Банана Ёсимото - Амрита Страница 24

С нами случаются вещи, которые нельзя предугадать, но которые предопределены от начала и до конца.

… В последнее время я изо всех сил пытаюсь не думать об этом, но ничего у меня не получается.

Первый раз эта мысль пришла мне в голову в тот вечер, когда мы с братом видели летающую тарелку. Наверное, я чересчур возбудилась от увиденного.

Попытаюсь объяснить, что я имею в виду. После того как я упала с лестницы, что-то изменилось. Вначале я потеряла память, потом все друзья в один голос заявили, что «наша Саку стала какой-то другой». Мне даже смешно, но я и сама чувствую, что со мной что-то не так: нервные клетки, нейроны, клетки мозга, эндорфины – теперь все работает как-то иначе.

В один прекрасный день я могу окончательно потерять память, впасть в маразм и умереть.

Я не преувеличиваю.

Вот, например, у героя «Мертвой зоны»[13] была мозговая травма – и чем все кончилось?

При этом мне, в общем-то, все равно – умру так умру.

Я прожила интересную жизнь. Ни о чем не жалею.

Но! Ведь после меня ничего не останется. Ничегошеньки: ни наследства, ни книг или там картин, ни даже ребенка. Я исчезну, и никто обо мне не вспомнит. Смерть вообще такая неожиданная штука. Если вдуматься, то даже те люди, которые вроде бы оставляют после себя что – то, все равно – они тоже умирают внезапно. Всегда вдруг. В этом «исчезновении ни с того ни с сего» столько одиночества. Одиночество. Раньше, когда с братом все было в порядке, мама была спокойна, но теперь брат переменился, стал нервным, и я чувствую, что мне нельзя умирать. И это налагает на меня слишком большую ответственность. Слишком тяжелый груз. Я завидую папе своей подружки – вот почему я и пишу теперь этот дневник.

Это трудно объяснить.

Иногда мне так хочется кому-нибудь рассказать о своих страхах. Вернее, этого хочется не мне, а моему маленькому и бедненькому «я», живущему где-то внутри большой меня. Маленькой, трусливой душонке, дрожащей при мысли о завтрашнем дне.

… Человек на берегу моря – всегда поэт.

Это оттого, что море – всегда на двадцать процентов больше, чем мы его себе представляем. Вот мы представили себе море, пришли на берег, осмотрелись – а оно на двадцать процентов больше, чем мы думали. В следующий раз мы приходим, зная о том, что море больше, чем нам казалось раньше. Глядь – а оно снова увеличилось на двадцать процентов по отношению к нашей фантазии. И даже если море заполнит все наше сердце, или, наоборот, будет казаться нам грязной лужей – дополнительные двадцать процентов никуда не денутся.

Может быть, это и есть бесконечность?

Тогда летающая тарелка, потеря памяти, мой брат, Рюичиро, а кроме того, Эйко и остров Бали, ну и этот дурацкий дневник, конечно, тоже – это все фрагменты бесконечности, которые на самом-то деле оказались на двадцать процентов больше, чем я себе представляла…

… Ну и бред же я тут пишу. Все. Пора спать.

Завтра идем на рыбалку!

Первый раз в жизни.

Ура!

У меня даже голова разболелась, когда я прочитала то, что написала вечером. Не дневник, а пьяные откровения – я здорово вчера напилась… Мы с братом сейчас в префектуре Кочи. Отдыхаем на островах.

Получилось это так: я рассказала хозяину историю с маминым отлетом на Бали, и вообще про то, что у брата проблемы, а он посоветовал мне съездить куда-нибудь вдвоем с братом. «С работы я тебя отпущу ненадолго, ты не волнуйся», – сказал старый хиппи, любитель путешествий и детей.

Ну вот я стала думать, куда поехать.

И придумала. Я вспомнила, что любовник Эйко когда-то давно купил квартиру в Кочи. Прямо на берегу океана. Он вообще-то оттуда родом и иногда ездит навестить родителей – вот и купил квартиру, чтобы было, где ночевать. Ездит он туда очень редко, так что квартира бОльшую часть времени стоит пустая, и ее вполне можно использовать как дачу или что-то вроде того.

Я позвонила Эйко. Она довольно быстро со своим любовником обо всем договорилась. Сказала, что он даже обрадовался – хоть немного квартира проветрится, а то месяцами стоит закрытая, и воздух в ней закисает. Так и получилось, что мы с братом отправились на океан. Я решила, что мы вполне можем провести там несколько дней, пока мама не вернется с Бали.

Перед отъездом я встретилась с Эйко – она привезла мне ключ от квартиры.

Вечерние сумерки медленно опускались на город, но я издалека заметила Эйко, выглядевшую в скромном черном костюме еще более элегантной, чем обычно. Вокруг было шумно и суетно. Даже со спины Эйко выделялась из толпы своим непринужденным видом. Вся ее фигура была полна какой-то внутренней силы.

