Джудит Леннокс - Возвращение во Флоренцию Страница 24

Она подумывала даже обратиться к врачу. «У меня появились странные мысли, от которых я никак не могу избавиться. Я пытаюсь, но они все время возвращаются». Но тут Ребекка представляла себе, как будет сидеть в приемной какого-нибудь доктора Хантера, пропахшей антисептиком и полиролью, как он снисходительным тоном начнет советовать ей записаться на вечерние курсы или съездить на пару дней в Лондон («Смена обстановки, миссис Райкрофт, наверняка пойдет вам на пользу») — и эта перспектива отпугивала ее.

Возможно, вымышленный доктор Хантер был прав. Возможно, ей нужно было чем-то занять себя. Несколько месяцев после Рождества были самыми тоскливыми — никакой работы в саду, да и автомобильные прогулки не представляли никакого интереса. Ребекка решила, что ей нужно изменить свой жизненный уклад. Каждое утро она будет выводить Джулию на долгую прогулку, каждый день обязательно встречаться с кем-нибудь: с Мюриель, Глен или другими своими знакомыми из деревни. Станет помогать в доме престарелых в Редклифе в те дни, когда Майло не нужна машина. Освоит новые рецепты праздничных блюд, чтобы расширить свой репертуар: в конце марта они собирались устроить новую вечеринку в часть выхода Голосов зимы.

Ребекка перебрала все шкафы в Милл-Хаусе, отдала ненужную одежду и книги в благотворительное общество, а то, что не захотела отдавать, сложила в коробки и отнесла на чердак. Там она обнаружила целую кипу писем и почтовых открыток; копаясь в них, Ребекка понимала, что в глубине души надеется обнаружить какую-то улику: любовное письмо, открытку: «Дорогой Майло… с любовью, целую», но от кого? Не от Грейс Кинг; она была уверена, что на этот раз Майло сказал ей правду. Но письма, найденные на чердаке, были совсем старые и по большей части адресовались ей самой — написанные корявым почерком послания школьных подружек, с которыми она давно утратила связь, приглашения на праздники, свадьбы и крестины, которые хранила из сентиментальных соображений. Насколько по-другому сложилась бы их жизнь, думала Ребекка, роди она ребенка? С ребенком она была бы все время занята, не так сосредоточена на своей любви и страсти к Майло. Но можно ли сказать, что так было бы лучше? Что если, появись на свет ее вымышленный ребенок, Арчи или Оскар, с его открытым дружелюбным лицом, независимостью, интуитивным пониманием ее чувств, Майло ощутил бы себя отверженным, ведь часть ее любви теперь не принадлежала бы ему?

Она достала свой мольберт и цветные карандаши. Набрасывая на бумаге эскиз вазы с веточками вербы, она прокручивала в голове возможные сценарии его романа. Предположим, он влюбился в девушку. Предположим, она живет в Оксфорде — как Аннетт Лайл. Они с легкостью могли бы встречаться — свидание во второй половине дня, часок вечером, после успешно прочитанной лекции. Однако он бы наверняка сильно опасался, что их могут увидеть, как с мисс Лайл. Та его интрижка раскрылась, когда одна знакомая увидела их вместе в баре отеля неподалеку от Оксфорда. Значит, не Оксфорд — Лондон. Любовница Майло может писать ему письма на адрес университета; наверное, он звонит ей сам, а не наоборот. Он может звонить, когда остается один дома, или из телефонной будки в деревне. Ничего сложного.

В последнее время он стал нервозным. Вздрагивает, когда звонит телефон или почтальон стучит в дверь. Каждый вечер подолгу гуляет с собакой, хотя раньше в плохую погоду предпочитал сидеть дома. Он не выглядит счастливым — а ведь должен был бы, будь у него на самом деле роман…

Однажды вечером она пошла за ним, закутавшись в пальто и нацепив шапку. Фонари на улице не горели, и сквозь пелену тумана она видела только подпрыгивающее пятно света от его фонарика. Майло дошел до деревни, но даже не оглянулся на пустую телефонную будку. Он прошел мимо; пристыженная, Ребекка поспешила домой.

Вернуться к работе оказалось сложнее, чем Тесса предполагала. Ее фигура была уже не той — несколько лишних дюймов никак не желали убираться с ее талии. Остракизм, с которым она столкнулась во время беременности, никуда не делся: в больших универсальных магазинах ее ждал неизменный отказ — они уже набрали манекенщиц на весенний сезон. Она настаивала, потому что нуждалась в деньгах, теперь не только для себя и Фредди, но и для Анджело. Она перелопатила записную книжку, обзвонила старых знакомых, и наконец, когда Анджело было семь недель от роду, получила заказ на два дня съемки в рекламе шляп для Вог.

