Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы Страница 23

На набережной рядами, как в театре, поставлены скамейки. Впереди нет эстрады, не бывает никаких представлений — антверпенцы сидят лицом к Шельде, любуются океанскими лайнерами, проходящими мимо, гружеными лесовозами, самоходными баржами.

Шельда пересекает всю Бельгию. Река связана с сетью каналов, а через них — с Маасом, Мозелем, Рейном, Сеной, Луарой.

«Антверпен получил от бога Шельду, а все остальное от Шельды» — такую поговорку давным-давно пустили здешние гордецы.

Их легко представить себе — разодетых в бархат купцов и старшин, когда стоишь на здешней Большой площади, перед архитектурным колдовством Возрождения. Это их поэт ван ден Вондель писал, что Антверпен сияет в мире, как алмаз на перстне. Это они перехватили корабли у Брюгге, когда песок задушил Звин. Брюгге был портом европейского севера, Антверпен стал портом атлантическим.

Шестнадцатый век смотрит из окон гильдийских домов, украшенных эмблемами судоходства и торговли, век дальних морских походов и завоеваний. Америка уже открыта. Кортес вторгся в Мексику. На пристанях Антверпена громоздятся товары, которых почти не видел Брюгге: гвоздика, корица, ваниль и новинка, еще не вошедшая в обиход, — зерна какао. Гранильщик шлифует заморские алмазы. Ростовщик принимает в уплату долга диковинное фигурное золото ацтеков.

Чтобы почувствовать морскую душу Антверпена, надо побывать в замке Стеен. Он весь, как из сказки, небольшой, с точеными башенками и мостиком через ров. В его кладке — первые камни города, положенные еще в седьмом веке. Мореходы приплывали сюда в долбленых ладьях, а в замке, говорят, жил злой великан и собирал с приезжих тяжелую дань, пока его не одолел в бою витязь Брабо.

Замок служил щитом городу, он бывал и оплотом врагов. При испанцах тут была штаб-квартира инквизиции и самого герцога Альбы. Судовые пушки морских гезов посылали сюда свои ядра.

Внутри замка, в музее судоходства, кажется, и сейчас пахнут порохом и солью штормов узорчатые рули, резные клотики, бушприт с девой моря, отчаянно раскинувшей руки. Остатки кораблей, давно погибших на скалах, в бою, или источенных временем.

Затем вы долго будете бродить среди парусников. Есть модели, сделанные сотни лет назад и верно висевшие в часовнях, как жертвы святым патронам. Свет из готических окон играет на медных пушечках, на креплениях, на флаге, расшитом золотыми и серебряными нитями.

Лежат под стеклом немые участники походов — компасы и подзорные трубы времен Магеллана; лоция, напечатанная в 1686 году, с поэтичным заглавием — «Маленький морской светильник».

А вот разрисованная, филигранная лодка, даже на лопастях весел плещутся и скалят зубы фантастические водяные твари. В такой лодке возили Наполеона. Он весьма интересовался Антверпеном, хотел использовать его как «пистолет, направленный в сердце Англии».

По приказу Наполеона вырыли первые искусственные бассейны. Появились большие суда, и для них Антверпен был доступен только в часы прилива. В бассейнах эти суда спокойно стояли, запертые шлюзами, и по высокой воде уходили.

Теперь в порту много бассейнов. И к тому же есть шлюзы, регулирующие уровень самой Шельды.

Музей не чужд современности. Он показывает модели новейших судов, дает понятие о планах развития порта.

Кроме новых бассейнов, в плане новый шлюз, надо еще поднять уровень Шельды, чтобы дать дорогу огромным супертанкерам. На очереди — углубление бельгийских каналов для приема новых большегрузных самоходных барж.

Кстати сказать, работы подвигаются медленно. Притесняет их другая статья расхода в бюджете Бельгии, как мы знаем, очень крупная — на вооружение…

Хочется смотреть и из окон музея. Там — живое продолжение экспозиции. Холодная, встревоженная ветром Шельда, скаты пакгаузов, вереница судов, словно примерзшая к бетонной окантовке берега. А иногда мимо замка, совсем близко проплывает морской теплоход — огромный в речных берегах — и заглядывает в залы музея, в чашу карликовых труб и мачт, будто ищет товарища…

Теперь в порт, к кораблям настоящим…

Они такие же, как везде, во всем мире — эти громадные, тяжелые сараи — пакгаузы, набитые мешками, тюками, ящиками, эти набережные, вымощенные бетонными плитами, транспортеры, краны. И вбитые в сушу кольца, рогатые кнехты, для швартовки, чтобы удержать в плену у берега морские суда, которые словно томятся в неволе, рвутся в свою стихию. И потоки грузовиков с товарами, вынутыми из трюмов, и порожних, спешащих получить кладь.

