Валентин Гнатюк - Перуновы дети Страница 24

В пятьдесят четвёртом так же тяжело было покидать Брюссель и отправляться в неизвестность. Но Юру пригласили в Сан-Франциско на должность редактора русскоязычной газеты, и он не мог отказаться от подобного шанса.

Под мерные покачивания судна сами собой стали всплывать воспоминания. Перед поездкой в Америку Жанна основательно занялась английским. Ей, говорившей с детства на двух языках – родном немецком дома и французском в школе и на улице, – это было совсем не трудно. Желание и природные способности да плюс к тому целеустремлённость её натуры позволили легко освоить ещё один язык. Жаль только, что эти способности исчезали при попытке выучить русский. Всякий раз, услышав её «коверканье», Юра очень раздражался и выходил из себя.

– Ты глупая! – кричал он. – Никогда не сможешь ни выучить его, ни понять!

Мадам Жанна опасалась столь острой реакции и после нескольких подобных случаев, чтобы не злить Юру, оставила всякие попытки освоить этот невероятно сложный русский язык.

В Америке нашла работу по специальности. До сих пор ясно помнит, как пришла устраиваться медсестрой.

Явившись в точно указанное время, Жанна увидела в просторном холле госпиталя ещё двух женщин. Сидя в креслах у журнального столика, они изучали рекламные проспекты. «Тоже поступают на работу», – догадалась мадам Жанна, внимательно оглядев претенденток. Обе были гораздо моложе, одна мулатка с крепкими округлыми плечами и высокой грудью, вторая – стройная мексиканка со смоляными вьющимися волосами. Жанна заволновалась: а вдруг не возьмут? Всё-таки ей уже сорок шесть лет… Правда, знакомый Куренкова уверял, что вопрос о приёме уже решён, и всё же…

Через холл быстрыми деловыми шагами иногда проходили сотрудники в лёгких голубых костюмах с эмблемой госпиталя над правым нагрудным карманом. Из подъехавшей санитарной машины два дюжих санитара-негра вытащили носилки с пациентом и, ни минуты не мешкая, понесли их к грузовому лифту.

В это время по винтообразно изогнутой лестнице спустилась молодая девушка-секретарь с папкой и ручкой в руках. Она уточнила фамилии и сверила их с анкетными данными, что-то отметив у себя в списке. Появившись вновь через четверть часа, пригласила Жанну следовать на второй этаж.

В светлом кабинете за столом сидел полноватый и лысоватый джентльмен лет пятидесяти. Он просматривал документы новых кандидаток, сверху лежала анкета Жанны и рекомендательное письмо. Мадам Miroluboff, следуя короткому жесту, подошла к столу, протянула удостоверение медсестры и села напротив. Джентльмен задал несколько коротких вопросов.

– Вы приехали из Англии? – поинтересовался он.

– Нет, из Бельгии.

– Но вы англичанка?

– Я бельгийка немецкого происхождения…

– Но ваш английский? – вскинул бровь джентльмен. – Если бы не документы, я мог бы поставить сто долларов против одного, что вы из Англии, а точнее – из Йоркшира.

– Прежде чем приехать в вашу страну, я изучила язык. Очень помогло то, что в госпитале, где я прежде работала, лежали несколько англичан, я общалась с ними.

Джентльмен удовлетворённо кивнул, потом встал, заложил руки за спину и, пройдясь по кабинету, сказал:

– Мы платим своим работникам хорошие деньги, но и требуем от них полной отдачи в работе. – Остановившись на секунду и критически оглядев хрупкую фигурку леди, он продолжил: – Чистота и аккуратность во всём! Скорость и точность исполнения своих обязанностей при неизменной – я подчёркиваю – при неизменной улыбке и доброжелательности. Больной платит за лечение и обслуживание, и не дай бог ему что-то не понравится в вашей работе! Запомните, жалоба больного автоматически обозначает конец вашей карьеры! – Он ещё раз выразительно посмотрел на маленькую женщину. – Желаю удачи!

Все три вновь поступивших медсестры попали в одно отделение и быстро сдружились. Работать действительно было трудно, сразу чувствовалась разница в интенсивности и требованиях по сравнению с Европой. К концу смены не только хрупкая Жанна, но и мулатка Элиз, и выносливая мексиканка Жоан с трудом возвращались в сестринскую комнату. Казалось, не было сил даже на то, чтобы переодеться, не говоря уже о дороге домой. Тогда Элиз доставала припасённый спирт, они выпивали по глотку и таким образом несколько снимали сверхчеловеческое напряжение.

У Юры с работой не вышло, и он вновь принялся за литературный труд. Много писал, даже ночами. Мадам Жанна понимала, что судьба послала ей в мужья незаурядного человека, и готова была разбиться, но обеспечить ему возможность творить произведения, которые однажды потрясут мир, поэтому нужно держаться за работу, всегда быть на пределе внимания, улыбаться и наилучшим образом исполнять свои обязанности.

