Филип Рот - Она была такая хорошая Страница 24

— Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.

— А я ничего и не прошу. Кроме одного — верь мне. Только поверь мне, — сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.

— Рой, ты порвешь мне платье.

— Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.

— Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.

Но он уже напевал ей на ухо:

Без золотой палочкиИли заклятийСказки начинаются,В твоих объятьях!

— О Люси! — сказал он.

— Не надо! — вскрикнула она, потому что тут он будто случайно положил локоть ей на колени.

— О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, — шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, — поверь мне!

— Перестань! Пожалуйста!

— Но это же только локоть.

— Мне пора домой!

Прошло три недели. Она сказала — раз его только это и интересует, ей кажется, им вообще незачем встречаться. Он сказал — нет, его интересует не только это, но он взрослый мужчина и не думал, что она окажется одной из тех девчонок, которые ничего не смыслят в жизни. Он не думал, что она окажется профессиональной девственницей, динамисткой, вроде Элли, если она знает, что это такое. Она не знала, и он сказал, что слишком уважает ее, чтобы объяснять. Все дело в том, что он никогда бы не стал с ней встречаться, если бы не уважал ее, — это для него превыше всего, да он бы ни за что не пригласил ее прокатиться, знай он, что она не отнесется к обычным ухаживаниям как взрослый человек, ведь до свадьбы у всех так. Она сказала — ухаживать это одно, а он хочет совсем другого. Пусть она перестанет сопротивляться, и ему больше ничего не надо, сказал он. А она сказала — стоит ей перестать сопротивляться, как ему надо все больше и больше. Ну, так она не Обезьянка Литтлфилд. А он сказал — если на то пошло, может, тем хуже для нее. А она сказала — ну тогда и беги к ней, раз тебе только это и нужно. А он сказал — может, я так и сделаю. А когда на другой день она вышла из школы, „Гудзона“ не было. И Элли уже успела уйти, она давно — почти целый месяц — перестала ждать Люси, с тех самых пор как Рой затеял свои „Явления ангела“. Люси просто не знала, куда деваться. Опять нечего делать.

Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.

— Эй, малышка, хочешь, подвезу?

Она не повернула головы.

— Эй, Люси! — Он нажал гудок и подъехал поближе к обочине. — Это же я. Ну, прыгай, — он распахнул дверь, — ну, ангел!

Она сердито взглянула на него:

— Где ты пропадал сегодня, Рой?

— Да тут поблизости.

— Я серьезно спрашиваю, Рой. Я тебя ждала.

— Ну ладно, забудь это. Иди сюда.

— Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.

— Надо же! А я-то вас перепутал.

— Как это понимать?

— Да никак — просто шутка.

— Где ты был? С ней?

— Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.

— Нет. Пока ты не попросишь извинения за свое поведение утром.

— Но что я такого сделал?

— Ничего особенного — не сдержал свое слово, не явился на свидание, только и всего.

— Но ведь мы поссорились, — сказал он. — Разве не помнишь?

— Если так, тогда чего же ты здесь? Рой, я не позволю тебе так вести…

— Ладно! Прошу прощения.

— В самом деле? Или просто так говоришь?

— Да! Нет! Ну залезай же в машину. Поедешь?

— Тогда проси прощения, — сказала она.

— Прошу!

Она забралась в „гудзон“…

— Рой! Куда это ты вздумал ехать?

— Да никуда. Ведь еще рано.

— А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.

— Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?

— Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.

— А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.

— Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.

Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам „Рая“), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал „Звезды эстрады у вас дома“. Дорис Дэй пела „Это волшебство“.

— Ну, детка, ты подумай, какое дикое совпадение — это же наша песня — без дураков! — сказал Рой, мягко пытаясь притянуть к себе ее голову. — „Без золотой палочки или заклятий…“ — запел он.

Люси напрягла шею, противясь его руке, и, когда он склонился к ней, губы ее были сжаты, а глаза широко открыты…

— Ангел, — сказал он.

— Ты говоришь прямо как в кино. Перестань.

— Ладно… — проговорил он, — ну ты и мастер испортить настроение.

— Послушай. Я ведь собиралась домой.

