Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец: Страница 24

Пальцем, украшенным кольцами, кардинал показал на рукописи в запертом остекленном шкафу.

— Писания катаров[8] и спиритуалистов, презрительные толкования библии бегинами[9] и бегардами,[10] флагеллянтские[11] инструкции по самоистязанию. Книги моров, евреев и кальвинистов. Донатистская[12] литургия, обращенная к дьяволу, сатанинские библии арианистов,[13] богомильское[14] собрание писем, где Господа путают со змеем из рая. Не так-то трудно потерять голову при виде всего этого изобретательного богохульства!

Кардинал прижал руку к сердцу, словно бы само это перечисление было тяжкой и непростительной ересью.

— Вы видите перед собой духовные тропы, — продолжил он, — тропы, куда не должен вступать ни один смертный. Тропы эти лежат на самом краю пропасти, увлекающей человека в глубочайшую тьму, пока он не остается один, в горьком и непоправимом одиночестве!

Шустера не оставляло чувство, что он находится в разросшемся человеческом мозге, переполненном необозримым и опасным знанием. Мысли его вновь обратились к мальчику. О каких планах они говорят? Что они собираются сделать с его подопечным? Но мысли его прервались — кардинал подошел к следующему шкафу.

— Вы когда-нибудь держали в руках поддельное Евангелие от Петра? От этого чтения у детоубийцы волосы встанут дыбом! А библия манихеев?[15] По дьявольскому наущению пытаются они доказать, что это не Спаситель наш умер на кресте, а какой-то обычный разбойник с большой дороги. Тело человеческое — всего лишь демиургово изобретение, и мучительная смерть на кресте якобы недостойна их мнимого бога. Они утверждают, что Иисус был бестелесен, что это был чистый дух.

Риверо проворчал что-то о заблудших душах и подошел к открытому фолианту, лежащему на укрепленной у стены кафедре.

— Издано в Болонье в 1661 году. Чертежи машин и автоматов, которые — будем надеяться — никогда не увидят света.

Книга была открыта на рисунке, изображающем некое подобие гигантского насекомого, увенчанного вращающимися металлическими лопастями в форме листка клевера.

— Гелисптерон или машина-стрекоза, — сказал Риверо презрительно. — Мне хотелось бы воспринимать все это как невинное стремление к небесному царству, но все наоборот — человек хочет поставить себя на место Бога, хочет быть с Ним на равных, а не служить Ему.

Он перевернул страницу. Теперь на рисунке была иная конструкция — какой-то цилиндр с крыльями.

— Господь сотворил только четыре создания, наделенные даром полета: ангелы, птицы, летучие мыши и насекомые. И в тот самый час, когда человек воплотит свои извращенные фантазии о летательных аппаратах, нам придет конец — это будет последним бунтом против плана Творца, и он опустошит землю.

— Неужели это возможно — сконструировать такие машины? — спросил Шустер, рассматривая чертежи, являющиеся, по сути, прообразами летающих машин двадцатого века.

— Теоретически — да. И гляньте вот сюда — еще машины; что, как не силы тьмы, может вдохновить человека на такое?

Риверо перевернул страницу — гравюра изображала какой-то прибор с поршнями и трубами, из клапанов валил густой дым, как из небольшого вулкана.

— Паровая машина, естественно, — сказал он. — Техника была известна еще в античные времена, но греков больше интересовала философия, а не инженерное искусство. Англичане начали массовое их изготовление — впрочем, вам это известно.

Они перешагнули порог следующей комнаты, немного поменьше. Тут не было полок, только дубовые шкафы с железными запорами. Шустер догадался, что здесь хранились самые опасные книги, и, пока Риверо отпирал шкаф, он успел заметить длинный ряд черных сатанинских библий, пронумерованных римскими цифрами.

Кардинал, бормоча что-то про себя, вытащил большой фолиант и сдул пыль с кожаного переплета.

— Очень полезная книга, — сказал он, — если она в хороших руках.

На пожелтевшем титульном листе Шустер прочитал название: «Spiritus succuba et incuba».

— Здесь показаны плоды дьявольского конкубината, — проворчал Риверо, — а также описание различных уродств. Вот гляньте: Авиньон, понтификат Бенедикта XII!

На гравюре был изображен мальчик с рогом посередине лба.

— Известный случай. Мать — падшая монахиня, отец — инкуб.

