Николас Спаркс - Дневник памяти Страница 24

– Ваша жена умерла?

Знать бы еще, что такое смерть… Этого я, конечно, не говорю. Я отвечаю:

– Она всегда жива – в моем сердце. И всегда будет жить.

– Вы еще любите ее?

– Конечно. И ее, и многое другое. Например, люблю сидеть здесь с вами. Делиться красотой этого места с близким мне человеком. Смотреть, как птицы летят к реке в поисках пищи.

Элли снова молчит. Смотрит в сторону, так что я не вижу ее лица. Давняя привычка.

– А почему вы гуляете со мной?

Никакого страха, одно лишь любопытство.

Это хорошо. Я понимаю, что она имеет в виду, и все же переспрашиваю:

– В каком смысле?

– Почему вы тратите на меня время?

Я улыбаюсь:

– Я гуляю с вами, потому что так хочу и так надо. Не переживайте, мне нравится с вами гулять. Сидеть вот так, разговаривать, думать о чем-то своем. Что может быть лучше?

Элли смотрит прямо в глаза, и на какую-то секунду ее взгляд теплеет. На губах появляется подобие улыбки.

– Мне с вами интересно, и если вы хотели меня заинтриговать, вам это удалось. Мы очень мило беседуем, и все же я ничего о вас не знаю. Я не прошу, конечно, поведать историю вашей жизни, но к чему столько тайн?

– Я читал когда-то, что женщины без ума от таинственных незнакомцев.

– Это не ответ. Вы просто ловко уклоняетесь от моих вопросов. Даже не рассказали, чем кончилась история, которую вы читали мне сегодня утром.

Я пожимаю плечами. Потом спрашиваю:

– А это правда?

– Что правда?

– Что женщины любят таинственных незнакомцев?

Элли смеется и отвечает мне в тон:

– Думаю, некоторые – да.

– А вы?

– Мы слишком мало знакомы, чтобы я отвечала на такие вопросы.

Она кокетничает, мне это страшно нравится.

Мы молча сидим на скамейке и смотрим вокруг. Понадобилась целая жизнь, чтобы этому выучиться. Наверное, только старики могут молча сидеть друг подле друга и наслаждаться тишиной. Молодые – горячие и нетерпеливые – непременно ее нарушат. И зря, потому что тишина совершенна. Священна. Она сближает, да только те люди, что подходят друг другу, не скучают в тишине. Такой вот парадокс.

Пролетали минуты, и мы опять, как и утром, задышали в унисон – глубоко, свободно. В какой-то момент Элли даже задремала, как человек, который полностью доверяет своему спутнику. Молодые этого не поймут. А когда она открыла глаза, случилось чудо.

– Видите вон ту птицу? – Элли указала куда-то пальцем, я прищурился и, к своему удивлению, смог разглядеть летящий силуэт. Конечно, только благодаря яркому солнцу.

– Это крачка чеграва, – объяснил я, глядя, как птица парит над Брайсес-Крик, и по старой привычке положил руку на колено Элли. А она ее не убрала.

Элли очень точно заметила насчет моей уклончивости. В такие дни, как сегодня, когда жену подводит только память, я нарочно даю самые расплывчатые ответы, потому что за последние несколько лет неоднократно ранил ее неосторожными словами и не хочу повторять ошибки. Поэтому держу язык за зубами и отвечаю лишь на ее вопросы, да и то не до конца.

Такое решение далось мне с трудом, в нем есть как плюсы, так и минусы, но оно совершенно необходимо, потому что правда приносит Элли боль. Чтобы она не страдала, я ничего не рассказываю. Бывают дни, когда она не помнит не только о том, что у нас есть дети, но и о том, что мы вообще женаты. Это очень тяжело, однако я не вижу другого выхода.

Обманываю ли я Элли? Возможно. Просто я больше не хочу видеть ее подавленной, сломленной тем потоком информации, который я, бывало, обрушивал на нее. А вы смогли бы взглянуть на себя в зеркало и не расплакаться, поняв, что забыли все самое важное, всю свою жизнь? Элли не может, я выяснил это точно, потому что, когда ее «одиссея» началась, я рассказывал ей все. О ее жизни, замужестве, детях. Друзьях и работе. Вопросы – ответы, вопросы – ответы, как в ток-шоу.

Это был какой-то кошмар для нас обоих. Я превратился в ходячую энциклопедию, сборник ответов на бесконечные «что?», «когда?» и «где?», хотя на самом деле важны были лишь «почему?», на которые я не знал и не мог знать ответа и которые одни наполнили бы ее жизнь смыслом. Элли бессмысленно разглядывала фотографии детей, крутила в пальцах карандаши и кисти, понятия не имея, что с ними делать, и читала письма, которые не приносили ей радости. Она слабела час от часу, бледнела и чахла, и день кончался гораздо хуже, чем начинался. Я просто терял и время, и жену. А вслед за ней – себя.

