Трумен Капоте - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Хладнокровное убийство Страница 24

Дик! Ловкий. Умный. Да, надо отдать ему должное. Как он умеет «надуть честного малого», это что-то бесподобное! Как того продавца из магазина готового платья в Канзас-Сити, которого Дик решил «пощипать» первым. Сам Перри ни разу не пробовал «втюхать чек». Он волновался, но Дик сказал ему: «Все, что от тебя требуется, это стоять рядом. Не смейся и не удивляйся, что бы я ни говорил. В общем, сообразишь по ходу дела». Дик оказался неплохим лицедеем. Он небрежно подошел к прилавку, небрежно представил Перри продавцу: «Мой приятель, собирается жениться», — потом прибавил: «Я — его лучший друг. Помогаю ему найти одежку по вкусу. Ха-ха, можно сказать — приданое». Продавец проглотил это, и вскоре Перри, оставшись в одних кальсонах, примерял мрачный костюм, который продавец считал «идеальным для неофициальной церемонии». Потом, посетовав на непропорциональность фигуры клиента — чересчур мощное туловище на коротеньких ножках, — он добавил: «Боюсь, у нас нет ничего подходящего, все придется подгонять». О, сказал Дик, это пустяки, у них еще уйма времени, свадьба только через восемь дней. Уладив таким образом этот вопрос, они отобрали кучу безвкусных пиджаков и слаксов, подходящих, по их мнению, для того, что Дик называл «медовым месяцем во Флориде». ««Идеи Рок» знаете? — спросил Дик продавца. — В Майами-Бич? У них там забронирован номер. Подарок от родных невесты — две недели за сорок долларов в день. Ну что ты скажешь, а? Такой вроде уродливый карлик, а девочку окрутил что надо. А красивые ребята, вроде нас с вами…» Продавец представил счет. Дик потянулся к брючному карману, нахмурился, щелкнул пальцами и сказал: «Вот черт! Забыл бумажник». Его товарищу показалось, что на такую хилую уловку «не клюнет и новорожденный ниггер». Но продавец, очевидно, не разделял этого мнения, потому что достал незаполненный чек, и когда Дик вписал в него сумму на восемьдесят долларов больше, чем полагалось по счету, тут же выдал сдачу наличными.

Выйдя на улицу, Дик сказал:

— Так ты на будущей неделе женишься? Значит, тебе нужно кольцо.

Через мгновение они уже подъехали на престарелом «шевроле» Дика к магазину «Лучшие украшения». Оттуда, купив по чеку два кольца с бриллиантами, одно для помолвки, другое обручальное, они направились в ломбард, сдавать свои приобретения. Перри вдруг стало жалко расставаться с ними. Он уже начал привыкать к мысли о воображаемой невесте, хотя в его представлении, в противоположность тому, что говорил Дик, она не была ни богата, ни красива; скорее, была воспитанная тихоня, типичная «студентка», во всяком случае «интеллектуалка» — девушка того типа, который всегда ему теоретически нравился, но на практике не попадался. Если не считать Куки, медсестры из больницы, где он лежал после аварии. Фигуристая была девчонка эта Куки, и ведь любила его, жалела, нянчилась с ним, вдохновляла на «серьезное чтение» — «Унесенные ветром», «Это мой возлюбленный». Имели место сексуальные эпизоды странного и тайного характера, упоминалось и о любви, и о браке тоже, но в конце концов, когда его кости срослись, он сказал ей до свидания и вместо объяснения дал стихотворение, которое, по его словам, сочинил сам:

Есть раса людей, что все время в пути,Им дома покоя нету;Разбивают сердца, говорят «прости»И уходят топтать планету.Им бы полем брести, в лодке грести,Лезть на отвесные скалы;Их цыганская кровь им за отдых мститИ гонит с любого привала.Если прямо идти — далеко уйдешь,Эти люди смелы и сильны.Но огонь очага для них нехорош —Им иные огни нужны.

Больше он Куки не видел и ничего о ней не знал и все же через несколько лет вытатуировал на руке ее имя, и когда однажды Дик спросил его, кто это — Куки, Перри сказал: «Никто. Девушка, на которой я чуть было не женился». (Тому, что Дик был женат, причем дважды, и породил троих сыновей, Перри очень завидовал. Жена, дети — это был тот опыт, который, по его мнению, мужчина должен приобрести, даже если он, как в случае с Диком, не делает его счастливым и не приносит ничего хорошего.)

Кольца были заложены за сто пятьдесят долларов. Они посетили другой ювелирный магазин, Голдмана, и вышли оттуда с мужскими золотыми часами. Затем притормозили у магазина фото— и киноаппаратуры «Элко», где «купили» сложную кинокамеру.

— Камеры — самое лучшее вложение денег, — просвещал Перри Дик. — Их легче всего толкнуть или заложить. Камеры и телевизоры. — По этим соображениям они решили взять еще и несколько телевизоров, а покончив с техникой, снова принялись «щипать» магазины одежды — Шеперда и Фостера, Ротшильда, «Рай для покупателя». На закате, когда магазины начали закрываться, карманы у друзей были набиты наличными, а автомобиль загружен товаром, который легко сбыть. Разглядывая урожай рубашек и зажигалок, дорогих приборов и дешевых запонок, Перри почувствовал небывалый подъем: теперь впереди Мексика, новые возможности, «настоящая» жизнь. Но Дик казался подавленным. В ответ на похвалы Перри («Клянусь, Дик, ты был неподражаем! Я сам чуть было не поверил твоим сказкам») он только пожал плечами. Перри был озадачен; он не мог понять, почему Дик, обычно такой самодовольный, теперь, когда у него есть законный повод гордиться собой, вдруг притих, поник и загрустил. Перри сказал:

— Сегодня ты у меня напьешься.