Шустер лихорадочно пытался вспомнить курс демонологии, пройденный им незадолго до отплытия в Новый Свет: сукуба — женщина-демон, сексуальный партнер смертного мужчины, инкуб — демон, сожительствующий с земной женщиной.

Говорили, что сперма их холодна, как лед; плоды этих противоестественных отношений между демоном и человеком обычно не выживали — их съедали, как утверждают, во время оргий или черной мессы.

Он не удержался от смеха.

— Если верить всему, что человек нафантазировал под влиянием собственных ночных кошмаров, в этом мире было бы невозможно жить.

— Почему вы так уверены, дорогой брат?

— Кто же может поверить в такое? — Шустер указал на следующую гравюру, изображающую мальчика с поросячьим хвостом и головой демона, растущей из живота. — И эти создания должны представлять из себя плоды дьявольского конкубината? Фантазии, рожденные в больной душе.

— А как еще вы можете объяснить уродство мальчика?

— Так вы считаете, он появился на свет во время черной мессы? Под потрескивание семи черных свечей, сделанных из жира новорожденных младенцев? Он, конечно, родился уродом, но вовсе не в наказание за свои врожденные грехи, и не потому, что мать пустила инкуба в спальню, — нет, он родился таким, потому что этого захотел Господь, чьи пути, как известно, неисповедимы.

Риверо провел языком по наружной поверхности зубов.

— Вы говорите таким тоном, Шустер, что можно подумать, вы забыли, кто из нас начальник, а кто — подчиненный… А вот, поглядите! Очень любопытно.

На гравюре был изображен взрослый урод, и его уродство разительно напоминало Эркюля Барфусса: покрытая шерстью спина, шишки на черепе, раздвоенный язык, волчья пасть.

— Этого человека звали Сильвестр да Коста. Он жил в Лиссабоне в шестнадцатом веке. Странно, но ему тоже приписывали определенные дарования. Он был глухонемой, но все утверждали, что он ясновидящий. Инквизиция освидетельствовала его, признала виновным в колдовстве. Его казнили на аутодафе в Бургосе.

Кардинал рассматривал гравюру с такой брезгливостью, что Шустер вздрогнул.

— Надеюсь, в нашем случае ничего такого не произойдет, — сказал он.

Кардинал захлопнул фолиант.

— Конечно же, нет. Я просто хочу подчеркнуть вам серьезность положения. Далеко не все функционеры ордена просвещены так же, как я или вы, и вам не следует питать руссоистских иллюзий по поводу их методов.

— Разрешите сказать, ваше преосвященство, — Шустер искал слова. — Я, как и вы, стою, разумеется, на той же единственно верной позиции в отношении наших извечных врагов. У нас есть все основания высоко оценить работу Венского конгресса. Я не сторонник ни вольных каменщиков, ни якобинцев, но нельзя же отрицать, что мы живем в иное время. Паровые машины появились, чтобы остаться, и если я верно чувствую тенденции развития общества, современные открытия и изобретения принесут пользу и нам тоже. Не все, что происходило в темные годы человечества, есть зло. В просвещении есть силы, работающие на благо людей; новые науки, исследования, техника…

Кардинал Риверо посмотрел на него странным взглядом.

— Ценю вашу откровенность, — сказал он. — Но на пользу нам пойдет паровая машина или нет, не вам судить. Пусть другие сделают свои заключения. И вы не для этого приехали в Рим. Я хочу, чтобы мальчик явился в мою контору завтра утром. У нас есть эксперты в этих вопросах. Освидетельствование будет исчерпывающим, так что никаких неясностей остаться не должно. Мы должны раз и навсегда решить, откуда взялись все его так называемые дарования.

Кардинал показал на выход.

— Кстати, я и в самом деле думаю, что вам стоит подумать над предложением из Гранады. Мальчик в хороших руках, и, как только мы с ним закончим, мы позаботимся о нем — поместим в один из наших монастырей. Какая-то от него должна быть польза. Послушайтесь моего совета и садитесь на корабль в Малагу. Вы нужны Испании.

Шустер покинул собрание запрещенных книг в подавленном настроении. Хотя кардинал и пытался смягчить опасения своего брата по ордену, ему это не слишком удалось. Шустер отклонил приглашение отужинать с епископом, оправдавшись тем, что ему нужно написать несколько писем до вечерней молитвы, и покинул кардинала на Виа Консиляцьоне, в тени собора Святого Петра, дав ему слово явиться наутро с мальчиком в оговоренное время.