Аксель Сандемусе - Былое — это сон Страница 24

— Скоро так скоро, — сказал он, — я все улажу, но в данный момент у меня не густо.

Так он всегда отделывался. Его «скоро» могло длиться месяц, два, три, и дело никогда не обходилось без многочисленных напоминаний. Тут вмешался Харри:

— Если так транжирить, и у миллионера будет не густо, — сказал он.

На мгновение отец растерялся, и я первый раз увидела его растерянным.

— Почему у миллионера? — спросил он.

Он запинался, его слова прозвучали глупо. Как всегда, когда от удивления человек сам не знает, что говорит. И всегда неудачно. Вообще-то отец великолепно владеет собой, он очень хитер и редко что-нибудь говорит без определенного умысла.

В комнате стало очень тихо. До нас доходили слухи, будто своими счетами отец разорил фирму, но мы не придавали им значения. Наше доверие к нему было безгранично, к тому же тогда он еще жил с нами… Однако теперь я кое-что подозреваю. Боюсь, в один прекрасный день его фирма лопнет, — в феврале он приезжал, чтобы занять у меня восемьсот крон. Он мне их еще не вернул, это-то пустяки, раз ему надо… Но если уж ему приходится занимать у собственной дочери…

Тогда мы еще не сомневались, что отец справится с любыми затруднениями. Просто было обидно, что он так мучил маму, что подолгу не бывал дома… Мы, дети, очень страдали и всегда смущались, когда нас спрашивали, где же отец.

Так вот, он сидел и смотрел на Харри. Харри — на него, вероятно, все тем бы и кончилось, если б не вмешалась мама. Она не выносит ссор. Сразу начинает кричать. Так неприятно, ведь она получила хорошее воспитание, много училась, ее предки — это весь Эйдсволл[19], и если смотреть с точки зрения ее почтенного семейства, отец — просто выскочка. Он работал в Китае и в Перу, жил там, когда мы были маленькими. Он в совершенстве владеет испанским, немецким, английским, французским, по части иностранных языков он — гений. Но благородное семейство моей мамы не считает это заслугой, ведь он самоучка. Отец не привык деликатничать, его даже в глаза называют гангстером…

В тот раз отец довольно грубо схватил маму за плечо и посадил на стул. Я понимаю, это было не слишком любезно, но не успели мы и глазом моргнуть, как началось бог знает что. Харри схватил отца за плечо и оттащил от матери, отец бросился на него. Мы с мамой закричали, — такого у нас еще не бывало. Отец и Харри совсем обезумели, они опрокинули стол со всеми рюмками и сломали ручку у кресла. Кто-то каблуком раздавил серебряный колокольчик, упавший с книжной полки. Ужасно! Ты понимаешь? Они как одержимые катались по полу среди всего этого разгрома. Харри остался лежать, он не смог подняться, когда отец его отпустил. Губы у Харри были разбиты в кровь, одно запястье распухло, и опухоль держалась потом много дней. Отец убежал, громко хлопнув дверью, мы провели ужасную ночь. У мамы был нервный припадок, соседи судачили на лестнице, кричали и долго не могли успокоиться. Мы слышали, как хлопают двери, и представляли себе, что о нас говорят.

— Поднять руку на собственного отца! — сказала мама той ночью. Я чуть не засмеялась. По-моему, женщины сильно глупеют, когда выходят замуж, а может, все дело в том, что ее предки Семнадцатого мая[20] принимали конституцию.

Харри всю ночь сидел как пришибленный. Мы не ложились. По-моему, ему было стыдно, что отец его поколотил. И Харри и Нильс занимаются боксом, они очень сильные. Нильс отнесся к случившемуся по-деловому:

— Старику сорок шесть, а тебе восемнадцать, — сказал он. — Ты обязан был одержать верх.

Но мне было страшно даже подумать, что верх мог одержать Харри. Почему-то мне казалось, что тогда было бы еще хуже. Я рассердилась на Харри, когда он проворчал, что отец силен, как бык. Ужасно, но отец ведь и правда был похож на быка. Да, да, когда он налетел на Харри, он был похож на злого бодучего быка. Я заорала от страха, увидев его глаза, это был не отец. Меня будто пнули ногой в живот.

Все-таки хорошо, что победил отец, ведь он ни за что бы не сдался. Он не такой умный, как его сыновья. Он бы предпочел, чтоб его убили, но не сдался бы. Сама не знаю почему, но я в этом уверена. Не случайно он стал тем, что есть. Если б он не победил, у нас произошло бы убийство. Он принадлежит к иному племени, не к нашему. Талантливый цыган, и прежде всего цыган!