И я решил все изменить. Я стал Магелланом, Колумбом, исследующим невероятные загадки человеческого мозга, и мало-помалу нашел свой путь. Открыл то, что знает каждый ребенок: наша длинная жизнь – лишь совокупность множества маленьких жизней, каждая длиной в один день. И каждый день нужно прожить в любви и красоте, любуясь цветами и птицами, наслаждаясь стихами. День, проведенный в беседах, день, когда ты можешь любоваться закатом и ощущать прохладу ветра, нельзя назвать потерянным. Последнее время я считаю, что жизнь не прошла даром, если мне просто удается посидеть на скамейке с любимой, положив руку ей на колено.

– О чем вы думаете? – спрашивает Элли.

Подступают сумерки. Мы встаем со скамейки и идем бродить по тропинкам, свободно вьющимся вокруг здания, где нам приходится жить. Жена опирается на мою руку, и я сопровождаю ее в прогулке по окрестностям. Это она сама предложила. Видно, я ее очаровал. Или она боится, что один я где-нибудь упаду. В любом случае это приятно.

– Я думаю о вас.

Элли с благодарностью сжимает мою руку. В последнее время по ее поведению я научился угадывать, что она сделает дальше, даже когда Элли сама этого еще не знает. Я продолжаю:

– Знаю, что вы не можете вспомнить, кто вы такая, но я-то помню, и вы мне очень нравитесь.

Элли постукивает пальцами по моей ладони и улыбается.

– Вы очень добрый и милый. Наверное, мне и раньше было так же хорошо с вами, как и сейчас.

Некоторое время мы молча идем по дорожке. Потом она говорит:

– Хочу сказать вам кое-что.

– Говорите.

– Мне кажется, у меня есть поклонник.

– Поклонник?

– Да.

– Понятно.

– Вы мне не верите?

– Верю.

– Неудивительно.

– Почему?

– Потому что мне кажется… это вы.

Я обдумываю ее слова, пока мы в тишине, взявшись за руки, идем через двор и входим в сад. Он весь зарос цветами. Тут я останавливаю Элли и собираю букет – красные, розовые, желтые, синие цветы. Протягиваю жене, она подносит букет к носу. Зажмурившись, вдыхает запах цветов и шепчет:

– Как прекрасно!

Мы идем дальше, в одной руке Элли – моя рука, в другой – букет. Окружающие разглядывают нас, я знаю, что за спиной нас называют удивительной парой. В каком-то смысле они правы, хотя меня это мало радует.

– Так вы считаете меня вашим поклонником? – наконец-то переспрашиваю я.

– Да.

А почему?

– Потому что я нашла то, что вы подсунули.

– Что именно?

– Вот это. – Она протягивает мне кусочек бумаги. – Лежало у меня под подушкой.

Я читаю вслух:

Тела слабеют день за днем,Но души вместе до конца.Мы поцелуем разожжемЛюбви огонь у нас в сердцах.

– А еще? – спрашиваю я.

– Вот. В кармане пальто.

Горит закат, прошла гроза,Твое лицо сияет вновь.Я загляну тебе в глазаИ там найду свою любовь.

– Что ж, понятно. – Только это я и говорю.

Солнце садится, а мы все гуляем. Сумерки сгущаются. Мы беседуем о поэзии, и я в который раз очаровываю Элли, декламируя стихи.

Наконец мы возвращаемся. Я устал, и Элли это чувствует. На пороге мы останавливаемся, и она долго, пристально смотрит мне в глаза. Я отвечаю ей тем же и в который раз удивляюсь, как я постарел и сгорбился, – теперь мы с женой одного роста. Иногда мне даже нравится, что она не понимает, как я изменился.

– Что вы делаете? – спрашиваю я.

– Не хочу забыть вас и этот день. Пытаюсь сохранить в памяти ваше лицо.

Удастся ли ей? Конечно, нет. Но я не говорю об этом. Просто улыбаюсь в ответ:

– Спасибо.

– Я правда не хочу вас забыть. Вы не такой, как все. Не знаю, что бы я сегодня без вас делала.

У меня сжимается горло. В ее голосе звучит нежность, та нежность, ради которой я живу. Как бы я хотел снова стать сильным и подхватить ее на руки!

– Не говорите ничего, – предостерегает меня Элли. – Давайте просто запомним этот миг.

Я подчиняюсь с огромным удовольствием.

Болезнь прогрессирует, сейчас Элли чувствует себя гораздо хуже, чем вначале, и все-таки отличается от других больных. Здесь таких еще трое, и я пытаюсь наблюдать за ними. У всех более тяжелая стадия болезни Альцгеймера, они вообще ничего не помнят, даже соображают с трудом. До бесконечности повторяют одни и те же слова, действия. Двое уже и поесть-то самостоятельно не могут, видимо, скоро умрут. А третья все время уходит и теряется. Однажды ее нашли в чужой машине довольно далеко отсюда. С тех пор бедняжку привязывают к кровати. Иногда они злятся, а иногда плачут, как беспомощные дети. Почти не узнают ни медперсонал, ни своих родных. Страшная это болезнь: и их, и наши с Элли дети всегда уезжают отсюда с тяжелым сердцем.