Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица Страница 24

— А мы, чем мы хуже, а, Галина Сергеевна? — весело пошутил Дим Димыч, специалист по Непалу. — Дискриминация… Занимайте уж весь стол. Я вот только дозвонюсь до Ленинграда.

Галя повернулась к Дим Димычу:

— Нет-нет и еще раз нет… Надя в прошлый раз и так ворчала: займу и сижу, а люди ждут.

Павел встал, вздохнул:

— Галина Сергеевна права, Дима. Пошли уж, потом дозвонишься… Слушай, я давно хотел расспросить тебя о Непале…

Дим Димыч развел руками:

— На голодный желудок не могу, увольте. Только после обеда. А на что он тебе вдруг понадобился?

— Да так. — Павел неопределенно пожал плечами и толкнул дверь, пропуская перед собой Галю.

Они спустились в кафе, уселись за свой любимый столик в углу, заказали привычные блюда. Павел рассеянно рассматривал давно знакомый зал, стараясь не встречаться глазами с Галей.

После ремонта кафе превратили в подобие русской чайной, так, во всяком случае, видимо, казалось дизайнерам. Теперь оно представляло собой разительный контраст с общим классически-строгим стилем здания и потому, наверное, выглядело таким жалким. Странно, что он не замечал этого прежде… Павел покорно сидел на своем месте, слушал пространный рассказ Дим Димыча о том, как барахлит его новый «Москвич», кивал знакомым, — а знакомыми были все, — разглядывал входящих.

Галя настороженно посматривала на Павла, чуть хмурилась, наконец не выдержала:

— А поездка пошла вам на пользу. Вы сегодня как именинник…

Да что они все, сговорились, что ли! Павел пожал плечами, заставил себя посмотреть Гале в глаза и впервые за многие месяцы не почувствовал ни вины, ни неловкости, ни страха — только легкую жалость. Все кончено, все. Навсегда. Он выстрадал Юлю, ее заслужил — горькой мукой всей своей странной жизни, тяжелой ложью, унижением, Сашкиным презрительным взглядом. Галя должна понять. А Сашка? Поймет ли Сашка — сын, которого он нянчил ночами, пока отсыпалась измученная за день Таня, которого тащил под осенним холодным дождем в больницу, спасал от огромной черной собаки, когда та подошла понюхать и облизать окаменевшего от ужаса, закутанного в башлык мальчика? Нежность к сыну, к тому маленькому, беспомощному, давно забытая, уснувшая, казалось, навек нежность затопила Павла.

— Галина Сергеевна, — он механически улыбнулся Гале, — вот два рубля. Отдайте за меня Наде, хорошо? А я побегу: я тут забыл про одно дело… Я потом пообедаю…

Галя резко выпрямилась на стуле, протянула руку, будто хотела остановить Павла, но он уже поспешно шел к выходу. Он шел звонить сыну.

Саша был дома.

— Слушаю…

Ломающийся басок звучал чуть сдержанно. Или ему показалось?

— Сынок, это я, папа… — сбивчиво начал Павел. — Надо бы встретиться… Понимаешь…

— Подожди, я перенесу телефон в кабинет, — спокойно прервал его сын. — Минуточку…

Какие знакомые интонации… Да, но чьи же? Павел мучительно напрягал память.

— Понимаешь, — снова услышал он голос сына, — я не хочу быть судьей между тобой и матерью. Вы уж как-нибудь сами… И потом мне некогда: послезавтра экзамен…

Экзамен… Ах да, алгебра. Сашка до смерти ее боялся. Но при чем тут судья? О чем он говорит? Отец хочет видеть сына, своего сына… Павел глубоко вздохнул, проталкивая внутрь сдавивший горло комок, облизал пересохшие губы. Тихо спросил охрипшим голосом:

— О чем ты, Сашок? Ты прав — мы уж как-нибудь сами и судьи нам не надо. Но я хочу тебя видеть, ненадолго…

Просительная интонация в собственном голосе поразила Павла. И этот невесть откуда взявшийся «Сашок»… Никогда он так не называл сына.

— Хочешь видеть, приезжай, — спокойно ответили в трубке. — Мне тут кое-что о тебе рассказали. Но она все равно тебя примет: женщины — они все такие…

Саша так и сказал о матери — «она» и первым повесил трубку. И эта пошлая фраза о женщинах!.. Откуда?.. Тяжело ступая на ватных ногах, Павел медленно дошел до двери, толкнул медную ручку, спустился по лестнице и вышел во двор. Он плюхнулся на скамейку — густые клены скрывали его от любопытных глаз — и уставился на торчащий перед ним памятник меценату, основателю института.

Скоро ехать на аэродром провожать делегацию, а он не может. Он снова и снова прокручивал в голове короткий разговор с сыном. Теперь он вспомнил, чьи это интонации, чье это «я перенесу телефон в кабинет». Это все его, Павла. Татьяна всегда настороженно прислушивалась к его разговорам, и он всегда уносил аппарат в кабинет, подчеркивая этим автономность своего непрочного убежища.

