Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный Страница 23

— Посмотри, нормально? — спросил он Андрея, и тот кивнул, почти не глядя.

Глеб вернулся в Сеть и подумал, что надо бы написать этому Юлику Горскому, но вместо этого зашел на страницу, про которую несколько дней назад говорил Феликс. Крошечный сайт, посвященный их выпуску пятой школы. В качестве заставки — граффити "Курянь — дрянь" и несколько слов на французском. И мелким шрифтом примечание: снимок сделан в парижском туалете. Древняя матшкольная легенда все-таки оказалась правдой, и Глеб удивился, что еще способен этому радоваться. Еще несколько фотографий, неполный список с адресами и е-мэйлами, форма для подписки на лист рассылки. Глеб вбил свой гласнетовский адрес и нажал кнопку «Add». Через минуту в new mail folder его Pegasus'а свалилось сообщение: Глеб включен в число подписчиков листа 5-84. Он написал несколько приветственных слов и кинул письмо на лист. Писать длинно не хотелось: не было настроения, да и транслит он не любил. Андрей же объяснил ему, что за границу лучше не писать в КОИ8, не говоря уже про виндовую кодировку: тамошние университетские компьютеры могут не поддерживать русских шрифтов.

— Я тебе текст послал, — сказал Андрей, и Глеб прочитал три абзаца обычных поминальных слов, за которыми — как Андрей ни старался, — не чувствовалось ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал неожиданно Глеб, еще хуже цифр, потому что притворяются, будто могут передавать эмоции.

— Отлично, — сказал он Андрею и принялся мастерить поминальную страничку.

Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона.

"Привет Гл, — писал Вольфсон транслитом, — уже собирался спать, а тут твое письмо. Классно. Как там у вас в Москве? Голубой aka Железный писал тут на днях, что Абрамов куда-то испарился — ты не видал его часом? Я с ним последний раз говорил два года назад, когда он у меня пять тысяч занимал. Глупая получилась история: занял под большой процент, сильно выше банковского, обещал вернуть через три месяца — а потом как испарился. Я сестру попросил с ним связаться, так он полгода голову морочил — все говорил "на той неделе". Но, врать не буду, все отдал, даже с процентами. Сестра написала, что последнюю сумму доносил просто совсем уж мелкими купюрами — видимо, последнее отдавал. Я ему еще написал тогда, что он дурак, если последнее: мы ж друзья, сказал бы, я бы подождал и процента не взял. Мне эти пять тысяч все равно погоды не делают — у нас в Силиконке такие цены, что закачаешься. Думал купить домик — но, пожалуй, подожду пару лет: цены на недвижимость должны пойти вниз, потому что не может фанерная халупа стоить полмиллиона…"

"Понты кидает", — подумал Глеб, дочитывая письмо Вольфсона. Странно: в нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и медного кабеля пытался воссоздать то, что давным-давно умерло. Все эти прозвища могли существовать только в мире, где секс был фигурой речи, а Бродский и Солженицын — запретными именами, в мире, что давно исчез по ту и по эту сторону океана. Может, впрочем, именно в виртуальной реальности подписного листа этот мир и мог воскреснуть: там тоже были одни слова и никаких тел.

Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: "Про Емелю уже знаю. Грустная история".

Глеб нажал на Reply и ответил на лист, что Абрамова не видел уже несколько дней и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы связался с Глебом, у него остались кое-какие Витькины вещи. Глеб имел в виду карточку Visa, но решил ее не упоминать — мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные.

Глава пятнадцатая

Однако назавтра от Абрамова не было вестей — как сквозь землю провалился. В метро, по дороге из Хрустального в «Птюч», Глеб думал о том, что Витю могли просто убить. Выследить, выкрасть из квартиры и убить. Впрочем, подумал он, надо бы Ирке позвонить: если Абрамов к кому и зашел попрощаться, то именно к ней.

