Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя Страница 23

— Да, утрепывает Август за Донькой, но и Доньке нашей Август не противен, ты видела, как глазы блестят…

— Не бреши! — отрезала мать.

— Чегой-то я брешу, — обиделась Настя, — уже и бабы по деревне треплются, ты наших баб знаешь.

У Анюты даже дыхание прервалось, так ее взволновал этот разговор, а с чего бы, кажется? Теперь она пристально наблюдала за Домной и Августом. Чтоб незаметно было, забиралась на печку. Вот они уже выбрали для себя скамейку в углу, чуть в сторонке от остальных, вот Домна склонилась к тетрадке и что-то записывает. Они смеются и сидят уж очень близко друг к другу, Доня как будто прячет глаза, а он-то поглядывает на нее часто.

Черная змея вползла в сердце к Анюте и ужалила больно-больно. Как они похожи друг на друга, оба светловолосые, веселые и красивые. Но Август живет далеко, как на луне, у него есть Христина и дети. И Доня замужем. Зачем она ходит сюда каждый день, вдруг с недобрым чувством подумала Анюта. Раньше заглядывала раз в неделю, скучно ей было сидеть с бабами и старухами. Она ходила к Танюшке Быковой, там собирались девки, с девками ей было интересней. И Август совсем перестал читать книги, времени у него больше нет на книжки.

Однажды пришла их очередь топить баню. Несколько семей топили по очереди, берегли дрова. Последними мылись Домна со своей матерью и мальчишками. Зашла тетка Лена с Федькой на руках попрощаться с ними. Федька уже засыпал. А Домна появилась позже, такая шумная, раскрасневшаяся то ли от бани, то ли от волнения. Согласилась выпить чаю и что-то зашептала мамке. Анюта уже подремывала на печке, но тут насторожилась и чутко ловила каждое слово.

Только Доня вымыла своих парней и отправила их с бабкой домой, как в дверь осторожно постучал Август. Доня задыхалась от смеха, рассказывая, как они через запертую дверь переговаривались.

— Доня, пусти меня, — просил Август, — ничего плохого, у нас мужчины моются вместе с женщинами.

— Август, ты сдурел, у нас мужики не моются с бабами, — кричала ему Доня, — Подожди, я сейчас оденусь, воды много, мойся хоть до утра.

И пока Доня домывалась, он все стоял под дверью и скребся. А когда она оделась и открыла дверь, он так и ринулся в предбанник…

— Ведро стояло с холодной водой, я не долго думая, схватила — и шух на него, — Домна стонала от смеха, — Он обиделся, говорит: Доня, мол, холодно, и пошел.

Свесив голову, Анюта украдкой поглядывала вниз. Мамка слушала с тихой улыбкой и нисколько Доню не осуждала.

— Никогда не оставайся в бане одна, — говорила она, — Август безвредный, сунулся и пошел себе восвояси, а на другого нарвешься…

И еще она велела Домне молчать и ни словечка, ни единой душе не рассказывать про этот случай, бабы все переиначат, вывернут Маланку наизнанку, потом не оправдаешься. Доня с нею согласилась.

На другой день Анюта прошла мимо Августа опустив голову, тихо ответила на его приветствие, но глаз не подняла. И вечером, когда собралась посиделка и Август присоединился к женщинам, она так и не слезла с печки. Никакой вражды к Доне и Августу она не чувствовала, просто не хотелось их видеть и все. Так продолжалось много дней.

Впервые в жизни Анюта переживала такое мучительное, непонятное чувство. Она самой себе не могла объяснить: была ли в этой муке хоть крупица ревности? Наверное, была. Но кого и к кому она ревновала: Августа к Домне или Домну к Августу?

Была в Мокровской церкви чудесная икона. В той самой церкви со стеклянным куполом, откуда в солнечный день падал ливень золотистого света на плитки узорчатого пола и на головы прихожан. В конце войны ее разрушили, и осталась она жить только в Анютиной памяти. Неизвестно, как попал этот образ в Мокровский храм, так не похож он был на другие старинные, потемневшие лики. Говорили, что написал ее сто лет назад какой-то прохожий монашек. Молодая круглолицая Богородица в небесном голубом одеянии ласково и весело улыбалась молящимся. И радостный младенец Христос словно не знал еще, что живут на земле не только праведники, но и грешники.

Увидев чудную голубую Богородицу в первый раз, Анюта подумала, как похожа она на Домну. Монашек сумел нарисовать яркий свет, который излучала Богородица — тонкие лучики так и струились от нее и младенчика. И от Домны тоже исходило тепло и радость. Анюта не раз осязала это тепло на своем лице, и другие это чувствовали или понимали. Недаром крестный говорил:

— Донька, если к тебе подключить подстанцию, ты обеспечишь электричеством все наши деревни — Дубровку, Прилепы и Голодаевку, может быть и на Козловку хватит.

