Сергей Саканский - Когда приходит Андж Страница 23

18

Это был Лешка, никто иной как ялтинский Лешка, человек, который назвался братом Анжелы, был Лешка — нечто подобное сказали бы в старом добром романе…

Незадолго перед тем с ним произошла странная история, в Ялте, зимой. После школы он пошел работать грузчиком на хлебкомбинат, две комнаты, оставшиеся ему от родителей, он стал сдавать курортникам, а сам перебрался в сарай Анжелы, с согласия ее матери. На жизнь всех этих денег ему вполне хватало. Жизнь, как известно, в курортном городе дорогая: обед в кафе, ужин в ресторане, легкое вино, такси…

История, которая столь потрясла Лешку, могла быть названа «Он» — по прозвищу ее мистического персонажа, или «Онка» — по имени ее живой героини.

Она торговала на набережной от книжного магазина, и все в ней было странно — и красота ее, и чувственность, и имя, скорее японское, похожее на короткий звон гонга. У нее был прямой нос и большие серьезные глаза, ее черты стыдились живого полного рта. Перед нею был роликовый стол, покрытый голубыми путеводителями, открытками, голубой же бумагой. Андж, как звали Лешку друзья, производя его имя от Анжелы, уже несколько раз покупал у нее всякую дрянь, приучив девушку, наконец, смотреть себе в глаза. Однажды Андж занял наблюдательный пост на дальней лавочке под кустами тамариска, перед самым концом рабочего дня, и когда Онка повезла свои книги наверх в магазин, как бы случайно подскочил помочь ей, у дверей галантно распрощался и снова затаился — за стволами каштанов. Онка вышла из магазина и направилась вдоль улицы Чехова, Лешка вычислил ее путь и побежал обходом по набережной, выйдя на Боткина прямо ей навстречу. Какая приятная неожиданность, видеть вас опять… О да! Андж удостоился чести проводить героиню. Они говорили черт знает о чем.

На другой вечер Андж пригласил Онку на Эспаньолу, где они ели шоколад и пили шампанское. Потом они долго гуляли по Ливадийскому парку, вернулись на «пятерке». Весь вечер Андж безуспешно пытался поцеловать Онку, перед дверью она сказала: оставь, у меня есть человек, которого я люблю — тоже как в романе. Кто он: спросил Андж, и она с готовностью произнесла начало полного ответа: Он… и вдруг замолчала — звук Н-Н повис в воздухе дифтонгом и поплыл в сторону.

У меня есть он — повторила Онка. Андж молчал. Она рассказала, что ему уже очень много лет, но он любит ее. Как его зовут, спросил Андж. Он весь уже седой, ответила Онка.

И скрылась за дверью, мелькнув углом платья в щели…

Самое печальное было в том, что временами, в некоторых особых поворотах, при определенном скользящем свете — Онка казалась полной копией Анжелы.

Во дворе, на фонарном столбе среди кипарисов, двое рабочих устраивали длинную и толстую, гладко блестящую органную трубу. Один стоял на последней перекладине лестницы и прилаживал фанерный ящик, где, вероятно, находился баллон с сжатым воздухом, электромотор и принимающее устройство. Другой, внизу, подсоединял провод к общему электрокабелю. Оба посмотрели на Анджа, сочувствуя его неудаче. Всех мужчин Земли ждут по ночам их счастливые уютные женщины.

Теперь Онка, или Анжела, как Андж ее иногда, оговариваясь, называл, полностью завладела его мыслями. Он стал приглашать ее в рестораны, совершая круг по Большой Ялте, через Гурзуф и Мисхор, замкнув его на Бригантине. Сидя в теплом помещении, вне дождя, они слушали, как играет ансамбль, как поет длинноногая девушка в черном коротком платье: она приплясывала на одном месте у микрофона, высоко перебирая ногами.

Онка была чудесна в своем снежнобелом кимоно, они танцевали, Андж ощущал пальцами тепло ее спины, радостную твердость ее позвонков. Когда он провожал ее, вверху на Дмитрова к ним прицепились трое, Андж помедлил, затем Онка первой нанесла удар, дотянувшись выброшенной пяткой до чьего-то высокого лба. Андж взял на себя самого крупного и вырубил его, тем временем Онка, тонко взвизгнув, сходным движением поразила третьего. Враги расползались, Онка и Андж степенно двинулись наверх.

