Серж Жонкур - Где ж это видано?! Страница 23

Вот тогда-то и случилось то, чего никто не ждал. Именно в тот знаменательный вечер с нами произошло чудо.

— Черт возьми, да тут все есть!

Да, в этих чертовых тетрадях было все, а главное — написано правдиво, подробно и проникновенно, преисполнено лиризма, тихого, неброского из-за скудости словарного запаса, но оттого еще более трогательного. Отрывисто, с множеством недомолвок, лаконично до заумности — в общем, в стиле, типичном для смиренной наивности безграмотных гениев. При этом в описаниях скандалов и катастроф он щедро сыпал эпитетами… Болван зачитал нам пару страниц, чтобы мы убедились во всем сами, и это оказалось не менее увлекательно, чем видеть самих себя на экране. Здесь была вся наша жизнь, все наши дела и поступки, вплоть до самых неприглядных. Даже бабуля смутилась оттого, какая она, оказывается, нехорошая, с изумлением узнав, что мы о ней думаем. Все дело в том, что в этом рассказе обнаружилась уйма нюансов, которые пленка передать не в состоянии.

Болван был в шоке. Мы тоже. На этот раз он всерьез прочил нам успех, целые контейнеры книг, полные супермаркеты книг. Наш славный Болван, мы впервые видели его в таком состоянии — воодушевленным, полным энтузиазма. Он, человек немало проучившийся, прежде чем стать тем, кем стал, и в связи с этим наверняка начитавшийся всяких книг и прочей писанины, уверял, что никогда не был так потрясен.

— Да я клянусь вам, тут есть все, и даже лучше, чем в жизни: немцы, автобус, ядохимикаты, «боинг» и даже тот случай с рогаткой — я же говорю, абсолютно все…

Случай с рогаткой — это, должно быть, один из секретов Тотора, какая-нибудь его глупая проделка. Конечно, мы не раз видели, как он пытается разнести в клочья небо, стреляя по нему из рогатки, но если верить его тетрадкам, то есть все основания полагать, что между его стрельбой и крушением 747-го существует прямая причинно-следственная связь.

В день вручения премии наш двор наводнила толпа журналистов, говорящих почти на всех языках мира. И, поскольку на этот раз главными здесь были мы, никто уже не стеснялся просить их вытирать ноги. Они наперебой задавали нам вопросы, усиленно улыбаясь и тыча в нас микрофонами. Больше всего они удивились, узнав, кто автор. Им казалось немыслимым, чтобы двенадцатилетний пацан написал такую книгу, чтобы в его возрасте можно было так глубоко постичь законы драматургии. И уж совсем непостижимо, прямо-таки невыносимо, было то, что автор книги даже не способен говорить, не способен ответить на их вопросы. «Но мы же вам сказали, наш мальчик — немой…»

Наградить такой премией писателя, лишенного дара речи, издать книгу, автор которой не способен ничего о ней рассказать, — это ли не свидетельство того, что издательский мир безнадежно отстал от своего времени и оказался совершенно неприспособленным к требованиям современных средств массовой информации.

Одно то, что автор не может поведать, о чем его собственная книга, лишает ее всякой ценности и всякой надежды на успех. Ладно бы автор был необщителен, замкнут в себе — это еще куда ни шло: малость потянув его за язык, все-таки можно создать видимость интервью; если некоторые молчаливостью пытаются выделиться или преподносят угрюмое безмолвие как признак своей гениальности, то почему бы и нет, даже в худшем случае эти люди способны хоть изредка вымолвить словечко, а в лучшем — просто что-то бормочут себе под нос… Но печатать субъекта, который в принципе не способен растолковать написанное, издавать такого вот сфинкса, безгласного вообще, — это уже совершенно недопустимо.

Как нам работать в таких условиях? И что нам показывать вместо интервью?

Чтобы хоть как-то утешить журналистов, мы все по очереди дали им интервью перед камерами, начав с бабушки, как если бы это она явила свету бестселлер. И, хотя в роли автора она выглядела столь же правдоподобно, как и любой другой на ее месте, вся загвоздка заключалась в том, что для того, чтобы растолковать ей вопрос, его раз по двадцать приходилось ей повторять, четко проговаривая каждое слово прямо в слуховой аппарат.

В битве с бабулей первыми не выдержали представители иностранных телеканалов, ведь из-за того, что один и тот же вопрос задавали по нескольку раз, а потом еще и переводили, большая часть интервью уходила на сам вопрос, а на то, чтобы показать ответ, времени уже не оставалось.

