Юкио Мисима - Жажда Любви Страница 24

В дождливые дни веранда, где готовили в хорошую погоду, была закрыта. И Эцуко пошла на кухню. Чтобы рис, приготовленный накануне, сохранил вкус, Миё не переложила его в коробочку, а оставила в кастрюле. Эцуко поняла, что на кухне хозяйничала Миё. Угли потухли.

Она пошла к Тиэко за горящими углями, чтобы затопить печь. И пока несла их, обожгла средний палец.

Боль раздражала Эцуко. Вскрикни она от ожога, Сабуро все равно не прибежит на помощь. А вот Якити примчался бы на ее голос, сверкая из-под кимоно голыми уродливыми и дряблыми ногами; кинулся бы к ней, чтобы спросить: «Что случилось?» Нет, Сабуро не прибежал бы. Вдруг ее стал разбирать идиотский смех. «Неужели Якити примчится?» Она прищурила глаза, как бы выражая сомнение. Он не станет смеяться вместе с ней. Он будет пытать ее вопросами, чтобы выяснить причину смеха. В его возрасте не смеются без всякого стеснения с женщиной. Он был ее эхом, ее отзвуком, а она была женщиной, которую никому в голову не придет назвать старой.

Кое-где на земляном полу образовались лужицы. Тусклый солнечный луч, просачиваясь сквозь стекло на дверях, лениво поблескивал в луже дождевой воды. Эцуко была в промокших липких гэта на босу ногу. Она облизывала кончиком языка обожженный палец, рассеянно поглядывая в дверной проем. В ушах до сих пор шумел дождь.

Что ни говори, а повседневная жизнь полна мелких постоянных забот. Попробуй-ка уследи за руками Эцуко, работающими без устали. Она ставила на огонь кастрюлю. Наливала воду. Сыпала сахар. Резала кружочками сладкий картофель. Сегодня на обед Эцуко приготовила толченый батат, купленный в Окамати мясной фарш, жаренные на сливочном масле грибы хацутакэ, подливку из тертого мяса с приправами. Эцуко выглядела рассеянной и в пылу воодушевления далеко уносилась мыслями.

«День проходит без особых страданий. Почему? И вправду меня ничто не мучит. Наверное, боль превратила мое сердце в лед, крепко сковала ноги, заставляет дрожать руки. Кто же я, кто? Вот сейчас я готовлю обед. Зачем я делаю все это? Холодный рассудок, точно попадающие в цель предсказания, отмеренные на весах логики и способности суждения — вот что мне нужно сейчас и впредь… Беременность Миё, должно быть, ставит последнюю точку! Однако чего-то еще не хватает. Для полноты, для совершенства должно произойти что-то ужасное. Что?..

А пока я должна хладнокровно следовать тщательно продуманному решению. Когда я вижу Сабуро, меня пронзает боль. Никакой радости. Однако если я не вижу его, то не могу без него жить дальше. Сабуро должен уйти отсюда. Это значит, что он должен жениться. На мне? Что за безумство! Конечно на Миё, на этой деревенской дуре, на этом перезрелом помидоре. На этой паршивой девчонке, смердящей мочой! Вот тогда-то мои страдания закончатся. Моим мучениям придет конец… Я выпью эту чашу до последней горькой капли.

Неужели я вздохну тогда с облегчением? Неужели в одно мгновение придет долгожданный покой? Буду цепляться за него. Буду верить этой лжи…»

Эцуко стояла у окна, слушая щебетанье — синиц. Она прислонилась к стеклу головой, наблюдая, как птичка отряхивает мокрые перышки. Черные блестящие глазки время от времени вспыхивали из-под тонких белых век. На горлышке распушилось оперение — полилось нетерпеливое, нервное щебетанье. Внимание Эцуко привлекла светлая полоса на горизонте. Между тем начинало накрапывать… Вдруг на окраине сада ярко озарилась каштановая роща, словно в глубине темного храма открылся золотой алтарь.

Дождь прекратился после полудня.

Якити вышел в сад, чтобы подвязать розы. Ливнем посносило подпорки, и цветы повалило наземь. Эцуко вышла следом за ним. Среди сорняков в мутных лужах ничком лежали розы, распластав на воде бордовые лепестки, — они словно бы отмучились, отстрадали.

Эцуко приподняла один стебель, бережно подвязала его к деревянной подпорке. К счастью, он не был сломан. Ее пальцы ощутили тяжесть безмятежных лепестков. Якити гордился цветами. Эцуко прикасалась к ним, заглядывая внутрь тугих бутонов — они притягивали свежестью и ароматом.

Якити подвязывал кусты молча, он был угрюм, словно его жгла какая-то обида. В высоких резиновых сапогах и армейских брюках, он ухаживал за розами, не разгибая спины. Молчаливость и бесстрастное выражение на лице еще больше выдавали в нем крестьянское происхождение. В такие часы Эцуко проникалась любовью к Якити.

