Пауло Коэльо - Дневник мага Страница 24

И в ночи не стало больше ни тайн, ни страхов. Она стала счастливой и мирной. Озноб унялся, я встал и двинулся туда, где крестьяне оставили свои насосы. Выстирал штаны, достал из мешка и надел другую пару. Потом вернулся под дерево, подкрепился оставленными мне Петрусом сэндвичами. И клянусь, в жизни не ел я ничего вкуснее, потому что я был жив, потому что Смерть не страшила меня больше.

Спать я лег там же, под деревом. И никогда еще тьма не осеняла меня таким покоем.

Лечь на землю, расслабиться. Руки скрещены на груди, как у покойника.

Представьте себе во всех подробностях свои похороны так, словно они должны произойти назавтра. Разница лишь в том, что вас в могилу кладут живым.

По мере того как разворачивается вся процедура: отпевание, вынос, доставка гроба на кладбище, опускание гроба в могилу, черви — вы все сильнее напрягаете все мышцы в отчаянной, но безуспешной попытке пошевелиться.

Это вам не удается. И вот, не выдержав больше, движением всего тела вы расшвыриваете в стороны доски гроба, делаете глубокий вдох — и освобождаетесь. Это движение возымеет больший эффект, если будет сопровождаться криком, вырывающимся из самой глубины нутра.

Слабости

Мы с Петрусом стояли посреди бескрайнего пшеничного поля, уходящего до самого горизонта. Монотонно-ровное уныние его нарушал только средневековый столбик с крестом — веха на пути пилигримов. Подойдя к нему, Петрус опустился на колени и попросил меня сделать то же самое.

— Давай помолимся. Помолимся за то единственное, что может нанести поражение пилигриму, который обрел свой меч, — за свойственные человеку слабости. Как бы совершенно ни владел он почерпнутым у Великих Учителей искусством боя, одна из его рук всегда может обернуться его злейшим врагом. Давай помолимся за то, чтобы ты всегда держал свой меч — если сумеешь, конечно, найти его — в той руке, которая не осрамит тебя.

Было два часа дня. В полнейшей тишине Петрус начал:

— Господи, смилуйся над нами, ибо мы — паломники на Пути Сантьяго, а потому наделены пороками и слабостями. В неизреченной милости Своей сделай так, чтобы никогда не смогли мы обратить обретенное познание против самих себя.

Смилуйся над теми, кто сам себя жалеет, считая, что они — хороши, а вот жизнь к ним несправедлива, ведь они не заслуживают того, что случается с ними, — ибо никогда они не смогут вступить в Правый Бой. Но еще большую милость яви тем, кто жесток по отношению к самому себе, кто видит в поступках своих и деяниях лишь коварство и злобу, кто во всех несправедливостях мира винит себя. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…у вас и волосы на голове все сочтены».

Смилуйся над теми, кто приказывает, и над теми, кто все время посвящает работе, принося себя в жертву ради воскресенья, когда все закрыто и некуда пойти. Но еще большую милость яви тем, кто относится к работе своей как к святыне и выходит далеко за пределы собственного безумия, а в конце концов погрязает в долгах или оказывается по воле своих же братьев на кресте. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…будьте мудры как змии и просты как голуби».

Смилуйся над человеком, который может одолеть весь мир, а выиграть в Правом Бою с самим собой не в силах. Но еще большую милость яви тем, кто в Правом Бою одолел самого себя, а теперь околачивается на углах жизни и в барах ее, потому что не смог победить мир. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…всякого, кто слушает слова Мои сии, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне».

Смилуйся над теми, кто робеет взять в руку перо или кисть, резец или иное орудие, считая, что кто-то уже исполнил это предназначение раньше и лучше, нежели он, над теми, кто не считает себя достойным войти под благословенные своды Искусства. Но еще большую милость яви тем, кто дерзнул взять в руку перо или кисть, резец или иное орудие, но Вдохновение свое они облекают в убогую и невзрачную форму самодовольства и сознания своего превосходства над другими. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и не бывает ничего потаенного, что не вышло бы наружу».

Смилуйся над теми, кто ест и пьет и имеет всего вдоволь, но несчастлив и одинок в довольстве своем. Но еще большую милость яви тем, кто постится и воздерживается, осуждает и запрещает, в том полагая святость свою, и поминает имя Твое на площадях. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истинно».