Глеб мысленно поставил галочку "позвонить Ирке" и вспомнил, как в школе Феликс размечал поля дневника разнокалиберными звездочками с неровными лучами, что свисали во все стороны, точно оплывшие часы на известной картине Дали. Лажа как-то подозвала Феликса к себе после уроков и зловеще сказала: "Чтобы я этого больше не видела", — а на недоуменный вопрос: "А что не так, Зинаида Сергеевна?" — молча потыкала кончиком шариковой ручки в лучи звездочки. Их было шесть, и Феликс уже открыл рот, чтобы сказать, мол, случайность, но Лажа перелистнула страницу и проделала ту же операцию еще с несколькими звездами. Хотя рисунки Феликса на магендовид походили не больше, чем звездное небо — на американский флаг, он ушел пристыженный и потрясенный.

— Вот что значит — гены, — говорил он с гордостью. — А был бы я узбеком — небось, полумесяц рисовал бы.

Эти невесть откуда выплывшие воспоминания показались Глебу неуместными. В настоящий момент его окружали молодые люди, которые, вероятно, поступали в школу, когда магендовид уже перестал быть криминалом. И сейчас эти люди равномерно раскачивались, иногда подпрыгивая на большом, слабо освещенном танцполе. От музыки Глеб тоже почувствовал себя старым: он живо вспоминал фельетоны школьных времен, в которых родители говорили, что ABBA или Boney M — вовсе не музыка. Вот и сейчас так же: звуки, под которые танцевали в клубе «Птюч» подростки в обтягивающих майках и тяжелых ботинках, напоминали скорее писк модема, чем мелодию, под которую возможно танцевать.

Кто-то тронул его за рукав: он обернулся. Перед ним стояла Настя.

— Ты тоже сюда ходишь?! — она с трудом перекрикивала музыку

— Нет, — ответил Глеб, — я по делу.

Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал.

— Что? — переспросил он.

— Купи мне воды! — крикнула она.

Глеб попросил маленькую бутылку "Святого источника" (ну и цены у них здесь). Настя выпила бутылку залпом и направилась в сторону танцпола. Музыка неожиданно смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что сейчас в честь закрытия сезона пройдет фэшн-шоу. Фамилию модельера Глеб не расслышал — в любом случае, она ничего бы ему не сказала.

Недовольная Настя вернулась к стойке.

— А какое у тебя дело? — спросила она. Она пританцовывала, дергая плечами и постукивая грубым ботинком по полу — не иначе, в такт внутренней музыке.

— Я ищу Олега, — сказал Глеб.

Настя огляделась:

— Его сейчас нет, хотя я его недавно видела. А ты давно знал Снежану?

— Нет, — сказал Глеб, — пару недель.

— Классная была, — ответила Настя. — Мы с ней как-то на рейв ходили. Закинулись «экстази» и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати?

— Нет, — ответил Глеб, не очень понимая, про что его спрашивают.

— Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь… рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все, как одно существо… во всяком случае, пока диджей винилы крутит.

Слово «сеть» теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул.

— Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? — продолжала Настя. — Космические энергии — прямо через тебя. Вот Луганский говорил, что рэйв… это… отменил разделение на того, кто создает искусство и того, кто его потребляет. Мы теперь едины — диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие — как ты.

— А Луганский, — спросил Глеб, — он тоже тут бывает?

— О, — Настя все пританцовывала, — о, Луганский всюду бывает. Он… это… everyman…нет, everywhereman.

Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб, но только кивнул.

— А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения? — продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии, что явно не сможет соврать, — вы все время вместе были?

— Ну, — Настя наморщила носик, — ну, это такой вопрос… я, наверное, в ванну выходила… или в туалет.

— А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?

— Да все выходили. Как менты пришли — так все и ломанулись на лестницу.

— Я имею в виду — до того, как менты пришли, — терпеливо разъяснил Глеб.

— До того… — Настя задумалась, — до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной.

— А может… — начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке:

— Вот Олег, который тебе нужен!

И тут же заиграла музыка. На этот раз — в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела — но это всего-навсего начался фэшн-показ.

Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом.

— Не скажешь, что это такое? — спросил он.

— Иероглиф "синобу", — объяснил Олег. — Зачем тебе?

— Ну, так… — Глеб замялся. — Интересно.

— Он значит "терпение", — сказал Олег. — Как видишь, он состоит из двух частей — «китана» и «кокоро», то есть «меч» и «сердце».

— А мы можем понимать «меч» как просто некое лезвие? — спросил Глеб, холодея.