Алексей Евсеев - Кукук Страница 23

Он пришёл после работы. После той самой — рабочей терапии. Им, оказывается, ещё за это дело доплачивают. Догадайтесь сколько?! Евро в час. Три часа работы в день — три евро. И здесь — эта пресловутая 1€-Job.

Царко, так зовут моего соседа, или Зарко (Zarko), имя его я считываю позже за обедом с карточки на боксе с едой, спрашивает, не против ли я того, чтобы держать всё время окна открытыми. Я — да, мне так тоже больше нравится: прохладно и свежо. Отлично! Он угощает меня печеньем и уходит курить.

Я смотрю на вид из окна. Итак, ходим по кругу. Против часовой стрелки. Напротив отделение 5.2, где я отлежал три недели, слева 4.1, в котором я провёл два полных дня и две половинки, и вот то, о котором пишу здесь. Справа вид на четвёртое здание, в котором мне ещё не довелось побывать. Сверяюсь с планом на флайере. Так оно и есть — это второе отделение. Мне потом туда. Посередине маленький парк с огромной ёлкой и невзрачными мозаичными произведениями. Oh, Tannenbaum, oh, Tannenbaum!!! Голубая ель. Надеюсь, что мне не придётся делать хадж по полной программе, т. е. семь раз вокруг да около… Это всего лишь Вуншдорф, а не Мекка-Медина, ёлки-ты-палки…

Название взятой в библиотеке книги также наводит на грустные мысли: тысяча и одна ночь. Я здесь, в клинике, с пятнадцатого января. «И вышел он, как ему было предсказано свыше, на волю в 2011 году» Я ведь тоже, как и Шехерезада начал рассказывать байки, чтобы оттянуть время казни…

Время обеда. Спускаюсь в столовую. Здороваюсь со всеми присутствующими. В центре комнаты пробка: три борца сумо не могут разойтись по своим столам с тем, что у них там в руках. Один очень толстый мальчик и две очень толстые девочки. Одна лицом симпатичная, другая нет. Другую я помню по 5.2. Шарлотта Де Карло. Нахожу свободное место у окна и направляюсь туда с боксом. Уже быстрее соображаю, где что лежит и прочие особенности отделения. Здесь, например, к обеду не выносят хлеб. А я без него есть не могу. Я — русский. Плетусь на кухню. Все пьют только кофе, чай нужно заваривать самому. На кухне 9 сортов. Девятый, новый для меня сорт, — успокоительный. Я приобрёл уже крепкое пристрастие к какао. Мой кокаин. Мой дилер «Nestle. Nesquik». На пути сталкиваюсь с одним молодым пареньком. У него редкая бородка. Он улыбчиво спрашивает, как меня зовут. Его Мирко. Меня Алексей.

Он: Тебе восемнадцать?

Я: Нет, мне тридцать шесть.

Он: Тридцать шесть?!! Ба!..

Расходимся.

На кухне объявление: крепкие напитки, как то — кофе и черный чай, — после 18:00 запрещены [Kaffee- und Schwarztee- Konsum nur bis 18:00 Uhr, morgens ab 7:00 Uhr]. О какао ни слова.

Собрав весь обеденный натюрморт воедино, сажусь есть. Подходит совсем молодая пациентка. На вид — лет пятнадцать. Турчанка? Шепеляво и манерно спрашивает: Ты будешь есть чипсы?

На моём подносе лежит маленький пакет с чипсами. Понимаю, что она хочет его у меня попросить.

Я: Нет.

Действительно не люблю чипсы.

Она: Можно мне его взять?

Я: Держи.

Она: Спасибо!

Ведёт себя, как малое дитя (из наблюдений за прошедшую неделю): капризничает, клянчит, говорит глупости. Уже сама мать. Часами разговаривает по телефону со своим немецким бойфрендом. Ребёнок, мать ребёнка.

Бойфренд потом увидит меня в столовой с компьютером и спросит: не нужен ли мне Photoshop CS3. Я отвечу ему, что он у меня уже здесь проинсталлирован. А Illustrator? Тоже. А InDesign? Тоже. DreamWeaver? Есть. After Effects? Есть. Premiere? Есть. Из интернета брал? Ага. Ну, если что понадобится — обращайся! Хорошо. Бойфренд очень похож на пациента. Хотя его пристрастие к Adobe я всецело разделяю.

Отобедав, иду дописывать своё первое письмо — историю отделения 5.2. К семи возвращается Царко, ложится спать, и это знак для меня — компьютер в шкаф остывать, я с книжкой — в комнату отдыха, ать-два. Каждый раз при этом замечаю, что сосед прячет кошелёк из своих штанов под подушку. Царко, я не вор.

Царко — параноик. Об этом я узнаю позже.

Спускаюсь вниз. Сперва надо выпить горячего какао. Не могу найти пачку. Шарю по всем шкафам на кухне. Они так же, как и во всех прочих отделениях, подписаны. Но открыть шкафчик, оценить его содержание и закрыть получается куда быстрее, нежели сверяться с наклейками.

Недружелюбный грубый голос: Что ты ищешь?!

Я (поворачиваясь к нему, нет, к ней): Какао.

