Владимир Сотников - Пролитая вода Страница 24

Панин оглянулся.

– А, эти. Володя был хорошим критиком, да и сейчас им остается. Просто его окружили молодые пробивные ребята.

– Ну вот вы же не создаете себе команду.

– У меня и нет такой цели, – улыбнулся Панин. – Мне кажется, стремящийся к какой-то цели человек почти всегда ошибается. Понимаешь, Андрей, твое желание вызвать у людей определенную реакцию на твои слова – неуправляемо.

– Для того чтобы вызвать реакцию, людей еще надо расшевелить, заинтриговать. И важнее не понимание даже, а внимание. От слова «внимать». Согласитесь, когда внимают, приятнее, чем когда понимают.

– Тебе кажется. По-моему, у Володи, – Панин кивнул на критика, – нет желания окружить себя учениками, они сами его облепили. Нормальный человек не захочет такого дешевого авторитета.

– Это вы о себе говорите. А он любит быть мэтром.

– Ну, может быть, может быть. Вполне возможно, что он не замечает своего положения. Даже неудобно о нем так говорить. А вот ты, Андрей, хотел бы с ним поменяться местами? Чтобы тебе внимали, прислуживали за столом?

– Не в этом дело. Я ведь о другом. Умный человек не может оставаться равнодушным к тому, что никто не ловит его слова как откровение. Разве не так?

– Я понимаю тебя и – не понимаю. Умный человек, конечно, хочет, чтобы его выслушали и поняли. Но чтобы за ним шли, как ты говоришь… Он, этот умный человек, что, основатель партии, идеологии?

– Да нет, вы как-то странно перетасовываете мои слова. Ведь были же основатели литературных движений, собирались люди группами, писали манифесты. Мне кажется, есть в этом потребность.

– Глупости все это. Извини, Андрей, глупости молодости.

– Но опять вы меня не понимаете. Я говорю о внешней стороне жизни, игре. Ну скучно же быть серьезным писателем, думать все время о самых главных вопросах бытия. Откуда возник этот образ пророка и мыслителя? Жизнь – если не игра, так в любом случае сочетание каких-то несерьезных ситуаций, комбинаций. Вот мы сидим, беседуем под водочку, и никто не заставит нас принять позу роденовского мыслителя. И я, и вы – мы не говорим серьезно, мы играем свои роли. Так почему я не могу играть по-крупному? Увлечь аудиторию, сочинить манифест, сорвать аплодисмент – а это можно сделать, если точно рассчитать, на какую тему и насколько своеобразно написать и напечатать свои творения. Вот я о чем говорю. Я допускаю во внешней жизни такой способ существования. Это не значит, что этот способ единственный. Есть так называемая серьезная жизнь. Вот Тенишев, например, абсолютно серьезно относится к жизни, и это действительно похоже на то, как мужик копается в мешке: а что там еще есть? А я стою рядом и говорю: брось ты свой мешок, лучше придумай, что может там быть. Это интересней.

Андрей перевел дух. Он заметил, что уже стоит перед ними еда и графинчик с водкой, и, словно извиняясь за свое многословие, быстро стал разливать водку по рюмкам.

– Вот я опять на себя переключаю ваше внимание. И вызываю ваше неудовольствие. А Тенишев, наверное, вообще обиделся за упоминание мешка. Да?

Тенишев улыбнулся, посмотрел на Панина. Тот взял рюмку:

– Ничего, Андрей, мы же не собираемся указывать тебе, что говорить. Хорошо, что ты видишь себя со стороны, и хорошо, что все, о чем ты говорил, ты воспринимаешь как один из вариантов игры. Вы разные – ты достаточно точно и себя определяешь, и Тенишева, – и самое главное, что в вас нет закостенелости. Это хорошо. Я, как старик, повторяю это «хорошо», но так оно и есть. Давайте выпьем за вас.

– Спасибо.

Когда уже закусили, Панин вдруг сказал:

– Игра занимает такую незначительную часть жизни, что со временем перестаешь ее замечать, она просто исчезает, высыхает, как пена на берегу. Да и что такое игра – нелюбимая работа, служба в армии или супружеская неверность? Если нет серьезного понимания жизни, остается игра. Но если игра смешивается с якобы серьезным пониманием жизни, то это уже – попытки управлять самой жизнью, кстати, нелепые попытки. Так больно жизнь бьет за них. Но чужой опыт, к сожалению, здесь бесполезен.

