Мария Галина - Медведки Страница 23

Потом я понял, что он смотрит не на меня, а поверх моего плеча.

На пороге стояла Рогнеда, умытая, причесанная, в чем-то очень черном, длинном и очень кружевном. Из-под очень черного и кружевного виднелись маленькие босые ступни. И как ей только не холодно.

— Это дочка ваша? — спросил парень, не отрывая взгляда от девушки.

— Нет, — сказал я сквозь зубы.

— А... — во взгляде парня появилось какое-то новое чувство. Уважение, что ли.

— Что там, дорогой? — спросила Рогнеда с крыльца низким, чувственным голосом.

— Ерунда, — крикнул я в ответ, — приглашение.

— Опять в Ротари? Достали уже. Давай забьем, а? Ты меня обещал повести в «Дежа вю». На открытие сезона устриц, забыл?

Она развернулась и исчезла в дверях.

Я обернулся к парню. Он так и стоял с открытым ртом.

— Свободен, — сказал я.

Он повернулся и пошел, вопрос о чаевых испарился как-то сам собой.

Я вернулся в дом.

— Покажи! — велела Рогнеда. Оказывается, она нашла кофе и теперь пыталась его варить. Жалкое зрелище. Она поставила турку на полный огонь. На плите расцвел страшный синий цветок, турка торчала в самом его центре, как пестик.

Я протянул ей конверт. Она ловко вскрыла его длинным лаково блестящим черным ногтем. В смысле не грязным, а крашеным.

— На два лица, — сказала она с удовлетворением, — точно.

И затолкала мое именное приглашение в черную, лаково блестящую сумочку на длинном ремешке. Все у нее было черное, длинное, блестящее. Даже глаза и волосы.

Я подбежал к плите и схватил турку, пока бурая шапка не перевалила через кромку.

— Ты какое кофе пьешь? — спросила она дружелюбно. — С молоком? С сахаром?

— Не какое, а какой. Кофе мужского рода, — сказал я сухо, — и я его пью у себя в спальне. И завтракаю там же.

— Почему?

— Мне так нравится. Ты вообще что это себе позволяешь?

— А что? — она подняла длинные черные блестящие брови.

— Ты мне никто, ясно? И нечего тут из себя строить... Что люди подумают? Что я путаюсь с малолетками?

Она взяла с полки гостевую чашку, которую теперь явно считала своей, и плеснула туда кофе. Запах ударил мне в ноздри, и я почти проснулся.

— Я поднимаю твой рейтинг. Он же у тебя ниже плинтуса. Я не могу идти на званый ужин с человеком, у которого такое паскудное самоощущение.

— У меня вовсе не...

— Вот уж мне врать не надо. Ты посмотри, как ты ходишь! Как ты спину держишь! И руками делаешь вот так! Знаешь, когда руками делают вот так? Когда человек неуверен в себе. Я читала, есть специальная книга, «Язык жестов» называется. И напрягаешься все время! Вот эта лицевая мышца...

Она схватила меня за руку и приложила мою же ладонь к моей щеке.

— Вот эта!

Пальцы у нее были цепкие, а ногти глубоко впились мне в запястье. Она оказалась еще ниже ростом, чем я думал, видимо, эти ее ботинки были на толстенной подошве. Черные волосы распадались на два крыла, а посередине шел очень белый узкий пробор. Как шрам.

Я высвободил руку — кажется, слишком резко, потому что она усмехнулась.

— Я же говорю. Ты вообще людей стесняешься, да?

— Не лезь не в свое дело.

— Стесняешься, — она утвердительно кивнула, — может, у тебя вообще никого нет? Женщины нет? Есть? Что молчишь?

Под черным кружевным у нее было другое черное, кружевное. И глубокий вырез. И ложбинка между грудями. В ложбинке уютно устроился анк на черном шелковом шнурке.

— Ты вообще как со мной разговариваешь? Я старше тебя в два раза. Два с половиной.

— Ну и что? — она усмехнулась, показав мелкие, острые зубы, отвернулась и без спросу полезла в холодильник. Наверное, надеялась там найти что-то растительное.

Я с тайным злорадством ждал, пока она осознает тщету своих поисков, потом отодвинул ее, достал два яйца, остатки сала и поджарил яичницу-глазунью. Выложил на тарелку, стараясь не повредить желтки (один, конечно, потек все равно), налил кофе, поставил все на поднос и потащил в спальню.

— Хлеба тоже нет, — злорадно сказал я. — И вообще, хочешь завтракать, сходи в минимаркет. Как выйдешь на улицу, направо, потом еще раз направо. Такой стеклянный павильончик. Хлеба надо купить. И сыра. Ну и что там еще ты ешь...

— Я ж говорила, у меня денег нет, — ответила она сердито.