Тут нет светофоров, которые следят за вами в городе, вежливо просят остановиться, вежливо разрешают перейти улицу. Шоссе полностью во власти машин.

Я топтался на обочине, ежился на холодном ветру. Да прервется ли когда-нибудь бешеное мелькание бочек, закутанных в брезент станков, корзин с южными фруктами, рулонов бумаги? Смогу ли я перейти дорогу?

Наконец застонали, заскрипели на разные лады тормоза — поднялся, распахнув стальные створки, мост, перекинутый через канал. И тут я увидел то, что отличает Антверпенский порт от прочих.

Моторы ворчат, злятся на задержку, а наперерез им, по воде, словно сплав, прорвавший преграду, хлынули самоходные баржи.

Они пришли по каналу Альберта, с юга, и сгрудились здесь, у моста, чтобы войти в Шельду, отдать причалам груз или проплыть дальше, в Голландию. Похоже, они долго ждали и истомились ожиданием. Проход здесь суживается, баржи торопят друг друга. Шкиперам помогают жены, сыновья, дочери — они стоят на палубах, языком жестов дают знать, как надо увернуться от чужого борта, смягчить удар, ускорить или замедлить ход. Я вижу, как баржи с необыкновенной ловкостью проскальзывают в узкое горлышко, не теряя ни секунды времени, ни полсекунды… Ни крика, ни возгласа, ни единого слова — только отдышка дизелей, шлепок мелкой волны по бетонной стенке.

Канал Альберта ведет из глубины Бельгии. И флагов бельгийских на баржах, пожалуй, больше всего. Немало и голландских. А вот швейцарский белый крест на красном поле — самоходка пришла по Рейну из Базеля. Баржи западногерманские, из угольного Рурского бассейна, где текут рейнские притоки. Баржи из Парижа, проделавшие путь по Сене, по Уазе и по каналам — с грузом французского сахара, французских духов, синтетики. Баржа из Великого Герцогства Люксембург — на речных пристанях Мозеля она принимала тамошнее полусладкое вино.

Вот в этом и состоит особая роль порта Антверпен — тут важнейший в Европе фокус, устье множества каналов и рек. Здесь они соединяют многие страны, города с Шельдой и морем.

Антверпен фламандский

Пока мы в порту, нам не уловить национальность Антверпена. Ничего фламандского нет в облике закопченных кирпичных складов, в стальном кружеве кранов.

Вернемся в жилые кварталы.

Что-то отличает их от брюссельских… Фасады старинных зданий узкие — и это вызывает в памяти Амстердам. Но нет нигде голландских белых обводьев, обрамляющих там окна. Цвет построек в Антверпене не красный, а коричнево-черный, серый, желтоватый. А главное — фасады гораздо выше, чем в Голландии, украшены лепкой. И кажется, взирают они на прохожих с некоторым высокомерием. Если Амстердам скромен и словно позабыл свою «золотую пору», то Антверпен словно настойчиво напоминает вам о своих богатствах — прошлых и нынешних.

В городе много чисто фламандских деталей, но чтобы отличить их, надо сперва побывать в музее народного быта.

Большая, крепко сколоченная модель богатого фермерского дома. В первом этаже кухня, настоящий храм обжорства. Огромный очаг с вертелами и крючьями, чтобы жарить целые туши. Стеллажи прогнулись под тяжестью тарелок, медных сверкающих кастрюль. Ножи длиной с добрую саблю и прочие доспехи рыцарей обеденного стола. А во втором этаже две кровати для супругов, обе двуспальной ширины.

Должно быть, из такого дома досталась музею народная, лубочно-аляповатая картинка. По ступенькам, становясь старше, обрастая усами и бородой, поднимается человек. Надписи поясняют, что в тридцать лет для него только-только кончилась юность. Если он успел скопить деньги — пусть женится, хотя такой брак следует считать очень ранним. Полная зрелость наступает лишь в пятьдесят лет…

Букет цветов, полученный невестой в день свадьбы, здесь принято хранить на стене, под стеклом, так же как пряди волос умерших родственников. По воскресеньям, чтобы идти в церковь, надевали сюртуки из плотного сукна, пышные платья, отделанные толстыми «вечными» кружевами.

По деревням разъезжал на лошадях театр марионеток — вот его крупные, грубо вырезанные фигуры со свирепыми, большеротыми физиономиями.

Выходя из музея, вы возвращаетесь из прошлого века в нынешний, к главной улице, наряженной в рекламу, с универмагами и кинотеатрами. Но под слоем привозного и стандартного вам теперь легче узнать черты Антверпена фламандского.