Елена Сазанович - Всё хоккей Страница 23

— Будете? — Смирнова чувствовала себя виноватой. И почти умоляюще протянула мне термос с горячим кофе.

Я отрицательно покачал головой. И прикрыл глаза. С закрытыми глазами мир всегда выглядит более-менее сносно. Во всяком случае, его можно было представить любым, на свой вкус. И я почему-то вспомнил Диану. Как она нежилась в розовой ванной, полной благоухающей пены. И в ее узкой руке был зажат хрустальный бокал с шампанским. А отточенную головку украшала королевская диадема… Господи, если бы она меня сейчас увидела, в этой электричке, рядом с этой бесцветной женщиной в черном.

— Приехали, Виталий Николаевич, приехали!

Я с трудом открыл слипшиеся глаза. И увидел над собой старое лицо женщины в черном. Я невольно поморщился. И тут же хотел расхохотаться. И этот Смирнов еще смел изобретать формулу счастья! Рядом с такой общипанной курицей!

— Извините, — я взял себя в руки. — Извините, Надежда Андреевна, я так плохо спал этой ночью.

Я был наивен, думая, что дача может находиться недалеко от станции.

— Всего лишь сорок минут пешком, — пояснила Смирнова. — Мы так обрадовались, когда нашли это место. Это ведь так недалеко от станции.

Воистину, каждому коню своя упряжка! Мне этим утром приходилось ехать в упряжке Смирновой.

Мы шли вдоль леса по проторенной дачниками тропе. Под ногами хлюпала грязь, с елок падали капли талого снега, назойливо и истерично кричали вороны.

— Как хорошо! — Смирнова глубоко вдохнула воздух, пропитанный гарью несущихся рядом машин. — Я обожаю лес. Мой муж тоже обожал. Он так мечтал об этой даче! Еще немного и его бы мечта сбылась. Совсем чуть-чуть. Он мне рассказывал, как мы на веранде летними вечерами будем пить чай с мятой. Он обязательно хотел выращивать мяту в саду. А писал бы он прямо на воздухе, во дворе. Он хотел даже построить что-то типа мини кабинета. В общем, обычная открытая беседка, со столиком и пишущей машинкой. Обвитая плющем… Правда, красивая мечта?

Я кивнул. Ничего красивого я не видел. Я вспомнил свою дачу, нет, дачей назвать это трудно. Дворец? Именно так звала этот огромный особняк Диана. С английским садом вокруг. Все было подчинено правилам этого садово-паркового искусства. И три сросшиеся березки, и прудик с желтыми кувшинками, и извилистая речка. И даже сельская хижина, покрытая берестой, и с соломенной крышей. Все было настолько нарочито неприхотливым, нарочито естественным, нарочито натуральным, что выглядело безвкусными декорациями в дешевом театре. А зимними вечерами мы сидели перед дворцовым камином с рельефным панно и лепным орнаментом, переходящим на стены. И Диана весело щебетала о пустяках, в основном о подружках, которым она успешно перемывала косточки. Ни одну из них она к нам в дом так и не пригласила. Настолько, видимо, доверяя мне.

Мы остановились на развилке дорог.

— Вот эта ведет в деревню, — пояснила Смирнова, — эта в лес, а вот эта прямо к нашей даче. Еще совсем чуть-чуть. И мы будем на месте.

На месте. Только на чьем? Это место Смирнова. Но только не мое. Что он там писал о развилке дорог? У каждого, на каком-то этапе несколько вариантов судьбы. И главное — выбрать правильный. Правильный ли я выбрал сегодня? Ведь в это время я должен был барахтаться в море на Канарских островах рядом с загорелыми черноволосыми красавицами. И почему я теперь иду по лесной дороге, рядом с совершенно чужой женщиной, и мои резиновые сапоги утопают в грязи. И разве это можно назвать счастьем?

Нет, Смирнов не доказал самого главного. Счастье — это не долгая жизнь. Это отсутствие совести. Я не мог похвастаться совестью в избытке. Но тот грамм, который у меня был, сумел меня погубить. Оказывается, и грамма совести достаточно, для того, чтобы она победила. Вот поэтому я сейчас не в своем дворце у камина, не рядом с Дианой, барахтающейся в розовой ванне, и не на Канарах. А тяжело ступаю по весенней грязи, разглядывая хмурое небо и пустырь, на котором кое-где вяло идут строительные работы, и рабочие громко ругаются матом.

— Как мы быстро дошли, — сказала Смирнова, остановившись возле своего участка. — Менее чем за сорок минут. Это потому, что мой муж хромал, и мы медленно шли по лесной тропе. Зато мы столько видели и слышали! Мы просто наслаждались природой… Но что теперь говорить об этом.

Об этом действительно не стоило говорить. Нам предстоял совсем другой разговор.

