Альфредо Конде - Лукуми Страница 23

— Тогда надо измерить, — изрек русский.

Победил мой дядя. В том споре победил мой дядя. Тот самый, у которого теперь должен был родиться племянник-японец, чем он был серьезно озабочен. Ему сказали, что японцы ненавидят черных, а кроме того, не слишком одарены мужской силой, откуда, собственно, возможно, и берет начало ненависть.

Узнав об этом, моя бабка ехидно улыбнулась и тут же заметила, что у меня может родиться братик с мужским достоинством весьма небольшого размера, в связи с чем очень даже возможно, что мне придется поделиться с ним кусочком того, чем я обладаю в избытке. Моей бабке часто приходили на ум подобные неожиданные мысли, и она всегда пребывала в убеждении, что хорошо выраженная мужественность устраняет многие досадные проблемы, ускоряет решение вопросов и приносит успокоение тем, кто ею пользуется, вне зависимости от пола. Иногда я подозреваю, что бабка у меня была не только черной, но еще и расисткой.

Беременность моей матери, судя по всему, было делом государственной важности, а японец — серьезным и весьма уважаемым человеком, ибо не думаю, что одного влияния моего дяди было бы достаточно для того, чтобы мы получили новое жилище. Дядя хлопотал о нем еще до всех этих событий. Он впервые в жизни о чем-то просил. И поверить не мог, когда ему наконец предоставили новую квартиру. Но он тут же вспомнил о беременности моей матери и о влиятельности японца, и впервые в своей жизни оказался во власти если не критики, то подозрения, что Революция может быть не совсем такой, в какую он свято верил: идеальной и справедливой.

Наше новое жилище было гораздо более просторным и солидным, оно располагалось ближе к набережной, в районе, где проживали писатели и всякие влиятельные люди. Люди, совершенно однозначно принадлежавшие к истеблишменту страны, если хотите, к официальной номенклатуре, а ведь известно, насколько важны в любом месте этого мира различные табели о рангах.

Революция лишила нас магии, однако не в полной мере, иначе моей бабке и архиепископу Гаваны было бы просто нечего делать. Ни один из ритуалов, которым посвящали себя та и другой, не был запрещен; официально они не поддерживались, но к ним относились весьма снисходительно. Одновременно Революция создавала и поддерживала свои собственные ритуалы, собственные святыни и свою теогонию. Было очевидно, что от таких, как я, ждут великих свершений. Мой донос на ироничного преподавателя, гибкий ум и аналитические способности, которые я при этом продемонстрировал, а также влияние моего дяди помогут мне никого не разочаровать. В награду за мою правоверность я вскоре отправлюсь в далекие края Великой советской матери нашей Революции. И это будет первый шаг на моем пути к успеху. Будущее улыбалось мне.

ГЛАВА ПЯТАЯ

С того времени, как мне объявили о моей поездке в Москву, и до момента посадки в самолет прошло не так уж много времени. Когда мне сообщили о предстоящем путешествии, монотонное течение последовавших за сим приятным известием дней показалось мне медленным и невыносимо утомительным. К тому времени моя детская несгибаемая ортодоксальность стала постепенно рассеиваться, она то появлялась, то исчезала, стала непостоянной, преходящей; этого оказалось достаточно, чтобы осознать, что мне не очень-то хочется к ней возвращаться. Иными словами, я начал постепенно разочаровываться в системе идей, в которой прежде находил опору и поддержку. При этом я ощущал нечто похожее на осенний листопад, обнажение деревьев, угрожавшее выставить все мои срамные места на всеобщее обозрение.

Эти бесстыдные сеансы, происходившие в глубине моего существа, следовали один за другим гораздо чаще, чем можно было ожидать, и, похоже, прекращаться не собирались. Меня спасло лишь то, что мне хватило ума никому об этом не рассказывать. О, если бы я это сделал, моя жизнь могла бы стать совсем иной, непредсказуемой! Я уже начинал замечать, что у волка Революции ослиные уши, но все еще забавлялся тем, что гладил его по спине. Как бы то ни было, должен признать, что в те дни возможность поездки в Москву представлялась мне настоящим путешествием в рай. Я тешил себя надеждой, что там совсем другая жизнь.