Смилуйся над теми, кто боится Смерти, не ведая, как много царств уже пали во прах, как много мертвых уже умерли, кто несчастлив при мысли о том, что настанет день — и все кончится. Но еще большую милость яви тем, кто, зная многих мертвых своих, сегодня почитают себя бессмертными. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия».

Смилуйся над теми, кто уловлен в шелковые сети Любви и кто почитает себя господином над кем-то, и терзается ревностью, и убивает себя ядом, и мучается, потому что не могут они постичь, что Любовь изменчива, как ветер и как все сущее на свете. Но еще большую милость яви тем, кто умирает от страха полюбить и отвергает любовь во имя Любви Истинной, которая им не известна. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек».

Смилуйся над теми, кто тайну Мироздания сводит к простому объяснению, Бога — к волшебной палочке, а человека тщится представить существом, имеющим потребности, которые должно удовлетворять, ибо ему никогда не дано услышать музыку сфер. Но еще большую милость яви тем, кто, обуянный слепою верой, пытается в ретортах своих получить из ртути золото, кто обкладывается книгами о тайнах Таро и могуществе пирамид. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…пустите детей приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Божие».

Смилуйся над теми, кто не видит никого, кроме самих себя, кто из окон своих лимузинов глядит на других как на отдаленный и оттого смутно видный пейзаж, кто, затворяясь на верхнем этаже в кабинетах с кондиционерами, безмолвно терпит одинокую муку всемогущества. Но еще больше милости яви к тем, кто милосерд и великодушен и, раздавая все имение свое, ищет победить зло одной лишь любовью. Ибо им неведом Твой закон, он же гласит: «…продай одежду свою и купи меч».

Господи, смилуйся над нами — мы ищем и чаем взять в руку возвещенный Тобою меч, смилуйся над народом праведным и греховным, рассеянным по лицу земли. Ибо мы не знаем самих себя и часто думаем, будто одеты, тогда как наги; полагаем, что совершили преступление, тогда как спасли кого-то. Не позабудь в неизреченной милости Твоей обо всех нас — о тех, чья рука, держащая меч, — это и рука ангела, и рука демона одновременно. Ибо мы сущи в мире и в мире пребудем и нуждаемся в Тебе. В Тебе и в законе Твоем, он же гласит: «…когда Я послал вас без мешка, и без сумы, и без обуви, имели ли вы в чем недостаток?»

Петрус завершил свою молитву. Было все так же тихо. Он пристально смотрел на пшеничное поле, простиравшееся вокруг.

Завоевание

В конце того дня мы пришли на развалины замка, принадлежавшего в старину ордену тамплиеров. Присели передохнуть. Петрус раскурил неизменную сигару, я допил оставшееся от обеда вино. Потом оглядел окрестности — несколько крестьянских домиков, башню замка, волнистую поверхность вспаханного поля, приготовленного к севу. Внезапно справа от меня появился, пробираясь через лежащие в руинах крепостные стены, пастух со своими овцами. Небосвод пламенел закатом, и в завесе пыли, поднятой овечьими копытцами, все сделалось призрачным и смутным, словно сон или колдовское видение. Пастух поднял в знак приветствия руку. Мы ответили.

Овцы прошли мимо нас своим путем. Петрус поднялся. Зрелище было впечатляющее.

— Идем! Надо спешить, — сказал он.

— Почему?

— Потому! Разве ты не понимаешь — мы уже давно находимся на Пути Сантьяго?

Но что-то подсказывало мне — его внезапная торопливость таинственно связана с магическим появлением пастуха и овечек.

Через два дня мы вышли к подножью гор, высившихся на юге и ломавших монотонность бескрайнего пространства пшеничных полей. На холмистой равнине там и тут, здесь и там виднелись желтые знаки, упомянутые падре Хавьером. Петрус же без объяснений двинулся прочь от них, упорно забирая все дальше к северу. На мои недоуменные вопросы он сухо отвечал, что проводник — он и, стало быть, знает, куда направляется.

Мы шли уже не менее получаса, когда вдруг послышалось нечто похожее на шум водопада. Вокруг не было ничего, кроме выжженных солнцем полей, и я подумал, что это шелестят колосья под ветром. Но с каждым шагом шум становился все сильней, покуда не исчезли последние сомнения: это и в самом деле — водопад. Необычность же заключалась в том, что сколько ни крутил я головой, так и не заметил вблизи горы, с которой мог бы низвергаться поток.