Отец живет в мире, в котором никому из нас не хотелось бы оказаться, но знать-то о нем мы знаем. Отец известен во всех ресторанах, и больших и маленьких, его всюду уважают и все-таки не раз оглядят, прежде чем впустят. Может, он сам и не замечает этого. Мы несколько раз ходили с ним на всякие торжества и юбилеи, и даже тогда метрдотель подозрительно его оглядывал, хотя отец был в смокинге, с друзьями и семьей. В таких случаях у меня начинали пылать щеки. Вот до чего он докатился. Но он только шутит, смеется и поглядывает на женщин. Про некоторых мужчин говорят, будто они раздевают женщин взглядом, отец это делает одним взмахом ресниц, знаю я этого старого грешника. Женщины расцветают под его взглядом. Ему нравится, что я вижу его насквозь. Бедный отец, он стремится к добру, но в нем все еще жив тот пятнадцатилетний паренек, который пришел в столицу из Кристиансунна с пустыми руками. И неважно, что потом он стал крупным коммерсантом, что он известен и у себя на родине, и за границей. Для него нет ничего святого. Когда ему нужно, он пускает в ход даже религию. В Шанхае с ним был такой случай: один миссионер приехал туда, чтобы приобрести насос и трубы на какую-то очень крупную сумму. Отец вовремя об этом проведал и тут же перекрестился в его веру. Как он сам говорит, принял крещение уже на смертном одре, без этих денег он бы обанкротился, — ведь миссионер чуть не приобрел насос у иноверцев.

Сейчас полдень, ярко светит солнце. Завтра мы уезжаем в Осло. Я бы с удовольствием побыл здесь подольше, но не хочу разлучаться с Йенни. Она ушла в поселок за молоком.

О, молодость! Йенни молода. В молодости перед человеком открыт весь мир. Стоишь на Северном полюсе, и перед тобой все меридианы. Можешь пойти по любому. А если окажется, что выбрал не тот, можешь перейти на другой, но смотри не опоздай, годы идут, и чем ближе к экватору, тем больше расстояние между меридианами, вскоре тебе придется держаться только того, по которому идешь, расстояние будет слишком большим, и даже при желании ты не сможешь перешагнуть с одного на другой.

Молодость! Ничего не знать о тоске по святым местам печали, по перекресткам позора, площадям поражения и проклятым деревушкам отчаяния, о которой писал Сёдерберг.

Нередко человеку приходится тащить на себе бремя стыда и позора, чтобы преуспеть в этом мире. И он живет в чужой стране, лелея одну заветную мечту — вернуться на родину предков и купить родительский дом.

Молодость — это когда мир еще изменяется. Йенни двадцать семь. Восемь, десять лет для нее необозримы. Для меня же — это всего лишь место на равнине, по которой я кружу.

Я жил так долго, что женщины, которых я помню, успели состариться и, как правило, измениться далеко не к лучшему. Я видел любовь своей юности — у нее большой живот и одиннадцать детей.

Что имеют в виду поэты, когда говорят, что человек должен жить мгновением? Уж конечно, не тот простой факт, что мы и не можем иначе, нет, они требуют, чтобы вчерашний день умер для нас. Но ведь я или любой другой и есть это самое прошлое. Оно висит у меня на шее, и я не могу без него жить. Лишь крохотная частица времени уходит у человека на настоящее. Почти все остальное время мы заняты прошлым, наводим порядок в том, что случилось вчера, или в прошлом году, или пятнадцать лет назад. Нельзя жить только в настоящем.

В Орнесе на берегу стоял маленький мальчик, привязанный к двум телятам. Родители боялись, как бы он не утонул в Гломме. Он стоял неподвижно и, глядя прямо перед собой, думал о прошлом.

Прошлое растет с каждым часом, и нельзя требовать от умирающего, чтобы он радовался настоящему мгновению.

Я пишу, словно пробираюсь потайными ходами. Неужели все эти записи сведутся лишь к размышлениям о женщинах, которых я знал?

Я далеко не Дон-Жуан и не сексуальный маньяк. Если я скажу, что женщины мало значили в моей жизни, мне поверят. Но когда я пишу о своей жизни, получается, будто женщины играли в ней главную роль.

На фабрику — мое основное достижение в жизни — я потратил много лет тяжкого труда. А теперь все это кажется мимолетным. Главное были женщины.

Но мне предстоит написать еще очень много, и я еще не знаю истины. Сегодня ночью мне ясно одно: с тех пор как я начал писать, я обрел покой. Я пишу, наслаждаясь этим покоем, и надеюсь, что бог, может быть, не отринет меня. Каждый день я с нетерпением жду ночи — в мою красивую комнату никто не придет, ночь здесь бездонна.

Я долго был знаком с Мэри Брук, прежде чем разобрался, что она собой представляет. Мы встречались то днем, то поздно вечером, около полуночи.