Поэтому после старухи они решили попытать счастья с папой. В общем-то, ничего противозаконного в этом не было, и наша игра в подставное лицо была абсолютно легальным делом, учитывая, что мы ведь не просто однофамильцы, но и законные родственники.

Папа перед камерой — это было что-то. Стоило сказать «мотор», как он начинал смеяться. Сначала он смотрел грозно, старался выглядеть серьезным, покусывая губу, сосредоточенно слушал вопрос, но, когда наставала пора отвечать, вдруг начинал краснеть и, не говоря ни слова, расплывался в улыбке до ушей — так, что его щеки, едва не лопаясь, надувались, как воздушный шар, а ответ тонул в приступе дикого смеха. Журналисты, сохраняя хладнокровие, терпеливо повторяли вопрос, а в это время в отце зрел новый приступ хохота, который он сдерживал что было сил, пока не начинал синеть, пока опять не разражался своим дурацким смехом…

Потратив на него кучу пленки, они были вынуждены признать, что малый, который все время ржет перед камерой, ни за что не продержится и тридцати секунд в прямом эфире, это будет полный провал, потому что, если у поэта скудный словарный запас, это еще куда ни шло, но если он весь эфир валяется со смеху, это уже совершенно неприлично.

Так что в конце концов они остановили свой выбор на мне, на никому не известном хвастунишке, и хотя в нашей семье тщеславных не было, но стоило слегка пощекотать наше самолюбие — и мы, как, впрочем, и все люди, легко становились нескромными. Честно говоря, я лучше представлял себя в роли какого-нибудь певца — и дураку ясно, что шевелить губами под фанеру на танцевальных площадках гораздо увлекательней, чем часами восседать в книжных магазинах. Конечно, атмосфера эстрадных подмостков куда соблазнительнее, чем сеансы подписывания книг. И все же я должен был через это пройти. Часами сидеть в полупустом книжном и ждать, в компании с продавцом, который радуется случаю и даже не удивляется, что никого нет, даже не волнуется, в то время как сцена напоминает день рождения, на который никто не пришел. И так убить целый вечер на то, чтобы подписать пару книжек и угодить кучке мелких коллекционеров, даже не доставив им этим особой радости. Еще хорошо, что существуют на свете супермаркеты. В супермаркетах все поинтереснее, поживее, во всяком случае, гораздо ближе к обычным представлениям об успехе. Только в супермаркете художник может осознать истинную меру своего таланта. Здесь книги связывают в пачки и упаковывают пленкой, и сдвинуть их с места может только черт или автопогрузчик. Пока я священнодействовал, подписывая одну книгу за другой, братишки носились по магазину, как по парку аттракционов, а родители в это время вспоминали, как это приятно — делать покупки. В супермаркете я подписывал пачки, в том числе пачки стирального порошка и кукурузных хлопьев для завтрака, подписывал все, что мне протягивали. Меня принимали то за чемпиона мира, то за артиста, то за конькобежца, то за знаменитого преступника, а некоторые даже утверждали, будто я прославившийся этим летом толкатель ядра. Но кем бы меня ни считали, я все равно подписывал, не мог же я обидеть кого-то из этих улыбающихся людей. Вот она, волшебная сила популярности, люди узнают вас в тот же момент, что впервые вас видят, они не слишком разборчивы, им льстит одно то, что вы здесь и они перед вами.

Ну а те, кто уже слышали о книге, те, кто уже знали сюжет, преследовали нас аж до автостоянки, упрашивая устроить им катастрофу, просто так, чтобы посмотреть, они ждали от нас беды, как от Бога чудес.

После раздачи автографов еще нужно было расправиться с литературными передачами, занять свое место среди тех, кто на самом деле пишет книги, среди всех этих позеров в свитерах с высокими воротниками, которые приходят поразглагольствовать о своем последнем опусе в узком кругу бессменных почитателей своего таланта, смирных, как тарелка с морепродуктами, и с парой-тройкой девушек в мини-юбках в первом ряду, которым полагается высказывать точку зрения, противоположную авторской, чтобы придать дискуссии глубины. И все равно мы ходили к этим морепродуктам, как на работу, и помимо братишкиного таланта я бы с радостью позаимствовал на всякий случай еще и его словарный запас.

Если отбросить все эти мелкие повинности, которые есть у каждой настоящей звезды, то наша жизнь не слишком-то изменилась. Разве что теперь на гонорар за книгу мы могли купить все что пожелаем, но в конце концов оказалось, что мечтаем мы только об одном — о ванной комнате. Еще мы купили себе новехонький трактор, просто чтобы он был наш и стоял в саду и мы могли на нем кататься, а не работать.