Станислав Буркин - До свидания, Сима Страница 23

В мокром утреннем городе на бесконечной узенькой улице меня словно по расписанию накрыл весь вчерашний день, и продолжило колбасить и плющить. Мне хотелось свалиться, броситься в перекресток, плевать, что под машину, но прочь с этой узкой холодной и точно сальной улицы. Я вспомнил, как однажды, когда мы жили еще во Франции, я впал в страшную ересь в день Светлого Христова Воскресения. После службы в плосковерхом соборе Трех Святителей на улице Петель в Париже, где я научился говорить «Христос воскресе» по-французски, мы с ней поехали покататься на великах, которые арендовали вместе с комнатой. На тротуаре у меня слетела цепь, и я начал ковыряться со звездами. Вдруг возле нас остановились двое полицейских на велосипедах и предложили свою помощь. Когда они объяснили, как это правильно сделать, я начал их благодарить, посмотрел на свои грязные, в масле, руки и понял, что рукопожатие не будет им приятно. Но тут я нашелся и сказал им по-французски: «Христос воскрес!» Они озадаченно переглянулись. Тогда я, силясь объяснить им календарную разницу в католической и православной церквях, объявил им по-французски: «Христос воскрес в России!» Они посмотрели на меня косо, толерантно похрюкали «уи, уи, уи» и поспешили уехать. Так я впал в ересь, проповедуя православную веру в Париже перед жандармами.

Я приехал в офис минут на сорок раньше и принялся дрочить в фанерном закутке перед монитором компьютера. Простите, это я так шучу. Честное слово! Ничего такого не было. Я просто полистал девок и понял, что ни одну из них не желаю даже на заставку и что хочу быть только со своей женой, что люблю ее, как никогда, и буду последним предателем, если изменю ей хоть раз с этими подштрихованными в фотошопе выпуклыми красавицами. Я своей жене никогда не изменял. Даже в мыслях. Она бы мне, конечно, не поверила. Правда, я уставал от нее частенько, особенно когда она обвиняла меня, что я с ней мало разговариваю. Если бы все наладилось, я бы стал внимательнее к ней относиться. Сам себе вру, конечно, но хотя бы первое время старался бы быть внимательней. Кстати, мастурбация неотвратимо ухудшает семейные отношения. Кажется, ничего особенного, а на самом деле это как ложка меда в бочке дегтя (или наоборот — не важно). Важно то, что эта ложка все изменяет, подтачивает, и как это ни глупо, в конце концов… Хотя что я опять умничаю, все это и так знают.

В тот день Ник опять проспал, Мадлен пришла опухшая с похмелья, Мэри хвасталась новой сумочкой и долго объясняла мне, где я могу купить такую же. В конце ее путаного доклада я не выдержал и сказал, что жена меня бросила. Только я начал жалеть об этом, как убедился, что ничего особенного от моего признания не произошло. Никто не бросился меня целовать, обнимать и утешать, а все обошлось только: «Ой, мне очень жаль, Алекс, нет, мне правда очень жаль, но если тебе все-таки понадобится такая сумка, то никогда не бери набитую бумагой. Там должна быть специальная фирменная подушечка».

Индус и кореец, имен которых я за все время работы не выучил, серьезно пыхтели над новыми трехмерными проектами, а белые люди, как всегда, бездельничали, вливали в себя кофе в немереных количествах и поглядывали в окно, не появился ли «Опель» Питера Оума, нашего пухленького заправилы, который очень гордится тем, что когда-то в детстве служил в каком-то там специальном отряде королевских ВМС.

Рекламный отдел фирмы «Скрибл» это вообще сплошная профанация моей профессии — я художник-дизайнер.

— Вот ведь геморрой с этими удавками, — сказал Ник, поправляя слишком расслабленный галстук (это такая мода теперь в Европе — галстук, обвисший под залихватски расстегнутым воротом рубахи). — Раньше в колледже как было, — продолжал жаловаться Ник, — подарят тебе фирменный галстук, папа тебе его один раз завяжет, а ты его хлоп, обрезал и переделал на резинку. А вот теперь вот приходится показывать, что он у тебя весь целиком.

— А зачем? — спросил я.

— Мода такая, — открыл мне Ник. — Ей надо следовать, чтобы к тебе люди нормально относились.

— А какая тебе разница, как к тебе относятся? Ходи, как тебе удобно, — скривился я. — У меня вот дыра под жопой, и ничего.

Кроме того, я носил моряцкий пуловер из синей шерсти с кожаными плечами из какой-то хемингуэевской книги.

— Ты не рекламный человек, — помотал пальцем Ник, и Мэри с Мадлен закивали в подтверждение как китайские болванчики.

