Галина Щербакова - Год Алены Страница 23

– Ну, ну, ну, – засмеялась Нина. – Два все-таки маловато…

– Вы все знаете про каждого? – спросил Митя. – Ничего вы не знаете. А надо знать! Знать! Вот Дашке повезло, у нее был учитель литературы.

– Да что ты, Митя! – замахала руками Нина. – Это совсем не то…

– А мне понравилось, – сказал Митя. – Неординарно. Я хожу к нему на уроки. Я не все принимаю, но мне хочется с ним, значит, спорить. Я хотел и к вам попроситься… Все-таки интересно, что вы говорите людям, значит, когда они поставлены в необходимость вас слушать?

Нина растерялась.

Она, оказывается, не готова была к ответу.

Ни Нина, ни Куня не знали, что однажды Дашка встретилась с Аленой на Тверском бульваре.

– Ты по какому это праву вмешиваешься в чужую жизнь? – спросила она.

– Без права, – засмеялась Алена.

Дарья распалилась и договорилась до того, что выселит Алену из Москвы, ей это ничего не стоит.

– Эх ты, дурочка с переулочка! – пуще смеялась Алена.

Дарья от злости чуть не замахнулась на нее. Но то ли Алена повернулась боком, то ли ветер помог, только Дашка увидела Аленин живот. Так и застыла с поднятой сумочкой.

– От ребенка скрывали, – засмеялась Алена. – Берегли целомудрие…

– Ну ты даешь! – хрипло сказала Дашка. – От кого?

– От голубя, милка, от голубя. – И как знать, куда пошел бы разговор дальше, не остановись рядом с ними группа африканцев. Гид демонстрировал им новый МХАТ.

Африканец со светло-матовыми, как яичная скорлупа, ладонями, снял с плеча фотоаппарат и, повернувшись к Дашке и Алене, процокал им что-то на своем языке.

– О’кей, – догадалась Алена и, картинно выставив пузо, склонила голову к Дашке.

Африканец просто зашелся от восторга – такие «рашен» девушки! – и защелкал аппаратом.

– Снимай, родной, снимай, – смеялась Алена, – снимай беременную Русь. Не все ж вам!

Когда расходились, Дашка сказала:

– Ты если что…

– Позвоню, – ответила Алена. – Митьке привет. И не носи его в зубах…

Дарья тут же ушла: советов и пожеланий от Алены не надо. А вот выдать матери и Куне за то, что молчали, – это непременно. А может, и Митька знал? Ну тогда она им всем!

Как-то утром, убегая, свекровь спросила:

– Надеюсь, ты вечером дома? Обещал прийти Евгений.

– Нашелся-таки, – ответила Нина.

– Он не пропадал. Он был в командировке! – В ее голосе Нина почувствовала удовлетворение: невестка попалась на слове «нашелся». Значит, думала о нем, ждала, потом потеряла… Свекровь молила Бога о примирении, но понимала, что не должна этого показывать. Она видела, Нина – «размораживается», но боялась это ускорять. Тут если уж сорвется дело, то навсегда. Осторожненько надо, это что операция на сердце. А ее дорогой сынок – дровосек, а не ювелир. Он всегда женщин брал с ходу, с лета, он ни за одной больше двух дней не ухаживал. Тут же надо первую жену вернуть, а это дело непростое. Нину спугнуть ничего не стоит…

Убежденная в своей хитромудрости, свекровь убежала. А Нина осталась наедине со своими мыслями: «Она старается на меня не давить, чтоб я сама, добровольно вернулась в старую конуру. А я ведь уже стою перед ней, мне осталось только хвостом вильнуть и юркнуть».

Что в ней поднялось? Гнев ли, злость, гордость? Та девчонка, которая выдавливала из себя по капле раба? Или та сильная баба, что умела ломать, потому что была уверена – построит? Или та, что точно знала, чего хочет? «Вразуми меня, Господи, – шептала Нина, – что истина? Любовь или полное от нее освобождение? Желание докопаться до сути или принятие мира на веру? Быть гордой или не быть? Зачем все это со мной было? Чтобы я что-то поняла? Но что? Что я поняла за свои пятьдесят лет? Что ничего не знаю, что ничего не понимаю?…»

А вечером пришел Евгений и положил на стол красивый пуховый платок.

– Можешь протянуть через колечко, – сказал он.

Нина пододвинула платок свекрови.

– Это тебе! – почему-то испугался Евгений. – Тебе, тебе!

– Я ему посоветовала привезти тебе платок, – победоносно сказала свекровь, – ты все время зябнешь.

Потом они пили чай, и Нине было уютно в платке, тепло и покойно. Женька гордился собой – не так было просто достать настоящий оренбургский пуховый платок, свекровь трижды костяшками пальцев постучала снизу стола. Со стороны – приличная, интеллигентная семья.

Правда, когда Женька затоптался в коридоре, Нина излишне торопливо вложила ему в руки шапку и зазвенела ключами.

– Дорогой ведь платок, – сказала она, когда он уже переступил порог, – мне даже неудобно…

– Дорогой! – подтвердил Женька. – Но тем приятней дарить.

«Это в нем всегда было, – подумала Нина, закрывая дверь. – Дарить дорогое… Он не жмот… А вот Дашка завела тетрадь расходов. Считает трамвайные копейки. Чья ты, моя дочь?»

Алена родила сына 1 мая. Нина и Куня с ног сбились в поисках подарков. Пришли в роддом с раздутыми сумками, написали длинное письмо, спросили, как сына звать-величать.

Алена ответила большими каракулями: «Иван, международный сын».

Нина тут же позвонила Дашке:

– Забираем Алену. У нее Ванечка.

– Ишь ты! – засмеялась Дашка. – А ты тут при чем? Дождись своих! Ладно, поздравь и от нас…

Чтоб все было по-людски, взяли с собой Евгения.

Упакованного Ванечку вручили Евгению, но Куня вырвала этот маленький кулек из его рук и прижала к груди, как родного внука.

Алена, Нина и Куня с Ванечкой на руках сели сзади. Женька впереди.

– С внуком можно поздравить? – спросил шофер.

– Ага! – засмеялся Евгений и подмигнул Нине.

Сладострастно вдыхала весенний воздух Алена. Чужая? Своя? Насвистывал модную мелодию седеющий мужчина. Муж? Отец? Куня нежно прижимала ребенка, и было ясно – не отдаст. Никому и никогда.

Они переехали бульвар, по которому бежала группа физкультурников.

– Эй, бабушка! – закричала Алена и хотела открыть окно, но Куня посмотрела на нее так, что Алена тут же осеклась: – Не буду, не буду.

– Бабушка бегает по другому маршруту, – сказал Евгений. – В синих костюмах они все похожи…

– В двадцать первый век бегут старухи. Хотят поспеть, – засмеялся шофер.

Нина глубоко вздохнула: этого она уже может не увидеть, двадцать первый век. Видимо, и Евгений подумал о том же, потому что он перестал свистеть и посмотрел на Нину как-то растерянно и виновато. А вот Куня сердито сжала губы, она явно хотела справиться с этим приближающимся веком, до которого можно не дожить, а дожить надо…

Алена пялилась в окно, не озабоченная, не повязанная ни временем, ни мыслями о нем.

Ванечка не сердился, не пялился, не терялся, не виноватился, не ждал, не боялся… Он благостно спал и набирался сил, чтоб все начать и все пройти, а может, и что-то понять в этом бестолковом, безалаберном, не выбираемом человеком мире.