Алекс Тарн - Украсть Ленина Страница 23

Вовочка зло поставил на стол пустой стакан.

— Вот именно, что не понимаешь. А не понимаешь, так помалкивай.

— Погоди, Вова, — укоризненно произнес Вадик. — Ну что ты на Веньку-то собачишься? Он-то тут при чем? Можно ведь по-человечески объяснить. Понимаешь, Веник, нет сейчас ни у кого резона эту историю раскручивать. С охраной понятно: им свои провалы афишировать ни к чему. Большому начальству тоже не нужно: зачем проблем добавлять? Для оппозиции или независимой прессы — рейтинга никакого. Уже столько насчет «хоронить — не хоронить» наспорились, что у всех из ушей лезет. Люди хочут про голубую вселенную петь, что им до какой-то мумии? Извини, Вовик, не хотел тебя обидеть… Короче, если даже кто и захочет слить инфу, никто у него не купит. Такая вот голубая вселенная.

— Но люди-то заметят… как же… — возразил Веня.

— Да ничего они не заметят, твои люди! День рождения прошел? Прошел. Теперь аж до ноября нет поводов венки возлагать. Если держать лавочку закрытой, то никто даже глазом не моргнет. Профилактический ремонт, ты же слышал. А потом похоронят тихой сапой и все дела. Пожалуйте к стене или к могилке на Новодевичье.

— Кого похоронят?

Вадик запнулся.

— Кого, кого… кого-нибудь да похоронят, не волнуйся. Жмуриков хватает. А может и на нас надавят… — он на минуту задумался. — Хотя это навряд ли. Кому он нужен, этот мертвец? Извини, Вовик, не хотел…

— «Не хотел»… — передразнил Вовочка. — «Кому он нужен»… Я же вам еще вчера рассказывал, неужели забыли? Принято решение о захоронении. Его так или иначе вынесли бы оттуда сегодня к вечеру. То есть, начальство, которое об этом знало, подумает, что приказ успешно исполнен. А исполнители решат, что они просто стали запасным вариантом. А остальные, глядя на спокойное начальство и на раздосадованных исполнителей, подумают, что все так и должно было случиться. Просекаете? Если кто и хватится, то потом, намного позднее.

Из глаз его хлынули слезы.

— Он ведь и впрямь никому уже не нужен… Забыт, оболган, оклеветан… Даже вы спрашиваете: «Что с ним теперь делать!» Даже вы… друзья называется…

— Не переживай ты так, Вовочка, — сочувственно сказал Вадик. — Я ж тебе обещал. Мы его не бросим, ни за что не бросим.

Витька важно поднял палец.

— Как говорил один великий гуманист, мы в ответе за тех, кого приручаем.

— Вот-вот! — подтвердил Вадик. — В ответе. Видел парк у меня в Лисьем Носу? Выстроим ему там Мавзолей. А хочешь — шалаш? Он ведь любил по шалашам, у костерка. Будешь петь ему под гитару.

— Голубая вселенная… — запел Витька. — Ты такая…

— Извините, господа! — прервал его высокий фальцет. — Кто здесь будет владелец этого судна?

Друзья обернулись. У входа в кают-компанию стоял толстенький коротышка в старомодной тройке. Был он лыс, рыжеват и вид имел крайне недовольный.

— Кто будет — не знаю, — осторожно отвечал Вадик. — В настоящий момент данным судном владею я. А вы кем будете?

Коротышка резко засунул большие пальцы обеих рук в прорези жилета и качнулся с пятки на носок.

— А я буду, был и есть Ульянов Владимир Ильич, — запальчиво произнес он. — Вождь квасного большевизма!

Все замерло. В остолбенелой тишине слышался лишь легкий скрип подошв коротышкиных ботинок, дальние крики чаек, да фонящий наушник нерадивого караульного крепыша.

— Почему «квасного»? — одними губами прошептал наконец Витька. Он всегда выходил из ступора первым.

— Он имеет в виду «красного», — так же еле слышно пояснил Веня, не отрывая взгляда от коротышки. — Просто картавит.

— В фильмах он картавил как-то не так… поменьше… — заметил Витька.

Веня пожал плечами.

— В фильмах у него и лоб пошире, и росту побольше… а этот — замухрышка какой-то. Ты уверен, что это он?

— Что вы там шепчетесь? — возмущенным фальцетом вскричал коротышка и подошел к столу. — Это безобаазие! Я-то ебую газет!

— Что-что? — Вадик недоуменно заморгал глазами. — Что вы делаете с газетами?

— То ебую!

— Он требует газет, — пояснил Веня, окончательно входя в роль переводчика. — Ты разве не помнишь? В кино он всегда в первую очередь требовал газет. Все сходится.

Вадик послушно снял трубку селектора.

— Алло! Шестой? Мне нужны газеты. Да уж конечно свежие, а не под обои клеить! А мне плевать, что в море. Пошли на берег вертушку. Срочно! Какие газеты?.. Веня, какие газеты?