Я раздраженно плюхнул поднос на тумбочку около кровати, вернулся и стал шарить в карманах куртки. Достал смятый комок бумажных купюр, сунул ей в руку. Высыпал на стол пригоршню мелочи. Она расправила купюры ладонью, аккуратно пересчитала и сунула в сумочку. С деньгами она обращаться умела, что да, то да. И жилось ей, скорее всего, не так легко.

На что она вообще надеется? Как собирается ехать домой? Может, думает, что воссоединится с папой-Сметанкиным и вообще останется здесь, в этом городе? Тут, конечно, лучше, чем в Красноярске. В каком-то смысле...

Я смотрел на ее разбросанные повсюду вещи. Аккуратностью она не отличалась. Как вообще шнуруется этот корсет? Или у нее все же есть что-то более практичное?

Наконец я не выдержал.

— Ты что, так и собираешься тут жить до этого, как его? Воссоединения родственников?

— Ну да.

Она удивленно посмотрела на меня, пожала плечами — любимый жест. Она и впрямь походила на Сметанкина — в ней была какая-то нечеткость, неокончательность, точно на недопроявленном фотоснимке. Книжное сравнение, литературное. Когда я последний раз видел недопроявленный снимок?

— Мне больше и правда негде, — сказала она. — Ну, могу еще у папы твоего. Он, в общем, не против был. Он симпатичный у тебя. Но тут лучше. Воздуху много. И вообще. Мне больше нравится.

И она улыбнулась.

Мой папа симпатичный?

В спальне на тумбочке остывала яичница. Это меня беспокоило.

— Ты вообще что делаешь? Учишься? Работаешь?

— Учусь. — Она, оттопырив мизинец, прихлебывала кофе. Это я с ней пойду на встречу с родственниками? Позорище. — На стилиста.

Наверное, на парикмахера. Сейчас все называют идиотскими эвфемизмами.

— Вот вернусь, позавтракаем, пойдем тебе костюм приличный купим. Вообще приведем тебя в порядок. Чтобы не стыдно было родственникам показаться.

— Слушай, — сказал я устало, — отстань от меня, а?

— Я же как лучше...

Вот пойдет она в маркет, запру дачу и поеду к папе. Я представил себе, как она возвращается с пакетом своей веганской еды и тычется в запертую дверь...

— Туалетной бумаги купи, — сказал я, — и хлеба. И помидор. И яиц. Кстати, «мангазея» что такое? Не знаешь?

В комнате нестерпимо воняло парфюмерией. Чем она душится? Какой гадостью?

— Ткань такая? — неуверенно ответила она, подобрала с пола свой корсет, со стула — юбку, двинулась в ванную и захлопнула за собой дверь.

Зашумела вода.

Я съел холодную яичницу, немножко прибрался и задумался.

Позвонить Сметанкину? Сказать, что тут мне свалилась на голову его дочка, и, между прочим, не маленькая, и пускай он сам разбирается — например, приезжает на своей серебристой «Мазде» и увозит ее в какое-нибудь пристойное место, а главное, отсюда подальше. Такой папа на белом коне.

Но потом передумал. Сдержал первый порыв.

Если бы она хотела сдаться Сметанкину, она бы поехала сразу к нему. А не болталась бы ночь на вокзале.

Вместо этого я позвонил своему папе.

Он долго не брал трубку (я уже начал беспокоиться), но потом весьма бодро сказал:

— Да?

— Папа, это я, — я повысил голос, так как он был глуховат, — у тебя все в порядке?

— Спасибо, что соизволил поинтересоваться, — папа был ядовит, как смертоносная мамба, — прекрасно. Я себя чувствую прекрасно!

— А... тебе ничего не надо? Мне заехать сегодня?

— Зачем? — скорбно сказал папа. — Зачем? Чем ты хочешь меня порадовать?

Порадовать его мне было нечем.

— Бросил женщину. С ребенком. Мне казалось, я тебя хорошо знаю. Я думал, ты тюфяк и ничтожество, но не подлец. А ты еще и подлец!

— С чего ты...

— Ходил несколько лет, обещал жениться. Мать приняла снотворное, еле откачали, это тебе наплевать... Но ты же еще к дочери приставал! Довел девочку до того, что она убежала из дома, спуталась с наркоманами!

— Погоди, — сказал я, — погоди. Это она тебе сказала, да?

— Светочка? Да. Хорошая девочка. А ты, мерзавец, если бы ты не был моим сыном...

Я понял, что напрягаю слух, на заднем плане был какой-то шум, что-то шло фоном.

— Что там у тебя, — голос пришлось тоже напрячь, — ремонт у соседей?

— Почему у соседей, — обиженно сказал папа, — это у меня ремонт.

Папа давно уже выкручивал руки ЖЭКу, поскольку сверху была протечка, на потолке в кухне образовалось большое пятно, похожее на Африку, а в ванной начала шелушиться краска на стене.

— Этот милый молодой человек, Сметанкин... Прислал рабочих и материалы. Сказал, что себе делал ремонт и не все израсходовал. Плитка, цемент, побелка.