Женщина лет пятидесяти с чёрной бородкой (зовут Эльвира): Я тебе покажу. Вот здесь.

Идёт показывать.

Я: Там нет. Я уже смотрел.

Она, тем не менее, открывает тот ящик.

Она: Тогда в столовой.

Я: Там я тоже смотрел. Нигде нет.

Она: Надо спросить у сестёр.

Эльвира здесь хозяйка. Она очень услужливая. Строгая, явный диктатор, некрасивая, при этом приятная. Она низкого роста, полная. Курит.

Иду к медсестре. Та находит заветную пачку с зайцем в закрытом шкафу с запасами. Нужно вскипятить воду. Чайник (о нет!) точно такой же, как был у меня всё то время, что я прожил на Wunschdorfer Straße. До того он кипятил воду всей моей семье. Это теперь не просто чайник, это ежедневное напоминание. Я так же, как и тогда, держусь за его ручку в ожидании последних секунд закипания воды. Думаю, что глупо вот так стоять и держаться за него, но он словно моя традиция. Не знаю, как это объяснить словами. Уехав в Питер, я отнёс свой чайник на помойку. Теперь он здесь передо мной.

Трясущейся рукой насыпаю какао в чашку. Почему всё время трясутся руки? Таблетки? Каждый раз одно и тоже, когда имею дело с этим порошком… Вода закипает.

Зашедший на кухню медбрат озадаченно спрашивает: Вы какао водой заливаете?!

Я: Да.

Он: А я всегда только молоком. В первый раз такое вижу, чтобы водой.

Сознаюсь, что я варвар. Про молоко, когда впервые в 5.2 решился на какао, мысли не было. Залил кипятком плюс сахар, понравилось, пью так дальше. Да и сейчас бы не стал связываться с молоком. Я — ленивый варвар.

Ещё я ем киви неочищенными. С мохнатой кожурой. Лишь откусываю жёсткую попку.

Однажды мне повезло. Выдавали по два киви в одни руки. Никто их есть не стал. Я устроил пиршество.

А ещё я варваром бреюсь всю свою жизнь: без пенки и без одеколона под конец.

Медбрат: Ну, как вам нравится у нас?

Я: Да я пока совсем свежий здесь. Всё нормально.

Шучу с ним на тему хаджа вокруг ёлки. Видно, что он эту «шутку» не понимает.

Эльвира медленно ходит в холле туда и сюда, часами. Всегда пытается поймать взгляд мимопроходящих. Охотно приветствует тех, кто говорит ей «Hallo, Elvira!». У неё грубый и очень сильный грудной мужской голос. Этот голос однажды меня озадачил. На втором этаже, где я живу, в коридоре висит телефон для пациентов. Эльвира говорит громко и чётко. Мне слышен весь разговор через стену.

Эльвира: Да, бабушка!

Бабушка! У неё есть бабушка!? Сколько же ей лет? Она выглядит пожилой. Явно к шестидесяти.

Эльвира произносит некоторые фразы с читаемой горечью. Говорит, что ведёт себя хорошо, что её уже можно забирать. Неслышный мне голос её бабушки по явному из контекста смыслу отвечает, что внучке следует ещё подлечиться. Эльвира чуть ли не со слезами выпрашивает позволения вернуться в семью, домой. Она уже очень давно здесь. Сколько же можно!

Я вспоминаю свои разговоры с Таней. Всё один в один. Этот мой голос навзрыд. Я изменился. Я стал другим. Я стал лучше. Дай мне шанс показать это!

Далее Эльвира договаривается о том, в какой день и час бабушка позвонит ей вновь. Она явный диктатор по характеру, но готова на всё, лишь бы её любили. Охотно помогает новичкам в ориентации, собирает несъеденное (колбасу, сыр, джемы) на чистую тарелку, накрывает плёнкой и относит всё это добро в холодильник. Вечером с этих запасов кормятся многие пациенты, я — в их числе. Эльвира добровольно заведует порядком на кухне. Что толку назначать туда дежурных?!

Однажды она подходит к Анэтте и спрашивает, будет ли та есть свой йогурт. Та (недовольно): Да, буду!

Эльвира: Вопрос ничего не стоит! Вопрос ничего не стоит!..

Она почти ничего не ест. Обожает эти йогурты. Я отдаю ей свой.

В этом отделении пациенты охотно делятся с другими чем-либо из своего рациона, либо обмениваются. Оттого-то и вопросы: Ты это будешь? Можешь отдать мне? Кому пачку какао?!

Анэтте — человек тихий и замкнутый. Рыжая, очкарик. У неё проблемы явные. Она постоянно находится в панике. Её тело совершает регулярные качкообразные движения. Анэтте при этом умудряется целый день вязать. Вяжет, а ноги трясутся. Если не вяжет, то в ход пускаются руки. У неё двое детей-подростков. Каждый второй из пациентов просит Анэтту связать им по шарфику. Та охотно удовлетворяет их просьбы.

С Царко, соседом, мы видимся редко. Он ходит на ту трёхчасовую работу. Всё прочее время проводит в комнате для курящих. Целый день! Как впрочем, и все прочие. Курят здесь, вроде как, абсолютно все. Если на улице светит солнце, они сидят с сигаретами снаружи на ступеньках.