Наверное, это сила жизни. И пока Эйко жива – эта сила пребудет с нею.

– Эйко, привет! – крикнула я, и она с улыбкой обернулась на мой голос.

От неожиданности я растерялась – к ее щеке пластырем был приклеен большой кусок сложенной в несколько раз марли. Повязка скрывала чуть ли не пол – лица. Когда Эйко моргала, ее длинные, черные ресницы касались белых неровных краев повязки, и это было невероятно эротично.

– Что это с тобой? – спросила я. – Пошли в кафе, и ты мне все расскажешь.

– Очень заманчивое предложение, но я не могу. У меня уже назначена следующая встреча. А что касается этого, – она с улыбкой показала на повязку, – так ты не волнуйся. Это жена моего любовника слегка меня отмутузила.

– Она вас застукала, что ли?… Ой. Это из-за меня?! В смысле, из-за того, что я попросила у тебя ключ от квартиры в Кочи?

– Нет-нет. Ты здесь совершенно ни при чем. Она уже давно мужа подозревала… Ну и неожиданно пришла в гости… Знаешь ту квартиру, которую мы вместе снимаем? В Нака-Мэгуро? Вот она туда и прискакала, когда я одна дома была. Честно говоря, я очень удивилась.

– Удивилась? Только и всего?!

– Извини, никакое другое слово мне в голову не приходит, – она усмехнулась.

Вот она, моя Эйко, – чтобы ни случилось, она никогда не проигрывает. Это ее стиль, ее подход к жизни.

При этом не важно, что происходит на самом деле и что она переживает в глубине души, – внешне Эйко не изменяет себе ни при каких условиях: слегка насмешливое отношение к происходящему и независимое выражение на лице всегда остаются при ней.

Присущая ей элегантность позволяет в любых условиях сохранять душевное спокойствие.

Похоже, что и на этот раз самообладание ей не изменило.

«Ну, делать нечего. У меня гости – я подаю чай».

Вначале она просто сидела молча напротив меня, а потом как заплачет.

Как закричит.

Как набросится на меня с кулаками.

Представляешь? Она проходит все семь стадий бешенства прямо на моих глазах. Женщины, скажу я тебе, это что-то невообразимое.

Я на все на это смотрю, а сама думаю: «Ну уж ради него я бы на такое никогда не пошла. Может, ради кого другого, но ради него – точно нет».

Потом думаю: «Может, она так разъярилась, потому что они женаты?

А вдруг лет через пять я, сама того не заметив, превращусь в такую же психопатку? А что, если мой любовник задумал собрать коллекцию обезумевших от ревности женщин? Две, три, четыре сумасшедшие – чем больше, тем лучше…»

Последние два вопроса прозвучали скорее как мысли вслух. Этакие вариации внутренних размышлений на тему о несправедливости и абсурдности человеческой жизни.

Похоже, она искренне задумалась об этом, без всякого позерства или корысти. И, глядя на нее, я почувствовала, что она – как море – тоже оказалась на двадцать процентов больше, чем я предполагала.

В то же время она явно не ждала от меня никакого ответа. Я просто кивнула. Что мне оставалось делать?

– Надо будет обязательно встретиться еще раз без спешки и обо всем поговорить. – С этими словами Эйко сунула мне ключ от квартиры и карту района. Потом, помахав рукой на прощанье, растворилась в ночи.

Просыпаясь здесь, я первым делом слышала шум волн. Это было очень непривычно.

И то, что брат всегда рядом, – тоже. В первый раз за всю жизнь мы с ним поехали куда-то только вдвоем.

Шум прибоя пробуждает в людях беспокойство. Если вы ежедневно сталкиваетесь с чем – то, что на двадцать процентов больше, чем вы ожидаете, – о каком спокойствии может идти речь?

Как ни странно, эта мысль меня почему-то успокоила.

Я как будто оказалась на том волшебном уровне, где небо и море сливаются друг с другом. Стала ровной и гладкой.

Все вокруг было тихо и прозрачно.

И я наконец-то задумалась о своей собственной жизни, и переживания по поводу брата сами собой отступили на задний план. В конце концов, я же не Спенсер из «Ранней осени»[14], который за одно лето сотворил из закомплексованного мальчика настоящего мужчину. И, между прочим, чем меньше я волнуюсь за брата, тем лучше он себя чувствует.

Может быть, это происходит благодаря тому, что я женщина и Ёшио, несмотря на юный возраст, берет на себя некую ответственность. Ну, например, если мы возвращаемся домой уже в темноте, то он идет немного впереди и предупреждает о препятствиях на дороге. Из двух сумок он всегда берет более тяжелую и так далее в том же духе. Он заботится обо мне, и я постепенно начинаю видеть его суть. Она просвечивает сквозь его угрюмость, как лучи солнца сквозь дождевые облака: грубоватая доброта и неловкая нежность.