С тех пор, как, несмотря на мою бабку-гадалку и положение незаконнорожденного, меня сделали серьезным кандидатом на место в партийной элите, я не переставал получать всевозможные инструкции. Все постоянно и беспрерывно указывали мне, что я должен делать. Каждый считал себя вправе ознакомить меня с какой-нибудь прописной истиной или поведать об одном из принципов, которые принято называть фундаментальными. Впрочем, я очень скоро понял, что, бесконечно все это повторяя, они всего-навсего пытаются укрепиться в незыблемости своих собственных истин и принципов; таким образом они стараются скрыть свои собственные колебания, умолчать о своих самых потаенных сомнениях и вполне обоснованных страхах, и все это для того, чтобы продемонстрировать свою правоверность, выставить напоказ убежденность и веру, которые давно их уже покинули. Избыток информации неизбежно приводит к критике кажущихся прописными истин. Именно это и произошло со мной: избыток информации. Все слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

В то время я уже достаточно знал и о мире, в котором победила октябрьская революция. Тем не менее, предчувствие поездки, ее близость, возбуждение, в которое она меня повергала, тайные надежды и многие другие чувства, о коих я сейчас умолчу, приводили к тому, что на поверхности моего сознания расцветало пышным цветом лишь то позитивное, что предлагали мне моя тогдашняя жизнь и ближайшее будущее. И я блаженно предавался созерцанию окружавших меня людей: все они были иерархами, бескорыстными и верными представителями революционной элиты, взявшей на себя ответственность за воплощение в жизнь романтических идей Хосе Марти. В те времена никто не пел Гуантанамеру восторженнее, чем я. Впрочем, это и вправду удивительно красивая песня.

Среди тех, кто ежедневно сеял передо мной семена истины, выделялся Йотуэль Хименес. Как и все остальные сеятели, он делал это с единственной целью: выставить себя в качестве самого последовательного борца за Революцию, самого верного и надежного знатока революционной действительности. Тем самым он надеялся если не вскарабкаться как можно проворнее по служебной лестнице, то, по крайней мере, без особых проблем оставаться на прежней ступеньке и при этом не потерять равновесия. В действительности он, как, впрочем, и все остальные, рассчитывал на то, что я сумею воспринять и воспроизвести сей способ поведения, внушенный мне примитивным методом индукции, и приспособить к ним свою этику, когда погружусь в живую действительность на территории Большого советского брата. Они полагали, что стабильность и твердость моих убеждений послужит залогом непоколебимости их собственных. Думаю, у меня есть все основания считать, что их поведение скрывало тайное намерение отмыть свою уже весьма испачканную и истерзанную совесть.

Йотуэль был высоким и нескладным, астеничным и слегка глуповатым, но добрым человеком. Всякий раз, исполняя свою роль, он старался делать это в присутствии тех, кто был ниже его в интеллектуальном плане и менее цельным в идеологическом, словно рассчитывая, что я тут же отправлюсь к своему дяде, всячески восхваляя его пыл и преданность революции, и при этом никто из наблюдавших за сей скоморошной игрой не усомнится в его искренности. Но, как бы то ни было, благодаря ему я узнал о Советском Союзе, пожалуй, даже больше, чем о самой Кубе.

Когда я вступил в пионерскую организацию, я уже знал, что в Советском Союзе дети, прежде чем вступать в пионеры, становятся членами другой организации, которая называлась октябрята. Мне рассказал об этом Йотуэль. Полагаю, он прочел это в какой-нибудь книге. Среди своих самых значительных жизненных неудач он всегда отмечал тот факт, что ему так и не удалось побывать в Великой Матери России. Когда он в этом признавался, то напускал на себя грустный и несчастный вид, прикидывался беззащитным и слабым, чем всегда вызывал в собеседнике симпатию и стремление защитить его. И он, сукин сын, прекрасно это знал. А посему, дабы не вызвать подозрений, не слишком часто устраивал такие представления.

Октябрята. Организация «детей октября». Было очевидно, что его кубинский эквивалент я уже проскочил. Каким образом я незаметно преодолел этот этап, я так и не узнал, хотя можно предположить, что на меня просто не обращали никакого внимания до того момента, пока я сам не заявил о себе, о чем я вам уже поведал. Однако этот мой решительный шаг был лишь одним из многих, пусть и весьма заметным, напоминавшим па в пасодобле или пас тореадора в корриде, не зря же я сын испанца и танцовщицы. Но тогда я еще не знал, куда в конечном итоге заведет меня сей пас. Даже и теперь у меня все еще остаются сомнения на этот счет. А потому не знаю, радоваться мне или печалиться. Тем не менее, интуитивно я осознал, что следует сделать соответствующие выводы и стараться оказаться в нужном месте в нужный час и во всех остальных случаях, которые предоставит мне будущая жизнь. Так я и пытаюсь всегда поступать с того памятного дня, который в конечном итоге представляется мне прекрасным. И я всегда буду стараться узнать все, чего не знал прежде.