Журнал - «Подвиг» 1968 № 04 Страница 24

Жюль Грак уставился на испуганную продавщицу, которая, словно загипнотизированная, не сводила с них глаз. Ему вдруг захотелось встать и залепить ей пощечину, чтобы заставить ее отвернуться. Но вскоре гнев сменился отчаянием.

«Что будет делать эта дура, когда немцы придут в ее отдел? Она невольно может выдать нас. Совсем ошалела от страха! Вытаращилась, как Эйфелева башня на Марсово поле. Ну, чем она-то, чем рискует, чем?»

Мари-Те казалось, что внутри у нее звенит туго натянутая струна. Она смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Ей не было страшно. Вся она была в ожидании самого худшего.

Немцы уже шарили по всему магазину, проверяли документы. Солдаты обыскивали каждый уголок, заглядывая даже под прилавок, а при случае и под юбки продавщиц, лапая их. Маленькая брюнетка, хрупкая, словно гипсовая статуэтка, залепила одному из юбочных вояк пощечину. Ее тут же арестовали. Она прошла через весь магазин под охраной двух солдат с гордо поднятой головой и презрительной усмешкой.

Минут через десять к лестнице приблизился немец в гражданском в сопровождении человека, который явился не иначе как из кошмарных снов, со шрамами от уголков рта до ушей, на лице его застыла вечная, как клеймо, улыбка.

Продавщица со второго этажа, застывшая как изваяние, смотрела на Жюля Грака глазами кролика, встретившего удава.

Немец подозрительно покосился на продавщицу и, проследив за ее взглядом, увидел на третьем этаже их. Его холодные, бесцветные глаза остановились на их лицах, скользнули по шкафу и снова впились в продавщицу. Она растерялась в присутствии посторонних людей, тихо ойкнула и растерянно прижала руки к груди.

Жюль Грак задержал дыхание, потом судорожно глотнул воздух. У него было такое чувство, словно тело его разбито параличом, а кровь остановилась в жилах.

Он машинально опустил руки. Мари-Те, заметив это, сделала то же самое. Он осторожно коснулся руки девушки. Рука была влажной и слегка дрожала. Жюль взял ее и ласково стиснул в своей. Он смотрел на Мари-Те и силился улыбнуться, но было заметно: его улыбке не хватало прежней уверенности. Он хотел подбодрить девушку, и Мари-Те его прекрасно понимала.

— Мне очень страшно, — прошептала она, не глядя на него.

— Не бойся, все будет хорошо, — так же шепотом сказал он и еще сильнее сжал ее руку. Но сам думал иначе.

Немец с бесцветными глазами спросил продавщицу:

— Вы, кажется, чем-то встревожены, мадам?

Голос его был таким же ледяным, как и взгляд. По-французски он говорил почти без акцента.

Бедная женщина, пораженная его проницательностью, словно вытащенная из воды рыба, несколько раз глотнула воздух, напрасно стараясь произнести хотя бы слово.

Немец грубо схватил ее за руку, резко дернул и закричал:

— Я спрашиваю вас! Сейчас же отвечайте!

Рядом с ним стоял молчаливый тип со шрамами, держа палец на гашетке автомата.

Полногрудая продавщица отрывисто вздохнула и неуверенно ответила:

— Нет, я не взволнована.

— Тогда почему вы так внимательно смотрели туда?

Когда он показал пальцем на Жюля Грака и Мари-Те, страшилище с автоматом наставило на них оружие и шагнуло к ним.

Продавщица немного пришла в себя и пояснила:

— В этом нет ничего удивительного. Эти молодые люди остались на том месте, где вы их сейчас видите, как только услышали приказ не двигаться. Они так и застыли на месте, даже не пошевелились с того времени. Я и смотрела на них, надо же куда-нибудь смотреть.

Немец ничего не сказал, поднялся на площадку с мебелью в сопровождении своего молчаливого телохранителя.

— Ваши документы, будьте любезны, — сказал он, приближаясь к Мари-Те и Жюлю Граку.

Они молча встали.

Немец сделал знак Жюлю Граку отойти в сторону и протянул руку к дверцам шкафа.

Жюль Грак закрыл глаза: сейчас все кончится.

Положение спасла Мари-Те. Невольным, едва заметным движением всего тела она преградила немцу доступ к шкафу и с наивной улыбкой спросила:

— Вы не лишите нас удовольствия видеть вас завтра вечером, полковник? Я имею в виду муниципальную оперу… Меня пригласили туда вместе с отцом.

Молодо и очаровательно улыбаясь, Мари-Те смотрела на немца, который оставил попытку открыть дверцы кухонного шкафа и удивленно обернулся к ней.

— Вы меня знаете, мадемуазель? — спросил он и поклонился.