Жизнь в Америке предстала разнообразной: и трудной, и интересной. Она выкраивала время для чтения, умудрялась в меру сил помогать Юре, переводя нужные ему статьи. Возвращаясь вечером после тяжёлого дня, спрашивала: «Юрочка, что ты сегодня написал?» Юра кормил её вкусным ужином и рассказывал, что удалось сочинить из стихотворений или написать о древних временах, людях, традициях. Это было так красиво и возвышенно, что душа отдыхала и возвращались силы. Ни разу не видев России, мадам Жанна полюбила эту загадочную страну так, как любил её Юра и многие замечательные русские люди, которых они встречали в разных странах, и в Америке тоже. После ухода на пенсию появилась возможность много читать, путешествовать, общаться с людьми. Она выписывала кучу журналов, стремилась быть в курсе событий, интересовалась природой различных мест, историей, архитектурой.

Теперь вот приходилось покидать ставшие родными Штаты…

Юрий Петрович, напротив, оставлял Америку без особого сожаления. Может, потому, что надежды, с которыми ехал сюда, не оправдались. А какими радужными представлялись они семнадцать лет назад! Копиями «дощек Изенбека» заинтересовался наконец настоящий учёный, ассиролог и санскритолог Александр Александрович Куренков, который заведовал Русским музеем в Сан-Франциско и издавал журнал «Жар-птица». И этот учёный, между прочим генерал, вёл с ним, Юрием Петровичем, переписку, опубликовал в «Жар-птице» статью, а затем пригласил в Штаты на должность редактора газеты «Русское слово». Открывалась широкая перспектива, воссияла надежда на признание его талантов!

А всё оказалось призрачным миражом…

– Юра, ты не устал? Становится прохладно, вечереет, пойдём в каюту…

– Да, пожалуй, – согласился Миролюбов. – Полежу немного…

Они спустились к себе. Мадам Жанна помогла супругу раздеться и лечь. Вот и началось их путешествие. Женщина тихонько вздохнула. Сердце её вновь сжалось от взгляда на мужа. Полиартрит сделал его тело непропорциональным: укоротившийся позвоночник на несколько сантиметров уменьшил рост, а ноги остались прежней длины. Медик с большим стажем, она понимала, сколь беспочвенны иллюзии мужа о том, что в Европе ему станет лучше. Пыталась отговорить от переезда, но потом, не в силах лишить его последней надежды, больше не возражала. Да и к родным – сёстрам и племянникам – станет теперь ближе…

Она и сама не заметила, как задремала.

Юрий Петрович проснулся около двух ночи. В иллюминатор заглядывали звёзды, ровно гудело корабельное сердце, за пластиковой панелью в трубах журчала вода. В кресле за столиком спала жена. Миролюбов знал, что боль в теле и мысли в голове теперь долго не дадут уснуть. Снова потянулись воспоминания.

После смерти Изенбека Юрий Петрович, используя его наброски и копии, стал работать дальше. Однако ему, сыну и внуку православных священнослужителей, воспитанному в соответствующей религиозной среде, древние тексты поначалу казались слишком еретическими. Было странно и противоестественно, что в письменах нет упоминаний ни о Христе, ни о дьяволе, ни о грядущем Страшном суде и покарании грешников. Рай был, по-славянски он назывался Ирий, а вот ада не было! Не было всех тех канонов, на которых зиждется христианская церковь. Конечно, он понимал, что в дощечках, вырезанных ещё до принятия на Руси Христовой веры, так и должно быть, но смириться с этим не мог. Многое шло вразрез и противоречило учению церкви, поэтому, попав в неокрепшие умы, могло быть неверно истолковано. И тогда Юрий Петрович, вспомнив некоторые рассказы из житий святых угодников, стал сочинять свои, христианские легенды, в которые добавлял некоторую дозу информации из «дощек». Вначале осторожно, а потом всё шире и смелее. Пока однажды не озарила мысль: зачем мучиться и что-то выдумывать, если можно подать всё, о чём говорится в дощечках, но чуть по-другому. Ведь все эти сюжеты гипотетически могли быть рассказаны какими-нибудь старыми людьми на прежней родине! Тогда решалось сразу несколько вопросов: в «сказах» стариков непременно должен упоминаться Христос, древних «воев» могут заменить «казаки», упростить, сгладить язык, убрать лишнее – и тогда никто не узнает в них «дощечек Изенбека». Появятся народные сказания, которые лично он, Юрий Петрович, мог слышать у себя в селе, запомнить и записать. Тогда он становится самостоятельной личностью, независимым от «дощек» хранителем и исследователем древних славянских традиций. Прошло две мировых войны: кто узнает, кто проверит, существовали на самом деле «прабка» Варвара и старуха Захариха, дед Канунник и кобзарь Олекса? Революция смела всё, уничтожила последние остатки «дедовщины» – это беспроигрышный козырь, который можно и нужно использовать!