Они остановились в баре. Дик выпил три «Цветка апельсина». После третьего он вдруг спросил:

— А как же папа? Я же знаю — боже мой, он такой славный старикан. И мать тоже — ну, ты ж ее видел. Как же они? Я-то улизну в Мексику. Или еще куда-нибудь. Но они будут здесь, когда банк начнет возвращать чеки. Я знаю папу. Он захочет их обеспечить. Такое уже бывало. И не сможет — он старый, больной, а за душой у него ничего нет.

— Да, это грустно, — искренне посочувствовал Перри. Добротой он не отличался, но был сентиментален, и привязанность Дика к родителям, его тревога за них его растрогали. — Но черт возьми, Дик. Это же так просто, — сказал Перри. — Мы сами сможем оплатить чеки. Как только окажемся в Мексике, как только устроимся, сразу начнем делать деньги. Большие деньги.

— Как?

— «Как»? — Что значит «как»? Этот вопрос просто ошеломил Перри. В конце концов, они ведь обсудили столько возможностей. Поиски золота, подводное плавание за затонувшим кладом — это лишь два из множества проектов, которые предложил Перри. А были ведь и другие. Лодка, например. Они часто говорили о том, что можно купить рыбачью лодку и сдавать напрокат отдыхающим, — хотя никто из них никогда в жизни не правил лодкой и не ловил гуппи. Опять же, можно было быстро заработать, перегоняя через границу с южноамериканскими странами угнанные автомобили. («За одну ездку платят пять сотен баксов», — вычитал Перри в каком-то журнале.) Но из разнообразных ответов, которые он мог дать на последнюю реплику Дика, Перри выбрал тот, что должен был напомнить Дику о богатстве, ожидающем их на Кокосовом острове, клочке земли у побережья Коста-Рики. — Без дураков, Дик, — сказал Перри. — Все по правде. У меня есть карта. У меня есть целая история. Клад был зарыт в 1821 году. Перуанский слиток, драгоценности. Шестьдесят миллионов долларов — так там было написано. Пусть даже мы не найдем все сокровища, пусть только часть — ты со мной, Дик? — Прежде Дик всегда поддерживал его, внимательно слушал рассказы о картах и сокровищах, но сейчас — раньше Перри такое в голову не приходило — он впервые задумался, не притворялся ли Дик все это время, не смеется ли он над ним в душе.

Но эта неприятная мысль сразу исчезла, едва Дик, подмигнув и игриво ударив его в грудь, сказал:

— Конечно, дружище. Я с тобой. Всецело.

Было три часа ночи, вновь звонил телефон. Правда, время не имело значения. Эл Дьюи все равно не спал, равно как и его жена Мэри и сыновья Дьюи, девятилетний Пол и двенадцатилетний Элвин Адаме Дьюи-младший. Разве можно заснуть в доме — скромном одноэтажном коттедже — где всю ночь с перерывами в несколько минут трезвонит телефон? Вылезая из кровати, Дьюи пообещал жене: «На этот раз я нарочно плохо положу трубку». Но он не посмел сдержать обещание. Звонили алчущие новостей репортеры, потенциальные юмористы или теоретики («Эл? Слушай, брат, а я ведь разобрался в этом деле. Это самоубийство и убийство. Я случайно узнал, что у Герба были финансовые затруднения. Он сильно поиздержался. Поэтому что он делает? Он берет эту крупную страховку, стреляет в Бонни и детей, а потом убивает себя бомбой. Ручной гранатой, начиненной картечью».), или анонимщики со склонностью к кляузничеству («Вы знаете Л.? Эмигрантов? Тех, что нигде не работают, а сами закатывают шикарные приемы, коктейли подают. Откуда такие деньги? Я не удивлюсь, если они приложили руку к этому делу Клаттеров».), или задыхающиеся от волнения дамы, встревоженные слухами и сплетнями, от которых просто не было спасения («Элвин, я вас знаю с тех пор, как вы были ребенком. И хочу, чтобы вы мне прямо сказали, что правда, а что нет. Я любила и уважала мистера Клаттера и просто отказываюсь верить, что этот человек, этот христианин… Отказываюсь верить, что он бегал за женщинами…»). Но в основном звонили ответственные местные жители, желавшие помочь следствию («Я хотел спросить, вы уже расспрашивали подружку Нэнси, Сью Кидвелл? Я разговаривал с ней, и девочка сказала одну вещь, которая меня поразила. Она сказала, что когда они с Нэнси в последний раз говорили по телефону, Нэнси сказала, что мистер Клаттер сильно не в духе. И в таком состоянии он был последние три недели. Нэнси думала, что он чем-то сильно озабочен, настолько, что даже начал курить…»). Или же звонили те, с кем Дьюи был связан по службе — представители закона, шерифы других округов («Может, в этом что-то есть, а может, и нет, но тут один бармен говорит, что подслушал, как двое приятелей обсуждали это дело в таких словах, будто имеют к нему непосредственное отношение…»). И несмотря на то, что ни один из этих звонков пока еще не принес ничего, кроме дополнительной работы для следователей, всегда оставался шанс, что следующий окажется, как выразился Дьюи, «тем счастливым звонком, который сорвет завесу неизвестности».