешевле купить. Диалог происходит на пальцах и фунтах. Грохот, как на птичьем базаре. У входа беснуется ансамбль латиноамериканцев в свекольных пончо. Пожилой человек в таком же пончо собирает для них деньги. Подходит и обнимает одной рукой меня, другой — толстую веселую вьетнамку или японку.

— Как тебя зовут? — спрашивает он ее.

— Мария, — отвечает она.

— Откуда ты приехала?

— Из Индонезии.

— А тебя? — спрашивает он меня.

— Тоже Мария.

— А откуда ты приехала?

— Из Советского Союза.

— Я всегда говорил, что Мария — самое красивое женское имя, — говорит он и идет дальше со своей шляпой, полной разных, разных денег.

Во всей праздничной неразберихе есть огромная неправдоподобность сочетаемости всех со всеми. Начинает казаться, что, когда весь мир устанет от игры в государственность, он превратится в рынок «Пети колейн» в котором под предлогом торговли люди будут собираться, чтоб улыбаться друг другу.

Вдруг начинается ураган. Настоящий ураган. Англичанам к этому не привыкать, но мы столбенеем, видя мгновенно поднявшиеся в воздух пестрые футболки и рекламные плакаты. Торговцы вцепляются в еще не улетевшие вещи, народ, визжа, бросается в рукава лабиринта, гудя, врываются фургоны, падают складные металлические ставни витрин и пристегиваются к асфальту замками. На глазах происходит немедленная эвакуация, за десять минут рынок пустеет (у нас бы так реагировали хотя бы на землетрясения), остается только скелет, остовы тентов, жерди и доски прилавков, пестрые пластмассовые ящики и вешалки, непарная обувь, ленты, цветастые обертки, фрукты, которые нельзя будет продать завтра, и хмурые нищие, прибирающие это к рукам в фирменные пакеты.

Мы убегаем, хлещет сумасшедше холодный дождь, ребенок после болезни, мы очень боимся за него, но не можем сообразить, как добраться до места, к которому за нами подъедет Рональд. Надо позвонить, но нет мелочи. Молодой человек, продающий билеты в метро, ослепительно улыбаясь, предлагает обратиться за помощью к прохожим. Человек пять прохожих, ослепительно улыбаясь, извиняются, объясняя, что у них нет с собой денег для такого крупного размена. Ничего себе крупного — речь идет о пяти фунтах. То ли это квартал нищих, то ли квартал психов. Неловкость ситуации растет с каждой минутой, чтобы справиться с ней, мы берем такси, которое в переводе на джинсы стоит... лучше не вспоминать.

— Понимаешь, Маша, — объясняет Рональд, — англичане не любят менять деньги на улице. Только в банке, Они боятся, что им подсунут фальшивые деньги.

— Неужели мы, стоящие с промокшими детьми, повяжи на фальшивомонетчиков?

— Англичане бережливы.

— Хорошо, если они так трясутся за свои пять фунтов, неужели нельзя просто так дать монетку позвонить, это же не деньги.

— У нас не принято давать деньги.

Как-то вечером я, Саша и Рональд отправляемся в паб. Паб — такая уютная пивная, где можно поиграть в шахматы, посмотреть телевизор, почесать языки. Пожилые джентльмены и панки, дамы и студенты мирно соседствуют за столиками, а чучела птиц — с поп-артом на стенах.

— Извините, — обращаются к нам с соседнего столика два дюжих молодца, — на каком языке вы разговариваете? Мы поспорили.

— На русском. Кто из вас выиграл?

— Никто. Мы никогда не слышали русского. Можно с вами познакомиться? — Они перебираются за наш столик и задают сразу столько вопросов...

— Нет, вы — не русские, — резюмируют они. — Русские — не такие.

— Вы что, никогда не видели русских?

— Видели по телевизору. Вы для русских слишком хорошо одеты и слишком симпатичные. Русские должны быть такие суровые люди в тяжелых пальто и больших шапках. Нам очень нравится Горбачев. А вам?

— Как говорят у вас в Англии, «смотреть на Тэтчер и жить при Тэтчер — разные вещи». Нам меньше нравится Горбачев.

— Объясните, почему «Макдоналдс» пользуется у вас таким спросом? Ведь «Макдоналдс» — это плохой тон, это самое низкое качество пищи.

— Видите ли, у нас вся остальная еда еще хуже. Они недоуменно переглядываются.

— Скажи, тебе действительно приходилось целый час стоять в очереди за продуктами? — спрашивают они меня.

— Иногда мне кажется, что вся моя жизнь прошла в очередях за продуктами, — сознаюсь я.

— А сколько стоят в Союзе твои кожаные брюки? — не унимаются они, пытаясь вывести меня на чистую воду.

— Это подарок, — отделываюсь я. Не могу же я сказать, что это хорошая подделка под кожу.

— А какой марки ваша машина?

— У нас нет машины.

— Как же вы передвигаетесь?????!!!!!

— На метро и автобусе.

— Но ведь это дорого и неудобно.

— Нет, это дешево и неудобно.

— Чем ты занимаешься и сколько зарабатываешь? В переводе на фунты, — спрашивают они Сашу.

— Я — певец. А в фунты это перевести трудно. — Еще бы не трудно! Если по курсу черного рынка, то получается примерно десять порций лондонского мороженого или пять минут на такси. После такого перевода они решат, что над ними издеваются, и уйдут обиженными.

— Ты — певец, значит, у тебя очень много денег. У Джона Леннона было очень много денег.

— Я пою оперную и церковную музыку. За это не платят много денег.

— А зачем ты ее поешь?

— Мне нравится.

— Нравится быть бедным? Они удивляются нашему хохоту.

— У нас к вам серьезное деловое предложение. Мы оба торгуем пивом. Давайте работать вместе в Союзе. Откроем в Москве паб, а вы будете у нас в пае, — продолжают они.

Тут мы просто умираем от хохота.

— А петь тоже будем во время уик-энда. Выпьем и будем петь. Нет, вы прикидываетесь русскими. Для русских вы слишком веселые, — говорят они на прощание.

— Они что, с Луны свалились? — спрашиваем мы у Рональда, когда они уходят.

— Девяносто процентов британцев представляют себе русского медведем в ватнике, всегда пьяным и с ружьем.

Я прошу у Рональда, чтоб он стрельнул сигарету, он обходит стойку вокруг, покупает пачку сигарет, достает одну и выбрасывает остальное в мусорницу. Я случайно вижу это в зеркале.

— Вот сигарета, — сияет он, вернувшись. — Я как раз встретил приятеля и, как ты говоришь, выстрелил у него сигарету. — После истории с разменом денег ему неловко за неотзывчивость англичан.

Днем улыбки на улице у англичан более или менее машинальны, к вечеру они распускаются, как ночные цветы. В сумерках британцы оттаивают. В первые дни, когда идешь по улицам, никак не можешь прийти в себя. Пожилые, юные, белые, желтые, черные, смуглые, богатые, зажиточные, нищие, идущие навстречу, окатывают вас глазами такой волной нежности, что у советского человека щиплет в носу и близко-близко к ресницам подбегают слезы. Большинство из нас не получало таких открытых и светлых улыбок от собственных Матерей. После этого понимаешь, что тебя обманывали всю жизнь, не в политике, не в экономике, а именно в этом, не осязаемом пальцами месте.