— Да отвезу я тебя, отвезу! Ты, между прочим, могла бы и подвинуться, — сказал он. — Ну, может, ты сдвинешься? Пожалуйста. Я ведь не могу править, когда прямо сижу на руле. Ясно?

Люси отодвинулась, но не успела она опомниться, как он прижал ее к дверце и стал осыпать поцелуями.

— Ангел, — шептал он. — О ангел. Ты пахнешь, как весь Молочный Бар.

— Ты же знаешь, я там работаю. Извини.

— Но мне нравится этот запах, — и не успела она ответить, как он прижался к ее губам. Он отпустил ее с глубоким вздохом, только когда кончилась песня. Потом подождал, пока объявят, кто будет петь дальше.

— Не вырывайся, Люси, — шептал он, поглаживая ее волосы. — Не надо, ни к чему. — Потом стал подпевать Маргарет Уайтинг „У дерева в лучах журчит наш ручеек“ и просунул руку ей под рубашку.

— Не надо, — остановил он ее, когда Люси попробовала вырваться. — Доверься мне. Я только поглажу колено.

— Это просто смешно, Рой. Я тебе не верю.

— Клянусь. Ни дюйма выше. Ну, Люси, что тут страшного?

Взгляд твоих глаз мне не забыть,Когда ты сделал, милый,Такую надпись на коре:„Любить — так до могилы!“

Они продолжали целоваться.

— Видишь? — сказал он через несколько минут. — Разве я двигал руку? Ну, двигал?

— Нет.

— Значит, мне можно верить, ведь верно?

— Да, — сказала она, — только, пожалуйста, не делай так языком.

— Почему? Разве тебе больно?

— Ты просто возишь им по зубам, Рой. Какой в этом смысл?

— Тут масса смысла! Это же от страсти!

— Ну, а мне не нужно никакой страсти.

— Ладно, — сказал он, — успокойся. Я думал, тебе так нравится. Извини.

— Чему тут нравиться, Рой…

— Ладно!

Странный мальчик,Очарованный, околдованный мальчик,Говорили, он странствовал долгоПо далеким морям и горам…

— Здорово, — сказал Рой. — Прямо выдающаяся вещь. Малый, который ее написал, наверное, вот так и живет.

— А что это?

— „Неиспорченный мальчик“. А малый, который это все написал, и сам такой. Тут просто громадный смысл. Только послушай.

Это он мне признался при встрече —Лишь любить стоит людям учиться,И еще — быть любимым в ответ.

— Люси, — прошептал Рой. — Давай пересядем назад.

— Нет. Ни в коем случае.

— О, черт! Для тебя настроение просто ничего не значит. Не замечала за собой?

— Но мы ведь никогда не сидим там. Ты только так говоришь, а на самом деле хочешь лежать.

— Просто там руль не мешает. Так ведь удобней, Люси. Да и почище — я только сегодня днем там прибрал.

— Ну, а я все равно не хочу…

— А я хочу, и, раз так, сиди здесь одна, мне-то что!

— Погоди, Рой…

Но он уже выскочил из машины, залез на заднее сиденье и растянулся там во весь рост — головой прислонился к дверце, а ноги высунул в окошко.

— Ты права — я лежу. А отчего бы и не полежать? Это моя машина.

— Я хочу домой. Ты обещал меня отвезти. Это просто смешно.

— Тебе-то, конечно, смешно. Нет, девочка моя, теперь я понимаю, почему ты с Элли так дружна! Два сапога пара. — И он пробормотал что-то невнятное.

— Ну-ка повтори, что ты сказал!

— Я сказал „две динамистки“, вот что.

— Как это понимать?

— Ох, — простонал он, — выбрось это из головы.

— Рой, — сказала она зло и повернулась к нему на коленях, — все это уже было на прошлой неделе.

— Верно! Мы сидели сзади. И ничего ужасного ведь не произошло.

— Потому что я этого не допустила, — сказала она.

— Вот и сейчас не допускай, — отозвался он. — Послушай, Люси, — он сел и попытался обнять ее. Но она отстранилась. — Ты прекрасно знаешь, я с тобой считаюсь. Но ты, — сказал он, развалясь на сиденье, — хочешь только фотографироваться, и больше ничего, а что там другой человек чувствует… Что я, по-твоему, ничего не чувствую? Ну да ладно, что тут говорить…