Интересно, что могла рассказать Сашке мать? Ведь она же ничего не знает — не знает, что он полюбил, что у него теперь есть Юля. Ах да, наверное, о Гале. Можно себе представить… «Она тебя примет»… Как будто он — глава соседнего государства! Слово-то какое — «примет»…

Надо успокоиться. Сейчас же! А на отчет плевать — писать он сегодня уже не может. Посидит, покурит и поедет в «Украину», а оттуда — на аэродром.

— А-а-а, вот ты где…

Перед ним стояла улыбающаяся Галя, в ушах поблескивали крохотные сережки.

— А я взяла на твою долю сосиски. В банках. Давали по две, плюс гречневую кашу, ну, знаешь, как всегда.

Только что пережитое унижение, разлившаяся по всему телу горечь, ощущение странной загнанности — все слилось воедино и потребовало выхода.

— Оставь меня в покое, — раздельно произнес Павел, не отрывая глаз от ненавистных сережек. — Понимаешь? В покое. Совсем, понимаешь?

Он посмотрел в ее несчастные, застывшие сразу глаза, встал и пошел в прохладное здание.

В вестибюле, в старинном, в черной резной оправе трюмо отразился маленький злой человек с расстегнутой верхней пуговицей белой сорочки и сбившимся набок галстуком. Хорош!

Павел усмехнулся, застегнул пуговицу, поправил галстук, пригладил двумя руками волосы и пошел наверх.

«Сын поймет, с Галей они будут друзьями…»— нет, каков дурак, а? Как он мог так думать? И когда это он так думал? Час или сто лет назад? Далеко-далеко отсюда, в молодости, на взлете, в какой-то другой жизни… Да нет же, никто его не поймет. Они будут вдвоем — он и Юлька, он и его любовь — смешная девчонка, восставшая когда-то против принудиловки в институте. Скорей бы только она приехала! В чем ей там разбираться, в этой студии? Еще целых два дня, нет, уже полтора. Послезавтра он наберет номер, который успел выучить наизусть, и услышит ее голос, а потом увидит ее лицо. Странно, теперь он не мог представить Юлю — видел то глаза, то волосы, то эти трогательные стоптанные туфельки… Надо попросить у нее фотографию, обязательно. Павел усмехнулся, покрутил головой. Сам же смеялся над Галей, когда та уговаривала подарить ей его помятую физиономию, увековеченную в фотостудии. Правда, в конце концов он все-таки подарил и был даже польщен, увидев собственный лик, воткнутый в рамку Галиного трельяжа, но это не мешало ему посмеиваться над сантиментами, Вот и наказан теперь…

— Что с тобой, Пал Петрович? — услышал он вдруг голос Димы. — Никак перегрелся? Или отчет такой потешный? Дай почитать, коли так.

Павел вздрогнул, потом засмеялся:

— Да нет, это я своим мыслям.

— Хорошие у тебя, видать, мысли, — не унимался Дима. — А меня похвалил Валентин, представляешь?..

Павел собрал бумаги, запер в стол.

— А-а-а… Ну тогда все ясно: сияешь, как медный таз… Ну, я в «Украину». До Ленинграда дозвонился?

— Да ты что, Петрович? — изумился Дима. — Я ж только что разговаривал! Нет, тут явно нечисто…

Он покосился на дверь и добавил:

— А Галина Сергеевна купила тебе сосиски. На свои, между прочим, кровные…

— Да куда они мне? — досадливо отмахнулся Павел. — Поставь пока на подоконник, что ли. И передай ей, пожалуйста, деньги, а то я спешу.

— А каша? — крикнул вдогонку Дима.

— Какая каша? — обалдел Павел и тут же вспомнил. — А… нагрузочная… Ну выкинь куда-нибудь, Дим, ну я же спешу, ей-богу!

Он сбежал по пологой лестнице, вышел через чугунные, распахнутые настежь ворота в тихий переулок, остановил выжидательно ползущее такси, сел, заранее заполнил платежный талончик, выданный Юрием Ивановичем. Ничего… Все обойдется… И они будут счастливы, он и Юля. Интересно, есть у нее дети? Роль папы, кажется, ему не по силам… А может, детей-то и нет? Хотя вряд ли… Как это он не спросил? Ну, Павел, ты даешь (незаметно для себя он повторил студенческое словцо, сорвавшееся у Юли), тебя пока в папы вроде не приглашали… Павел взглянул на счетчик, заполнил графу «сумма», протянул талончик шоферу.

Тот взял, не оглядываясь, подкатил к центральному входу гостиницы, остановился. «Мог бы и поблагодарить, — мельком подумал Павел, — видел же, сколько я написал», — и, широко улыбаясь, пошел к индийцам. Они стояли у входа, задрав головы, рассматривали клубящееся черными предгрозовыми тучами небо.