Александр Новиков - Записки уголовного барда Страница 24

— Садись, хуля там среди чертей толкаться. Место для раздевалки нашел?

— Да, в общем, все уже нашел. Со Славкой вместе. Ну и еще там кто-то.

— Кто — «кто-то»?.. Медведь что ль? Медведь, у нас, бля, блатной. Он на JIO-15 переодевается — тоже мне, блоть ебаная! У него кент на пиле сидит. Надо бы прикрыть эту лавочку, а-га-га!..

— А что такое — JIO-15? — спросил я для поддержания разговора. Хотя, честно говоря, было глубоко плевать на эту «ЛО».

— Основная часть производства, Санек, можно сказать — сердце.

— Голова, — добавил Мешенюк.

— Это огромная пила, больше метра диаметром. Управляется оператором из отдельной кабины. Напротив — тоже кабина. В ней сидит другой оператор, который огромными клешнями разбирает пачки хлыстов и кидает их в лоток. В лотке движется цепь с поперечинами. «Хлыст» — это ствол дерева, без веток. Он идет до пилы. Доходит. Оператор, что сидит на пиле, останавливает цепь. Нажимает кнопку — пила — жжик! Другую кнопку нажимает — цепь пошла. Шесть метров прошла — стой! Опять пилой — жжик!.. А хлысты, вон, ты видел, лесовозами подвозят. Краном снимают и— на площадку эстакады. Пачка — двадцать тонн. Так пачку к пачке, пятьсот кубов за смену. Ну и так далее... Потом поймешь. От того, как ЛО-15 успевает, зависит план. Если он есть — все в порядке. Плана нет — головы поотшибаю. Еще раз плана нет — в изолятор. А там, когда из изолятора вышел — глянь, а на ЛО уже другой оператор сидит. А этого куда?.. Правильно — на разделку, на дрова. Если будка, где он сидел, была — голова, то дрова — это...

— Жопа, — закончил глубокую захаровскую мысль Мешенюк.

— Уразумел?.. Так, Миша, давай выгоняй всех на эстакаду. Ночную смену гони в тепляк.

Мешенюк быстро вышел.

— Хорош сидеть!.. Давай выпрыгивай из тепляка!.. — донесся его голос.

Застучали сапоги, зазвякали крючки. Народ нехотя потянулся к длинной эстакаде. Через минуту все стихло. Захар закурил и громко крикнул в сторону инструменталки:

— Федька!..

Влетел детина.

— Подбери-ка, вот, Александру крючок покозырнее... чтоб не разогнулся. А то хуй его знает — может, по-стаха- новски работать начнет, га-га-га!.. Да телагу с сапогами. Все понял?

— Понял.

Федька убежал.

— Сегодня подберем чего-нибудь. Если не подойдет — в жилзону вернемся, отряднику заявление напишем. Тебе в каптерке Обух выдаст... Обуха знаешь?

— Нет.

— Завхоз каптерки. Подпольный миллионер зоновс- кий. У него и швейка, и каптерка. Я ему скажу, чтоб с тебя не вымогал. Дюжевский работник... Крыса двухжелудочная, га-га!..

Послышался грохот сапог. Пришла ночная смена, а с ней и Мешенюк.

— Ну что, батька, куда Александра ставить? С кем в пару?

— Со Славкой пусть... Но пока Славке дай кого-нибудь, а мы тут покалякаем. Наработается еще, успеет, срок большой, га-га!.. Иди, иди, смотри за производством.

Захар приоткрыл дверь и крикнул:

— Федька! Захвати там еще чего-нибудь!..

Опять нарисовался детина, держа под мышкой телагу.

— Вот... Все что нашел.

Из телаги он вытащил сверток с какой-то едой и бросил ее на топчан. Телага была вполне сносной и почти по размеру.

— Носи на здоровье.

Так начался мой первый рабочий день в качестве «разнорабочего разделки». Выпили чаю. Захар пришел в благое расположение духа, закурил и забалагурил. На этот раз не о себе. Да и в каком-то другом, неестественном для него тоне. Без работы на публику, без привычного гогота.

