Примо Леви - Периодическая система Страница 23

Я отозвал в сторону четверых мужчин, собираясь предложить им тянуть жребий, но тут же понял, что в этом нет нужды. Одна из женщин, полная мулатка средних лет со шрамом на лбу, смотрела на Уиллема, не отрывая глаз, и он смотрел на нее с интересом. Хотя женщина годилась ему в матери, я спросил Уиллема:

– Хочешь ее? Тогда бери!

И когда он вывел ее за руку, я поженил их, как сумел. Ее я спросил, любит ли она его, а его – любит ли он ее; слова согласия «в счастии и в несчастии, в здравии и в болезни…» я не мог точно вспомнить, поэтому закончил так: «… пока не нагрянет смерть». По-моему, это прозвучало торжественно. Едва я обвенчал этих двух, как заметил, что Гаэтано выбрал себе косоглазую девушку (а может, это она его выбрала) и они, взявшись за руки, уже шли прочь от нас по пляжу, так что мне, чтобы поженить их, пришлось бежать за ними следом. Из двух оставшихся женщин Андреа выбрал грациозную негритянку лет тридцати, которая даже в потерявшей от дождя форму шляпе и насквозь промокшем боа из страусовых перьев выглядела очень элегантно и даже вызывающе. Их я тоже поженил, хотя и слегка задыхающимся после недавней беготни голосом.

Остались Хендрик и маленькая девушка, рядом с которой стояли двое детей. В ее серых глазах было любопытство, будто происходящее ее не касалось. Смотрела она не на Хендрика, а на меня. Хендрик смотрел на Мэгги, которая только что вышла из сарая, не успев еще раскрутить папильотки, и смотрела на Хендрика. И тут мне пришло в голову, что дети смогут помогать мне ухаживать за свиньями, что Мэгги никогда уже не подарит мне детей, что они с Хендриком прекрасно смогут делать своих зверей о двух хребтах и заниматься перегонкой ртути, что девушка с серыми глазами мне начинает нравиться, хотя она намного моложе меня. От нее веяло чем-то легким, радостным, давно забытым, хотелось бежать за ней и пытаться поймать, как бабочку. Тогда я поинтересовался, как ее зовут, а потом спросил, громко, чтобы и остальные слышали:

– Хочешь ли ты, капрал Даниэль К. Абрахамс, взять в жены присутствующую здесь Реббеку Джонсон? – И сам себе ответил утвердительно.

Девушка тоже сказала «да», и мы поженились.

ФОСФОР

В июне тысяча девятьсот сорок второго года я прямо сказал лейтенанту и директору, что моя работа больше не имеет смысла, и они, согласившись, посоветовали мне искать другое место, если еще сохранились такие места, где расовые законы позволяли мне работать.

Мои поиски оставались безуспешными до тех пор, пока однажды утром меня не позвали к служебному телефону – случай из ряда вон выходящий. Голос на другом конце провода, показавшийся мне грубым и настойчивым, принадлежал некоему доктору Мартини, пригласившему меня приехать в следующее воскресенье в Турин, в отель «Суисс» и посчитавшему излишним посвящать меня в детали. Он именно так и сказал – в отель «Суисс», а не в гостиницу «Швейцария», как выразился бы образцовый гражданин: тогда, во времена Стараче[32], подобные мелочи обращали на себя внимание, натренированное ухо моментально фиксировало любое отклонение от общепринятой нормы.

В холле отеля «Суисс» (прошу прощения, в приемном зале гостиницы «Швейцария»), в этом заповеднике старины с его полумраком, бархатом и тяжелыми портьерами, меня уже поджидал доктор Мартини, к которому, как научил меня портье, надо обращаться исключительно «командор»[33], а никак не «доктор». Это был человек лет шестидесяти, среднего роста, коренастый, загорелый, почти облысевший, с крупными чертами лица и на удивление маленькими хитрыми глазками; его скошенный в левую сторону, точно презрительно ухмыляющийся, тонкогубый рот больше напоминал узкую прорезь. На первый взгляд этот командор казался таким же энергичным, как лейтенант и директор рудника, но я понял тогда, что эта странная торопливая манера общения итальянцев-арийцев с евреями не случайность, а то ли бессознательная, то ли расчетливая закономерность: с евреем периода «Защиты расы»[34] можно было вежливо разговаривать, помогать ему и даже (с осторожностью) хвастаться тем, что помогаешь, но вступать с ним в нормальные человеческие отношения не рекомендовалось, чтобы не перейти опасную черту, за которой уже нельзя было бы уклониться от сопереживания и выражения сочувствия.