— Все! — прокричал коротышка, опережая Веню. — Все, что будут. И жуй налом.

— Шестой, слышал? Все газеты, что будут и… гм… жвачку за наличные!

— Какую жвачку, Вадик? — вмешался Веня. — Он сказал «и журналы».

— Шестой! Жвачки не надо! Бери только газеты и журналы, но все. Повтори!.. Выполнять! — Вадик положил трубку и перевел дыхание.

Коротышка, прищурившись, смотрел на него, перекачиваясь с пятки на носок. На лице его играла недобрая улыбка.

— А вы, значит, капиталист. Из сочувствующих. Таких всегда много находится впи иуд пельмен!

— В период перемен… — перевел Веня в ответ на вопросительный вадиков взгляд.

— Мы потом все говно астеляем, — добавил лысый карлик и мелкими шажками отошел к иллюминатору.

Веня молчал.

— Веня! — умоляюще произнес Вадик. — Что он там с говном делать собирается? И зачем?

— Все равно расстреляем, — перевел Веня. — Хотя вариант с говном тоже подходит.

— Кого расстреляют?

— Тебя, кого же еще…

— А вас?

— Ишь, разбежался! — злорадно ухмыльнулся Витька. — О нас пока речи не идет. Мы попутчики из интеллигенции.

— Вот-вот! — откликнулся коротышка, энергично грозя пальцем. — Именно так, батенька: попутчики. Поедатели!

— Поедатели чего? — не понял Витька.

— Поедатели человечества, батенька! Ебуче-кистянского человечества!

Вадик беспомощно всплеснул руками.

— Веня? Ну что ты молчишь? Переводи! Вроде как, человечество мы сегодня не поедали.

— Да не «поедатели», а «предатели», — неохотно произнес Веня. — Предатели рабоче-крестьянского человечества.

— Да-с, батенька! — подтвердил коротышка. — Именно так-с!

В кают-компании повисло молчание. Вадик растерянно покачивал головой, Веня угрюмо смотрел в стену, Вовочка по-прежнему пребывал в глубоком столбняке. Он единственный еще не вымолвил ни слова с момента чудесного воскрешения вождя мирового пролетариата. И снова Витька очухался первым: ученые вообще редко чему удивляются дольше простых смертных. В особенности, когда есть чего выпить. Позвякивая горлышком бутылки о стекло стакана, Витька налил себе сто пятьдесят грамм, выпил залпом, постоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям и налил еще сто.

— Владимир Ильич, — сказал он, передавая стакан коротышке. — Меня всегда интересовало… все эти капиталисты из сочувствующих… Морозов, Третьяков, Рябушинский… Они что, совсем-совсем не подозревали о своей будущей участи, когда вам деньги давали? Неужели ничего не понимали?

Воскресший осторожно принял стакан и понюхал.

— Да пейте, не отравлено! — заверил его Витька. — Я же специально из той же бутылки и в свой стакан налил, знал, что не поверите. Так что про Морозова-то?

Коротышка осушил стакан. Пил он мелкими глотками, далеко отставив мизинчик. Закусывать не стал, а склонил голову набок и замер, будто сопровождая водку на ее коротком пути изо рта в душу, как это делают очень опытные выпивохи, сильно соскучившиеся по процессу.

— Пью восходно! — он оглядел собравшихся повлажневшими глазами. — Зачем запищали?

— «Восходно» — это с утра, что ли? — переспросил Вадик, обрадовавшись наличию хоть каких-то сходных интересов. — Я тоже. Пью и восходно, и закатно.

— Да не так, Вадя, — с досадой оборвал его Веня-переводчик. — Что ты, я не знаю… Тоже мне, нашел родственную душу… Он сказал: «Превосходно! Зачем запрещали?»

— Да-с… в последние годы мне запищали пить… — коротышка протянул Витьке стакан. — Из той же бутылочки, пожалуйста, будьте ласковы. Да-с… Что же касается упомянутых вами субъектов, то отчего же не понимали? Понимали, да еще как. Мы им все объясняли, в деталях — вот как я нашему хлебосольному хозяину. Ничего не ска и вали.

— Не скрывали… — перевел Веня.

— Тогда почему?

Коротышка снова выпил, повторив ритуал с точностью до мизинчика, но на этот раз закусил, не удержался.

— Почему, почему… — жевал он громко, чавкая и причмокивая. — Плохо же вы понимаете человеческую психологию, батенька. Пожалуйста, из той же бутылочки. Знали бы вы, сколько людей аж даются для смет и…

— Рождаются для смерти… — перевел Веня.

— …и потом всю свою жизнь умоляют, чтобы кто-нибудь согласился их повесить. Таких много, нужно их только отыскать. Леня Каасин был большим специалистом в этой области. Капиталисты буквально стояли к нему воче едисве евкой.