Через агентство она наняла девушку, которая должна была присматривать в эти дни за Анджело. Накануне вечером Тесса убедилась, что в запасе имелось достаточно чистых подгузников, распашонок, пеленок и полотенец, стерилизованных бутылочек и сосок. Она встала в половине пятого утра, чтобы выкупать, накормить и одеть Анджело, одеться самой, сделать прическу и макияж. Она во всех подробностях объяснила няне, которая обошлась ей в целое состояние, что ей предстоит делать, показала, где что лежит, потом поцеловала сына, взяла сумочку и вышла из квартиры. В лифте она подумала: «Что если няня, какой бы деловитой она ни казалась, что-нибудь перепутает или забудет? Вдруг она не подогреет бутылочку? Что если она будет сидеть и читать журналы, оставив Анджело плакать в его кроватке? Что если она совсем не та, за кого себя выдает, вдруг она похитит ребенка, увезет куда глаза глядят, и я его больше никогда не увижу?»

Тессе приходилось не жить, а выживать: вот что стало ее целью в те нелегкие дни. Раньше она понятия не имела, как тяжело передвигаться по Лондону с ребенком. Такси стоило дорого, а она пыталась экономить; в метро или автобус с коляской было не войти. У нее сложились новые привычки, новый распорядок дня. Иногда, когда Анджело спал, ей удавалось выкроить время для себя: поесть, вздремнуть, куда-то выйти, повидаться с друзьями; тогда ей казалось, что жизнь ее налаживается. В другие дни, когда у нее не было работы, Анджело плакал ночи напролет, ей надо было срочно вымыть голову, а телефон молчал, она, как ребенок, рыдала в постели, пока не проваливалась в сон.

Она научилась не упоминать об Анджело на работе; там ей следовало быть очаровательной, блистательной и беззаботной Тессой Николсон, которая ничуть не изменилась, словно беременность и роды не произвели в ней никакой перемены — все прошло и забылось, как забываются каникулы или зубная боль. Когда фотограф просил ее задержаться подольше, надо было отвечать: «Мне надо успеть на поезд» или «У меня назначена встреча», но никак не «Мне надо спешить домой к ребенку, потому что я так устала, что мысли путаются в голове, а если вы попросите меня постоять еще минуту, я усну прямо на ногах».

На многие вещи Тесса теперь смотрела по-другому. Она старалась быть бережливой — теперь, когда у нее не оставалось времени на магазины, экономить было проще, — поддерживать порядок в квартире в те дни, когда не приходила служанка, потому что боялась, что Анджело может чем-нибудь заразиться. Она начала ценить время — порой ей приходилось по утрам бегом собираться на работу, придерживая Анджело одной рукой, пока другой она хватала со стола сумочку, ключи, помаду и записную книжку. Она научилась осторожно заходить с коляской в лифт и выходить из него, устанавливать специальную корзинку на сиденье своего «MG». Анджело любил кататься в машине. В первые недели, когда он ночью не мог уснуть, она заводила машину и катала ребенка, пока он не засыпал. Тесса ощущала, как на нее нисходит покой, когда крики ребенка переходили во всхлипы, а потом наступала тишина, и темные, пустые улицы проносились за окнами автомобиля. Когда в конце февраля они с Анджело отправились в Оксфорд проведать Фредди в школе, ребенок проспал в своей корзинке всю дорогу; Тесса была горда собой до такой степени, будто покорила Эверест.

Многое в ее новой жизни было ей не по нутру. Ее злило, когда знакомые, видя ее с коляской, спрашивали: «Ты разве не отдала его на усыновление?» Или когда они смотрели на Анджело так, будто ему не следовало появляться на свет, будто он был грязным, заразным, будто грехопадение совершил ребенок, а не она. На людях она крепилась, но дома проливала горькие слезы.

Но больше всего ее разочаровал Майло. В первый раз, когда он увидел сына, Тессу тронуло выражение любопытства в его глазах. Со временем она начала думать, что это было не любопытство, а недоумение. Она рассчитывала, что Майло, не имея возможности публично признать свое отцовство, все-таки будет относиться к сыну по-особенному, с нежностью. Она воображала, что между ними установятся необыкновенные отношения: если он не может быть Анджело обычным отцом, то станет для него кем-то еще, не менее важным.

То, что будоражило ей кровь в начале их романа, — атмосфера конспирации, непредсказуемость, редкие моменты близости — теперь начинало ее угнетать. Материнство сделало Тессу жестче, она уже не склонна была все ему прощать. Может, его любовь постепенно охладевала? Но как такое возможно? Нет, она не могла в это поверить. И все же бессознательно Тесса вела счет учащавшимся случаям, когда он не приходил на свидание или вешал трубку посреди разговора, и приходила в отчаяние, потому что тем самым нарушала свои собственные правила. Правила любви — как глупо было думать, что ее сердцу не грозит неминуемая расплата!