— Абсолютно не рекламный, — с гордостью согласился я. — Ну хоть ты скажи, что под всех не подстроишься, — сказал я и поймал мирно проходившего мимо офисного кота по кличке Полосатый. Полосатый промолчал, посмотрев на меня с неприязнью, и попытался вырваться. Все заржали. Но я-то знаю, что кот имел в виду только то, что ему не только на галстуки, но и на меня, и на всю нашу контору насрать с балкона.

Я почувствовал, что меня уже мутит от перемежения кофе с холодной водой из агрегата с перевернутой пластиковой бутылью. Надо что-то перекусить, подумал я, встал и сел.

— Что-то мне нехорошо, — сказал я, видя, как передо мной кипит и распадается пятнистая темнота и проплывают за ней какие-то прозрачные сперматозоиды. Когда все рассеялось, я почувствовал, что у меня какая-то скрипучая пружина в трахее или в пищеводе облегченно сужается.

— Что-то нехорошее вспомнил? — озабоченно переспросили коллеги.

— Да нет, просто какой-то… Какой-то сперматоксикоз.

Все заржали, естественно, а Мадлен бравурно взмахнула кулаком и обратилась к Мэри:

— Может, поможем товарищу?

— Спасибо, не надо, — отмахнулся я, моргая и растирая липкий от холодной испарины лоб.

— Ты сегодня что-нибудь ел? Со мной такое на диете часто случается, — сказала Мэри.

Она протянула мне крекеры, и я неохотно отгрыз сухой уголок и стал его обсасывать, как глицерин.

Перед обедом босс все-таки приехал и варварски разрушил нашу благоговейную рабочую атмосферу объявлением, что по случаю своего дня рождения он привез домашний сыр и вино своего дядюшки. Мы нехотя прервали кропотливый рабочий процесс и снисходительно повылезали из-за столов угощаться вином и плесневым сыром. Есть люди, которые считают, что им принадлежат все эталоны вкусов, и всячески стараются приобщить вас к своим гастрономическим извращениям. Питер один из таких людей, он сам крошил для нас бледный угол сыра с голубоватыми прожилками плесени, разливал вино и пытливо заглядывал в глаза каждому по очереди, спрашивая: «Ну как, а?»

— Питер, это просто божественно, восторг, райское блаженство! Мы даже на могилке у родной бабушки не пробовали такой восхитительной благородной плесени!

— Что это за кошмар клаустрофоба? Это твоя новая машина, Алекс? — тыча длинным пальцем в тутаймобиль, засмеялась Мадлен, выходя со мной на обед.

— Да вот, — похлопал я по жестяной крыше, — прикупил на барахолке у мистера Бина.

А сам подумал, что стыдно мне перед мистером Тутаем и ничего я уже не придумаю в свое оправдание. Не выдержит моей наглости, выгонит, пойду в хостель грызть ногти на ногах и бить клопов тапками. Мы, ворочаясь и раскачивая весь корпус, сложились в машину и поехали в корейскую забегаловку.

— Я его ненавижу, — сморщилась Мадлен, высовывая до самого подбородка язык и играя пальцами неприязнь. — Эти дурацкие откровения. Надо же было выдумать, что у него харизма.

Мне тоже стало противно, когда я вспомнил, как этот кучерявый баран самодовольно рассказывал нам о том, что у него в прежней фирме работали два украинца, которые искренне считали, что в Шотландии две главные достопримечательности: где он родился и где получил свое среднее (даже очень среднее) образование. Знает, сука, что восточные гастарбайтеры промолчат и даже смиренно похихикают. Одна Мадлен, как истинная француженка, улыбнулась и спокойно добавила: «Если ты еще хоть раз задержишь нам зарплату, я лично буду носить дешевые веночки на твою последнюю достопримечательность».

В столовой скромные корейцы согласились включить матч, и тихое бамбуковое заведение тут же превратилось в шумный, разнузданный, поглощенный плазменным экраном паб.

Футбол это языческая религия, поразившая континенты.

Когда вернулись, Питер еще расхаживал по фанерным лабиринтам своих владений.

— Почему опаздываете? — встретил он нас, насупившись и широко расставив ноги.

— «Ливерпуль» играет в Манчестере, — сказала хитрая Мадлен.

— Какая мне, в жопу, разница, — огрызнулся Питер, — я за «Глазго Рейнджерс». Стойте! — вдруг опомнился он и уставился на наручные часы. — Это же полуфинал.

Густо побагровел, молча указал нам, где наше место, и широким шагом пошел искать телевизор.

— Фу! — выдохнул Ник. — Наконец-то, — он откинулся в своем кресле и добавил: — Вот теперь перерыв начинается. Да здравствует «Манчестер»!

На его мониторе загрузился канал, и лениво забегали по зелени однообразные человечки в цветастых футболочках, и тихонечко заскрежетал прерывистый голос комментатора под волнистый гул толпы.