В тот вечер Онка рассказала ему, что «Он» перенес два инфаркта и не может жениться на ней, потому что скоро умрет. Они зашли к ней, и Онка достала из ночного столика пакетик, подобный тому как для порошка в аптеке, только намного больше, и развернула… Андж никогда прежде не пробовал марихуаны, но чтобы не ударить лицом в грязь, спокойно принял условие Онки. Сладкий дым наполнил его горло, довел до кашля. Кашляла и Онка, Андж не понимал, зачем все это нужно, поскольку не испытывал никакого опьянения. Как ливры в Африке, сказала Онка и умно посмотрела на него, вдруг Андж почувствовал, будто что-то не так… Ему показалось, что он весь наполнен дымом, и дым выходит из него через все возможные отверстия и поры кожи. Надутый легким и теплым дымом, он приподнялся в воздух, и вдруг перевернулся… Все это было лишь представлением, но до того полным, что его трудно было отличить от реальности, хотя в это время он ясно сознавал себя сидящим в кресле, и главное — ни капли не был пьян. То обстоятельство, что состояние не имеет ничего общего с опьянением, озадачило его. Онка приподнялась над кроватью и легко перелетела к нему на колени, оставшись одновременно на своем прежнем месте. Андж обнял ее, не шелохнувшись, и поцеловал в губы. Он встал с Онкой на руках, сделал шаг и, пройдя через живую сидящую Онку, опустился с ней на кровать. Затем Онка встрепенулась, быстро подошла к двери и открыла ее, кивком указав дорогу вон. Андж молча вышел, похлопывая себя по коленям. Он чувствовал себя волшебником, способным переписать существующую реальность, только пока еще не совсем понимал как это сделать…

В один из тех мучительных дней Андж отыскал в Латинском квартале некоего человека и купил у него за сотню одну вещь. Это был револьвер, русский наган калибра 7,62, образца 1895 года, и отныне правый карман брюк стал чувствительно тяжелым.

Андж ходил по городу и представлял себе, как выглядит Он, названный ею красивый и седой Он . Андж часто видел таких и хорошо знал этот тип людей. Они водились на набережной, на вираже в парк Эрлангера, где был Чеховский Дом писателей, на Дражинского, по которой шли из Интуриста и Дома актера. Это были высокие седые негодяи с вдохновенными гладкими лицами, очень бледные, артистические. Они всегда были с прелестными и не очень, но весьма юными ляльками — лялька была для них как бы пропуском на улицу. Подозревалось, что они знают толк в обращении с женщинами, живо интересуются их проблемами, на которые им, разумеется, наплевать. Они были хорошими любовниками, в совершенстве владели техникой секса, к тому же они славились тем, что вовремя дарили весьма подходящие подарки, именно нужные вещи, или цветы, очень красиво, длинно вытягивая руку, при большом скоплении народу… Казалось, они любят, самозабвенно запрокинув голову — так часто они говорили о своей любви, такие немыслимые слова находили для этого. Они были воплощением тайны, творческой силы и мистики. Они любили мир и умели радоваться миру, зная секреты природы и искусства, они были вальяжны и ласковы, опыт научил их делать преимущественно добро. Иногда они были благородными, то есть, могли позволить себе благородный поступок, очень красивый. Они несли лялькам радость, исключительную радость…

Однажды Онка пригласила Анджа к себе вечером, именно тогда ему уже стало ясно, что все произойдет именно сегодня. Он хорошо представлял себе это, зрительно, потому что недавно смотрел порнографический фильм по видео, когда онцы специально обесточили дом, ворвались в квартиру, где в аппарате заклинило злосчастную кассету, и хозяин видео отправился в лагерь.

Но Андж не мог представить, что это произойдет именно с ним. Стоя под душем, он похотливо поглаживал свое тело, не веря, что через несколько часов оно будет обладать женщиной. Он осязал волосистую упругость кожи, внезапную вишневую твердость сосков… Да, именно осязание было его наивысшим чувством в мире шести доступных человеческих чувств: если Анжела пользовалась лишь глазами, а Мэл — своим длинным утиным носом, то он всецело принадлежал пальцам и ладоням, ощупывая реальность, как туловище под простыней…

Вечером Андж позвонил Онке, но ее не было дома. Он давно нарядился во все чистое, словно покойник, надушился, был полностью одет на выход. Он встал и пошел неведомо куда, звоня из каждого автомата на пути.

Он позвонил на Войкова у маленького магазинчика, затем позвонил возле перехода на Морскую, еще раз на набережной, потому у Эспаньолы, наконец, у «Спартака»… Сделав круг, он поднялся по Дмитрова и в окне дома Онки увидел свет. Андж позвонил у двери, весь дрожа. Он звонил несколько раз, ему не открывали, затем звонок вдруг исчез: похоже, его выключили изнутри, Андж постучался, а она была вся кожаная, глухая, поэтому пришлось стучать по железу оголенной замочной скважины, обдирая фаланги пальцев, как бы об чьи-то искусственные зубы. Оставалась еще надежда, что Онка забыла свет и ушла, но выйдя, Андж увидел, что окно погасло. Он взбежал по лестнице, постучался настойчивей. За дверью было ясное человеческое тепло. Ему подумалось — это была довольно спасительная на сей момент иллюзия — что Онка накурилась марихуаны и боится открыть, боится, что пришли онцы, тогда он закричал в щель: Онка, это я, пусти, и повторил это несколько раз, пока не понял, что за дверью над ним смеются. Андж прислушался: казалось, что Онка ритмически стонет, но это было уже слишком, Андж побежал домой, как ни странно, рыдая в голос. Какой-то мальчишка завороженно смотрел на него с угла улицы, затаившись за столбом органной трубы, впрочем, он был моложе самого Анджа на каких-нибудь года четыре… Андж провел удивительную ночь. С ним никогда так не поступали.