Сквозь завалы кирпичей, досок, цемента мы с трудом пробрались к дому. Хотя домом эту уродливую комбинацию пока назвать было трудно. Но все же основная часть работы была все же проведена. Оставалось вставить окна, сделать отделочные работы, покрасить. Вообще-то, насколько я понимал, времени много не требовалось. Но так называемые мастера, похоже, думали по-другому. Зная, что хозяйка осталась одна, они решили бесконечно тянуть работу и деньги.

— Правда, замечательная дача? — Смирнова заворожено разглядывала постройку.

Я бы так не сказал. Скорее избушка на курьих ножках, разве что двухэтажная.

— Замечательная, — ответил я наперекор своим мыслям. — Правда, что-то не видать ее замечательных создателей.

Мы нашли их на втором этаже за второй бутылкой водки.

— Ну что, мужики, — я невольно скривился, — похоже, работенка движется в нужном направлении. И главное — разогревает.

— А ты, пацан, не выпендривайся!

Здоровенный мужик в фуфайке сделал пару шагов вперед. И вызывающе блеснул золотым зубом. Не иначе он был командиром этой шайки.

— Работенку двигает только рубль! Вернее бакс. То бишь евро. Понял?

— Но мы ведь вам заплатили, — робко встряла Смирнова.

В ответ послышался такой поток брани, что я не выдержал. Схватил главного за ворот фуфайки и встряхнул так, что он не устоял на ногах и опустился на пол. Мужик провел широкой красной ладонью по вспотевшему лбу, криво усмехнулся, вновь сверкнув золотым зубом, и уважительно на меня посмотрел.

Его дружки вскочили с места, уже приготовившись окружать меня. Но золотой зуб остановил их одним взмахом руки.

— Что-то мне твоя рожа знакома, пацан.

— Наверняка, внимательно читаешь сводки «Их разыскивает милиция».

— Не-а, — золотой зуб почесал за ухом. — Рожей не вышел. Ты птица другого полета. Хоть и щетинкой оброс, и сапожки кирзовые на помойке подобрал. Летаешь ты в других местах, в более отдаленных. Но в каких, не могу с ходу припомнить.

Не хватало, чтобы этот мужлан оказался заядлым болельщиком. Нарваться на таком пустяке!

Я поманил его пальцем.

— Отойдем в сторонку и я объясню, где летаю.

— Идем, — он хитро мне подмигнул. — Может, и объяснишь где крылышки-то подпалил.

Естественно ничего объяснять я не собирался. Я собирался смыться, пока мою физиономию не опознали. Поэтому, не дав раскрыть рта золотому зубу, я тут же предложил солидную сумму. Вот тогда он рот и раскрыл от удивления. И перестал глазеть на меня. Перед его глазами мелькали зелененькие бумажки. Я уже был не нужен.

— Вот это дело! — он дыхнул на меня перегаром. — Вот это я понимаю. Не волнуйся, пацан, сделаем все как нужно.

— И главное вовремя, — я вытащил пачку денег и сунул ему в карман. — Если оправдаешь доверие, столько же получишь потом.

— Оправдаю, оправдаю, ты не кипятись, — он мгновенно пересчитал деньги. И даже протянул мне руку на прощание.

Я попытался сделать вид, что не заметил. Но потом вдруг передумал. Интуиция мне подсказывала, что не протяни я руку, золотой зуб запросто, в один миг может плюнуть на деньги и послать нас ко всем чертям. Я чувствовал, что подобные им, конечно, знали цену деньгам, но не менее они требовали и за себя лично высокую плату. Хотя, наверняка, себя не так уж ценили. Поэтому я наспех пожал ему руку, позвал Смирнову, и слегка подхватив ее под локоть, скоренько стал удаляться.

— Эй, пацан! — крикнул мне в спину золотой зуб. Я похолодел. И оглянулся.

— А все-таки, чего при таких-то бабках ты при такой-то бабе! — он гнусно захихикал, довольный своей шуткой.

Я невольно сжал кулаки. По всем правилам мне следовало ринуться в драку, но мое положение это не позволяло. Меня выручила Смирнова.

— Идемте, Виталий Николаевич, не стоит с ними связываться.

Я сделал вид, что стоит, еще как стоит.

— Ну, я вас прошу, — Смирнова умоляюще на меня посмотрела.

Я облегченно вздохнул. Драться я не собирался. Но, похоже, золотой зуб решительно собирался меня вспомнить. Похоже, он все-таки был болельщиком. И какого черта они все так интересуются хоккеем. Хотя… Судя по золотому зубу, книжки он вряд ли бы читал. И в концертном зале я с трудом мог его представить.

Обратная дорога мне далась гораздо легче. И я понял, что человек может привыкнуть абсолютно ко всему. И к холоду в электричке, и к неудобным грязным сиденьям. Я даже как заправский пассажир занял более удобные места и соизволил хлебнуть остывший кофе из термоса.