Мари-Те ответила по-немецки:

— Разумеется, господин фон Шульц. Мой отец доктор Буч, и многие из наших знакомых рассказывали мне о вас. Так что заочно я хорошо знаю вас, хотя никогда не видела.

Ганс фон Шульц снова поклонился. Глядя ему в лицо своими блестящими зелеными глазами, девушка продолжала:

— Я очень рада такой встрече. Никогда бы не подумала, что мы познакомимся во время выполнения вами служебных обязанностей.

— Поверьте мне, мадемуазель, для меня это большая честь и награда.

По-немецки Жюль Грак не знал ни слова, он только посматривал на Мари-Те, на ее прищуренные блестящие глаза с пушистыми, выгнутыми ресницами и слушал, как она ворковала, словно горлица. Она расстегнула шубку и как будто устремилась навстречу гауптштурмбаннфюреру.

Противоречивые чувства охватили Жюля Грака. С гневом и горечью подумал: «Тоже мне сирена, ишь как заливается!» Потом его мысли потекли в другом направлении. «Она воплощение жизни, юности, женственности». И в то же время не мог не признать: «Это ей мы будем обязаны своей жизнью — и я и этот русский».

Но в мозгу его работал на разных волнах радиоприемник: вот ты слышишь фразу, внезапно она обрывается где-то посредине, потом вмешивается чужой, незнакомый голос и говорит что-то свое.

«Откуда она его знает?»

Теперь он уже не мог думать ни о чем другом. «Она знает его. Как случилось, что она с ним знакома? Ведь она никогда мне о нем не рассказывала…»

Глухая тревога охватила Жюля. Она его знает!

До него вдруг дошли слова Мари-Те, он слышал их словно сквозь сон. Жюль вздрогнул. Речь шла о нем. И действительно, разговаривая дальше по-французски, Мари-Те отрекомендовала его фон Шульцу.

— Жюль, познакомься с господином фон Шульцем. Это наш студент, любимец факультета и убежденный сторонник нового порядка. Будущая элита новой Европы, которую вы строите. Немного рассеянный, но масса других блестящих достоинств. А это, Жюль, шеф немецкой полиции нашего города.

Жюль Грак пришел в себя и поклонился полковнику, но руки не подал.

А в магазине продолжался тем временем тщательный обыск. Время от времени задерживали тех, у кого документы вызывали подозрение. Женщина, мужа которой только что арестовали, начала причитать:

— Вы не имеете права! Он ничего не сделал, мой Пьер!.. Отпустите его, негодяи!

Немец в гражданском ударил ее по лицу. Тогда женщина вцепилась ему в лицо. Два солдата подбежали к ней, заломили руки за спину и потащили к выходу.

Наблюдая эту сцену, фон Шульц сокрушенно качал головой: дескать, упрямая и глупая женщина, не хочет понять, что во всем должен быть порядок. Прежде всего!

Он кивнул головой Жюлю Граку и, щелкнув каблуками, галантно поклонился Мари-Те.

— Могу ли я пригласить вас завтра в бар, мадемуазель? — Он вопросительно посмотрел на нее и, прежде чем спуститься вниз, добавил: — С нетерпением буду ждать завтрашнего вечера.

Жюль Грак заметил, что продавщица смотрит на них, вытаращив глаза. Она видела всю эту сцену, не совсем поняла, что же, собственно, произошло, и была ошеломлена.

Он ласково улыбнулся ей и, приложив палец к губам, попросил ее не двигаться с места. Продавщица тоже улыбнулась. Она натерпелась страху, ко немцы все-таки остались в дураках. Жюль Грак вздохнул с облегчением.

И все же настойчивая мысль не давала ему покоя. Откуда она знает этого боша?

XX

Посасывая трубку, Тентен отодвинул тарелку с крошками сыра и кожурой от яблок.

— Маринетта, приготовь нам кофе!

В маленькой кухне было уютно, из приемника тихо лилась знакомая мелодия — любимая песенка Тентена «Моя любовь». Но было у нее и другое название — «Улица нашем любви». Это была сама эпоха, записанная нотными знаками и снабженная ничего не значащими словами.

— Это, конечно, не Вагнер, — насмешливо произнес Тентен, когда песня закончилась. — Зато всем нравится, правда?

Андре Ведрин засмеялся и пожал плечами, а Маринетта, возившаяся у плиты, неожиданно повернулась к мужу и проговорила:

— А я и не знала, что ты любишь этого музыканта!

Мужчины весело расхохотались, а Маринетта обиженно отвернулась, не понимая, что их так развеселило.

— Э, нет, Маринетта, это не я, а Деде любит этого композитора, — пояснил Тентен, делая такое ударение на последнем слове, что самое слово как бы раздвоилось: Андре понял его как намек на обстоятельства, известные им одним, Маринетта — по-своему: как упрек в незнании.