— Да-а-а... Жизнь, Санек, она длинная и непонятная штука... Я имею в виду лагерную. На воле там все понятно. Есть у кого помощи попросить, в случае чего — поплакаться. Лагерь — другое. Здесь чтоб себя по положению поставить — годы нужны. Годы... А рухнуть все может в один миг. Я сам из Красноярского края, там попал. Сюда этапом пришел совсем еще молодым, почти пацаном. Не по возрасту пацаном — по жизни. Здесь тогда натуральный ад был. Он и сейчас — ад кое-кому бывает. Но сейчас — прокурор, надзор, Красный Крест, перестройка и прочая хуйня! А тогда — смотрящий, блатные. Ну и хозяин. Хотя хозяин — на третьем месте. Ему с блатными приходилось считаться. Раньше зона черная была, потом уже ссучилась. А тогда все блатные решали. Допустим, загрубила в чем-то администрация, наказали кого-нибудь ни за что — блатные собрались и порешили: завтра зона на работу не выходит. И все. Послали шныря в штаб с депешей — так и так, мужики, мол, на работу идти отказываются. Хозяин в то время другой был, молодой, только на должность заступил. Короче, не поверил. Шныря в трюм закрыли. А утром на вахте висит плакат, черным по белому написано: «Кто на работу выйдет — тот пидарас». И что ты думаешь? Ни один не вышел! Вся зона в бараки вернулась. А почему? А потому что понятия другие были. И предъявляли по-другому: «Плакат читал? Читал. А на работу зачем вышел?.. А? Значит, в пидоры стремишься?.. Ну, раз стремишься — держи пидорский матрас и — в курятник!..» Так и было. Но всю зону в изолятор не посадишь, всех блатных тоже. Не влезут — слишком до хуя народу. А хозяин был дурак — закрыл в БУР самых блатных. Ну и что ты думаешь? Вся зона на работу вышла. День ходит. Два дня ходит. Хозяин доволен, ходит, в хуй себя надувает. А на третий день — штабеля как полыхнули!.. Ты видел, какие здесь штабеля? Самый маленький — с пятиэтажный дом. Так горело, что краны подъемные плавились, сгибались, как свечки. Под это дело еще кое-кого замочили и — в штабеля! Там даже пепла не найти после пожара, не то что — кости. Короче говоря — бунт! В управлении шум, комиссия за комиссией... Хозяина — по пизде метлой. Блатных из БУРа — обратно. Пришел новый начальник — начал рогами шевелить. Это на воле дуракам сказки рассказывают, будто в зоне все делается руками администрации — хуй там! В зоне, запомни, Санек, все делается чужими руками. Чужими. А администрация, если не дура, — все зэковскими руками. И прессуют, и прикармливают. Лагерь— дело тонкое, хе-хе... Думаешь, мне надо, чтобы ты работал? Нет. Я могу тебя вообще на эстакаду не выводить. Сиди в тепляке, чай пей или по бирже шастай. Но сдадут, завтра же сдадут. Меня хозяин дернет, спросит: «Почему у тебя Новиков не работает?» А я что отвечу?.. Не хочет?.. Или — я так хочу?.. Не прокапает. Значит, нужна мулька какая-нибудь. Ну, например, будто я тебя поставил инструментальщиком. Или помощником его — работы много, мол, тот один в запарке не справляется, топоры и цепи наточить не успевает. И так далее. Я эту мульку Грибанову прогоню. Но тот не дурак, все поймет. Раз ты с первых дней на теплом месте — значит, меня подогрел. Значит, он с меня тоже начнет кровь сосать. Нет, не деньги, не сало. Дровами начнет брать. Здесь на воле всем дрова березовые нужны. Чурбанов напилить- то несложно. Их выписывают официально, платят в кассу колонии и — пожалуйста, вывози. И коли их, блядь, на морозе сам. А здесь зимой морозы такие, что одной машиной дров не обогреешься. Здесь и вольные живут в бараках. У других — бани на заимках да во дворах. Дрова здесь — дефицит. Валюта. А кто не захочет машину колотых дров получить? Услуги такой, как «расколка дров», в зоне нет. Но если хорошо попросить Захара, то... А кто может попросить?.. Грибанов, правильно. Не Дюжев, не Нижников, не Филаретов, никто — они высоко сидят. Хотя дрова им тоже ой как нужны. И всем хочется — за копейки. Поэтому, к кому идти? Правильно, к Захару. Через Грибана. Ну, а я и говорю, так и так, гражданин начальник, Новиков дрова колет. Грибанов опять мне не поверит, потому что дрова здесь черти и пидорасы в бригаде колют. Значит, что я должен сказать? А то, что не работаешь ты для того, чтобы лучше работали другие! То есть ты — моя правая или левая рука. Он только рот разинет, чтобы дальше спрашивать, а я ему: «Гражданин начальник, вы машинку дров заказывали, так вот, благодаря Новикову вам накололи две!..» Ну, так, к примеру. Усек?.. Он сразу жало и прикусит. Хотя бы на время, до следующей машины.

Старшаком я тебя сразу поставить не могу— надо пару-тройку месяцев отпахать. Надо знать производство. Будем вместе с Петрухой думать, как это покрасивее обстряпать. Совсем уж не работать не получится. Вон, со Славкой пока да с Медведем работай не в напряг, а там посмотрим. Обживайся, по делам ходи, но учти, если спа- лишься, если поймают не на рабочем месте — я тебя никуда не отпускал! Грузи все на себя. Я, конечно, отмажу перед отрядником. Отрядник — не страшно. Главное, не спалиться хозяину. Вот если тот увидит — это суток десять без вывода, не меньше. Рыло кому-нибудь набьешь — не посадит. С гревом спалишься — не посадит. Прапора какого-нибудь на хуй пошлешь— не посадит. Но если с рабочего места ушел или план не выполняешь— пощады не жди. План — святое. Нижников — душа не мелкая, это не Дюжев, который за пуговицу, за сапоги грязные, за всякую дребедень в карцер сажает. Даже знаешь какой случай был. На стене лесоцеха кто-то ночью написал: «Нижников — хозяин. Филаретов — мужик. Дюжев — пидарас». А-га-га!.. В натуре, не вру, так и было. А утром хозяин идет с обходом по бирже. Его папаху далеко видать. Идет, короче, как сохатый по лесу — широченными шагами. Видит надпись. Он: «Бригадира лесоцеха — ко мне!» Побежали за бригадиром. Тот заспанный, прискакал, ни хуя понять не может. Обросший уже был — вот- вот освобождаться. За шевелюру трясется. Нижников ему: «Та-а-к... Вот так это само дело ебиомать!.. Это что у тебя здесь за агитация?! А?.. Что за грамотеи, вот так это дело, развелись? А ну закрасить быстро, само дело ебиомать!» Тот в ответ: «А что закрашивать, гражданин полковник?» Хозяин как рявкнет: «Обернись, вот так это дело, и думай, что здесь закрасить! А я после обеда посмотрю, как у тебя голова думает, ебиомать...»