Командор задал мне всего несколько вопросов, уклончиво ответил на мои, более многочисленные, зато, продемонстрировав свои деловые качества, вполне определенно осветил два основных момента: стартовая зарплата, которую он мне предложил, выражалась в фантастической сумме, я о такой и помышлять не мог; предприятие его было швейцарским, и сам он соответственно был швейцарцем, так что ему не составляло труда принять меня на работу. Мне показалось странным, даже в какой-то мере комичным, что его швейцарство имеет ярко выраженный миланский акцент; возможно, в нем-то и коренилась причина всех его недомолвок.

Завод, хозяином и директором которого он является, находится под Миланом, так что мне придется переехать в Милан. Производит завод гормональные экстракты, но мне предстоит заняться вполне конкретной проблемой – поисками средства от диабета, которое можно будет принимать внутрь, а не вводить с помощью инъекций. Имею ли я хоть какое-то представление о диабете? Я признался, что небольшое: мой дедушка по материнской линии умер от диабета и некоторые дядюшки по отцовской линии, поглощавшие слишком много спагетти, к старости заработали эту болезнь. Командор слушал меня с большим вниманием, его глаза превратились в щелки; позже я понял, что, поскольку у него самого была наследственная предрасположенность к диабету, он не прочь был иметь в своем распоряжении диабетика, пусть другой, но, в сущности, тоже человеческой расы, на котором можно было бы проверить свои идеи и препараты. Он сказал, что моя зарплата скоро может быть повышена, что фабричная лаборатория большая, удобная, хорошо оснащенная, что есть библиотека более чем с десятью тысячами томов, и, наконец, как фокусник, достающий из цилиндра кролика, добавил, что я, возможно, не в курсе (я и в самом деле был не в курсе), но в его лаборатории над той же проблемой работает один человек, которого я хорошо знаю, это моя однокурсница, даже подруга Джулия Винейс, она замолвила за меня слово. Он дает мне время подумать и спокойно принять решение. Если что – я смогу найти его в этом же отеле через две недели, в воскресенье.

На следующий же день я уволился с рудника и переехал в Милан, взяв с собой самое необходимое – велосипед, Рабле, «Макаронию» Фоленго, «Моби Дика» в переводе Павезе, еще кое-какие книги, ледоруб, альпинистский трос, логарифмическую линейку и блок-флейту.

Командор ничего не приукрасил, описывая лабораторию: по сравнению с лабораторией на руднике она была настоящим дворцом. Мне уже подготовили рабочее место: в моем распоряжении были стойка под вытяжным колпаком, письменный стол, шкаф со стеклянной химической посудой, тишина и невообразимый порядок. Моя посуда была помечена синими точками, чтобы не спутать ее с посудой из других шкафов, поскольку здесь, как мне было сказано, если разбил, то плати. Впрочем, это было далеко не единственное условие, о котором я узнал при поступлении на работу: с непроницаемым выражением лица командор пытался объяснить царящие в лаборатории, да и вообще на всем предприятии строгие правила «швейцарской аккуратности», мне же показалось, что масса глупых требований и ограничений скорее свидетельство того, что командор страдает манией преследования.

Производимая на заводе продукция, и в первую очередь тема моих исследований, – тайна, которую надо хранить, как зеницу ока, потому что существует промышленный шпионаж, которым могут заниматься как посторонние, так и свои – служащие или рабочие завода, несмотря на все предпринимаемые им предосторожности. Поэтому я ни с кем не должен обсуждать суть своей работы и ее перспективы. Даже со своими коллегами? Именно с коллегам в первую очередь. Чтобы сократить контакты, каждый служащий имеет свое индивидуальное расписание, совпадающее с расписанием трамвая, который ходит до завода: А должен был приходить в 8.00, Б – в 8.04, В – в 8.08 и так далее. Соответственно и уход с работы расписан таким же образом, чтобы у двух сотрудников не было возможности возвращаться в Милан одним трамваем. Опоздания и преждевременные уходы грозят денежными штрафами.

Последний час, даже если мир рушится, неукоснительно посвящается уборке, мытью, расстановке в шкафу на положенных местах химической посуды, чтобы проникший в лабораторию шпион при всем желании не смог бы догадаться, чем тут занимались в течение рабочего дня. Каждый вечер в запечатанном конверте следует подавать отчет о проделанной работе лично ему или синьоре Лоредане, его секретарше.