Не могла же ее Доня сравняться с какой-то Варькой Тимохиной из Козловки, которая в открытую загуляла с немцем и даже замуж за него собиралась! День-другой Анюте казалось, что Доня пошатнулась на воздвигнутом ей пьедестале и вот-вот рухнет. Но нет, удержалась.

Потом Домна все реже и реже стала заходить к ним на посиделки. Забежит как-нибудь днем, пошепчется с матерью и быстро уходит. И сразу она как будто угасла, погрустнела, такой Анюта ее не помнила даже при Мишке. Это бабы ее донимали Августом, все подшучивали, подначивали, а мамка жалела. Вот уж чего не ожидала Анюта от своей матери: она всегда была такая строгая, и Любку ругала, когда та без памяти влюбилась в своего Кольку.

Долго Анюта размышляла: как мог Август, такой ученый, благородный, как мальчишка стеречь под дверью бани, потом ворваться в предбанник и целовать Доню? В своем ли он был уме! Представив себе такое, она даже ахала, и ее сердечко загоралось от негодования, но долго сердиться Анюта не умела, постепенно отошла. Она и сама не заметила, как они с Августом снова стали разговаривать. Август читал по книжке, Анюта поправляла. И казалось, что остуда между ними незаметно прошла, как будто и вовсе не бывала.

В начале весны немцы сильно переменились, ходили невеселые, озабоченные, не гоготали по вечерам за стеной в горнице, не распевали допоздна свои зычные песни. Побили их, сильно побили! — передавали из дома в дом радостную новость. А ведь еще недавно бабка Романиха божилась, что слыхала от знающих людей, и знающие люди предсказывали: привыкайте жить при немцах, теперь это навсегда, скоро поставят барина, разделят землю на полоски, и будет каждый сам себе пахать и сеять. Такое будто бы пророчество было в древних книгах. И верили и не верили, и пали духом.

Добрые вести стали приносить с той стороны, от Брянщины, где было много партизан, куда гоняли на работы молодежь, откуда стекались погорельцы и выгнанный со своих деревень люд. И эта добрая весть как громом прогремела: немцев побили под Москвой и гонят обратно! В это почему-то сразу поверили, никому не хотелось сомневаться. Стали считать, сколько месяцев с осени по весну прожили под немцем, если это можно назвать жизнью, как будто живыми в землю закопали: жизни нет без надежды, без писем с фронта от родных. Прикидывали, долго ли еще ждать — месяц, два или больше?

Как-то днем, не сговариваясь, собрались у них на кухне женщины. Немцев дома не было, значит можно посудачить громко, без опаски.

— Есть Бог, есть! — радостно приговаривала бабка Поля.

— А я, бабоньки, признаюсь, одно время приуныла, — повинилась мамка.

На нее негодующе замахали руками: да ты что, Сашка, неужто верила, что они надолго останутся!

— Я так никогда не сомневалась, как пришли, так и уйдут, — заявила Доня.

— Ну, ты ж у нас комиссар, Доня! — нахваливали ее бабы. — Жалко, что осенью, как немец шел, ты на сносях была, поставили бы тебя в заслон, ты бы не пропустила.

— Если б не дети, разве бы я сидела дома, — вздохнула Домна. — В армию бы завербовалась, на курсы санитарок пошла, как девки с Мокрого, как знать, может, до больших чинов бы дослужилась…

Давно уже так беззаботно не хохотали на их кухне, всем казалось, что осталось потерпеть совсем немножко.

— А что, Доня, — подзуживала Настя, — небось, жалко тебе будет твоего ухажера, как погонят его назад в Германию, ах, Август, я бы и сама влюбилась!

— Я таких и не видала раньше, спасибо, хоть привезли нам из Германии и показали издалека.

— Так уж и издалека, ой ли? — не унималась ехидная Настя.

Но Домна не замечала намеков, может быть, и проскользнула в ее словах легкая грустиночка, но не все ее и заметили. Бабы хохотали, и Настя громче всех. Два немца вернулись со службы, прошли мимо них в горницу и покосились удивленно: что это нынче женщины так развеселились?

На другой день утром Анюта проснулась в совсем другом настроении. Раньше, глаза откроет — на душе темно, холодно, а теперь там словно фонарик зажегся, теперь весна наступила не только в природе. Надежда и раньше в Анюте теплилась, но очень робко, а сегодня надежда приободрилась и сказала ей твердо — верь!

В то утро она с полным правом полежала еще с полчаса и помечтала о том, как однажды, в такое же утро мать выйдет кормить скотину или за дровами в сарай, а дверь тихо скрипнет и кто-то шагнет через порог. Анюта с печки услышит родной голосок: есть тут кто живой, Сашка, Анюта, Витек? И как будто это уже произошло взаправду, от волнения сковало ей руки и ноги, и она не могла вскочить и полететь к нему навстречу. И в тот же день, может быть, попозже нагрянут Любка с Ванюшкой, и вечером они соберутся все вместе за столом.