И тут показался Сабуро. Он шел по гравийной дорожке.

— Я не заметил, когда вы ушли. Извините! Давайте я закончу работу, — обратился к ним Сабуро.

— Да мы уже закончили. Не беспокойся, — ответил Якити, не поднимая головы.

На темноватом лице Сабуро вспыхнула улыбка, когда он взглянул на Эцуко из-под огромной соломенной шляпы, сквозь рваные и перекошенные поля которой проникали лучи закатного солнца, усеивая лицо светлыми крапинками. Улыбка обнажила его белые зубы. Они были ослепительно белы, — казалось, что их омыло дождем. Эцуко привстала от неожиданности, зажмурилась.

— Ага, ты как раз вовремя. Я хотела поговорить с тобой. Давай пройдемся вдвоем.

Эцуко еще никогда не приходилось разговаривать с Сабуро в присутствии Якити таким благожелательным тоном. Она произносила слова естественно, без всякой робости. Случись постороннему услышать их, он мог бы расценить это как недвусмысленное предложение. Эцуко закрыла глаза на свою жестокую участь — ее ожидала миссия, от предвкушения которой ее переполняла радость.

Сабуро недоверчиво посмотрел на Якити. Однако Эцуко взяла его под локоть и повела к дому Сугимото.

— Вы куда собрались? Посекретничать? — раздался за их спинами неприятный голос Якити.

— Да! — ответила Эцуко.

Ее односложный ответ — импульсивный и почти бессознательный — лишал Якити возможности присутствовать при разговоре.

— Куда ты собрался? — начала она с бессмысленного вопроса.

— Я хотел отправить письмо.

— Какое письмо? Покажи-ка мне, будь добр.

Сабуро простодушно протянул открытку, свернутую в трубочку. Это был ответ на письмо его друга из родной деревни. От силы в четырех или пяти строках, написанных большими корявыми иероглифами, он сообщал о последних событиях: «Вчера у нас был праздник. Я тоже хорошо погулял с ребятами. Было очень шумно! До сих пор ломит тело. Мы погуляли на славу, было очень весело».

Эцуко пожала плечами. Рассмеялась.

— Да, немудреное письмецо, — сказала она, возвращая открытку.

Ее комментарий, видимо, огорчил Сабуро. Тень недовольства пробежала по его лицу.

Гравийная дорожка проходила под кленами. Она была забрызгана каплями дождя и сияла солнечными пятнами. В кроне деревьев кое-где полыхали алые листья. Неожиданно прояснилось небо, затянутое до этого облаками, которые, как говорят, предвещают хороший улов иваси.

Это удовольствие, когда не хочется говорить; эта полнота молчания, которое не нуждается в слове, обернулось в душе Эцуко смятением. Ей была дарована краткая передышка перед тем, как страдания обретут законченную форму. Эцуко удивлялась: «Откуда эта радость? Долго ли будет продолжаться этот нелепый разговор? Неужели я никогда не приступлю к главному и неприятному?»

Они перешли через мост. Вода в реке поднялась. В стремительных мутных потоках кое-где проглядывали густые речные травы — они развевались по течению, словно волосы. Свежие зеленые травы то исчезали в глубине, то снова появлялись на поверхности. Пройдя сквозь бамбуковую чащобу, они вышли на тропинку, которая пробегала через залитые обильными дождями рисовые поля. Сабуро остановился, снял шляпу.

— Ну ладно, я пошел, — сказал он.

— Письмо отправить?

— Угу.

— Но мы ведь еще не поговорили. Позже отправишь.

— Ладно.

— Если идти по этой дороге, то можно встретить много знакомых. Будет неловко, если нас увидят. Давай пойдем в сторону шоссе?

— Угу.

В глазах Сабуро вспыхнуло беспокойство. Эцуко было трудно, преодолевая отчуждение, начать разговор. Впервые в жизни Сабуро почувствовал близость ее тела, близость ее слов. От смущения он потер спину.

— Что с твоей спиной? — спросила Эцуко.

— На празднике немного поранился.

— Сильно болит? — нахмурив брови, вновь спросила она.

— Да нет, уже не сильно, — живо ответил Сабуро.

«У молодых любая царапина заживает как на кошках», — подумала Эцуко.

Вдоль тропинки стояли мокрые травы. Было топко, ноги увязали в грязи. Вскоре тропинка начала сужаться — идти плечом к плечу стало тесно. Подоткнув подол платья, Эцуко пошла впереди. Вдруг она заволновалась — идет ли Сабуро следом? Она хотела было позвать его по имени, но подумала, что это будет неловко. Она не решилась даже оглянуться.

— Что это было, велосипед? — спросила Эцуко, повернувшись лицом к нему.

— Нет.