Андрей нетерпеливо помотал головой:

– Не управлять! Если я чувствую, что внешняя жизнь не принимает меня, почему я должен отдаваться ей с умилением? Я просто отвечаю на воздействие. И не я первый начал, как когда-то в детстве говорили. Люди, группы людей вокруг меня живут по каким-то законам – я должен их знать, чтобы не затеряться, и более того, опережать их влияние на меня своим влиянием.

– Представь, Андрей, ты будешь сидеть через много лет за соседним столиком в окружении учеников, я подойду и спрошу: свершилось, этого ты хотел? – спросил Тенишев.

– Учеников у меня не будет, у меня будут только последователи, – сказал Андрей.

Над столом повисло на некоторое время молчание, словно остывали слова, значение которых не совпадало с шутливым тоном. Панин разлил оставшуюся водку:

– Ну что ж, за доброе будущее.

Тенишев выпил и подумал: как хорошо звучит это сочетание «доброе будущее», ни разу ранее не слышанное. Он вспоминал весь прошедший уже день и словно собирал воедино чувства, которые возникали, когда говорил Панин. И Тенишев понял, как это единое чувство похоже на ту неуловимую естественность жизни, которая бывает как раз на стыке обыкновенных ситуаций, прощаний, встреч, случайных фраз. Его вдруг потянуло рассказать о чем-то важном и одновременно мимолетном, значительном и одновременно обычном. Странная уверенность, что все в жизни должно быть именно сочетанием этих разных понятий, охватила Тенишева. Он чувствовал, что ему хорошо от этой уверенности, которая наполовину была опьянением, он оглядывал зал, и сидящие за столами люди казались ему уже добрыми и близкими, как давние знакомые, которым хочется приветливо улыбнуться.

– А знаете, я недавно встретил странного человека, – сказал Тенишев. – Я встретил человека, каким могу стать через много лет.

– Интересно, и каким ты себя увидел? – улыбнулся Панин.

– Это, скорее, обыкновенный страх перед возможным сходством. И дело не в том, достойный это человек или ничтожный. Я помню, когда в детстве мне сказали, что я – вылитый дед, я испугался не на шутку, хотя очень любил деда. Мне просто стало страшно жить, совершенно бессмысленной стала жизнь. А было мне всего-то лет семь, наверное.

– Нет, я не Байрон, я другой, – проговорил Андрей.

Тенишев улыбнулся:

– Мне странным кажется, что в жизни повторяются ситуации, что через многие годы встречаются люди, похожие на тех, которых хорошо знал раньше. Это предопределение собственной жизни меня пугало всегда. Вот такой же примерно человек, как ты, Андрей, мне уже встречался. И многие, кого я вижу в настоящее время рядом, встречались мне раньше. Но это не так страшно. Почему-то пугает меня именно собственная похожесть на кого-то. Но это трудно объяснить.

– Вот сейчас ты как раз и копаешься в своем мешке: чегой-то там у меня еще страшного? – сказал Андрей.

Тенишев развел руками – мол, думай что хочешь.

– А кто этот человек? – спросил Панин.

– Дворник в Коломенском, бывший актер, ну и писатель, конечно, и вообще художник – пожилой, все понимающий и совершенно слабый.

– Ну, таких встреч – на каждом шагу в Москве. Ты интересно говоришь о страхе сходства, но я все-таки не понимаю до конца. Да и не понимаю, при чем тут этот дворник из Коломенского.

– Просто не получается у меня сказать то, что думаю.

Панин улыбнулся:

– Неудивительно. Мы сегодня много говорили. Выпили. И сейчас трудно что-либо точно высказать. – Панин взглянул на часы. – Мне пора. А вы посидите еще, не хочу вас за собой увлекать.

Когда Панин проходил через зал, его несколько раз окликнули. Он приветственно помахал рукой, но ни к кому не подошел.

– Как ты думаешь, почему он ушел? – спросил Андрей.

– Он же сказал – пора.

– А может, понял с опозданием, что сделал ошибку, придя сюда с нами? Во-первых, почему с нами – выделив нас из семинара? Во-вторых, здесь засветился – со своими учениками выпивал.

– Ну, мы не студенты, так что нарушения моральных норм не было. Да и глупости все это. Просто Панин нормальный человек, было у него время, посидел с нами, не захотел нас обижать. По-моему, он не замечает подобных условностей. Не боится их – как свободный человек.

– А я как-то сразу настроился на то, что меня допустили к разговору с большим писателем, к интересной информации, а мы сидели и болтали наравне, на троих. – Андрей удивленно повел головой.

– А какие секреты он мог раскрыть? Он все показал – и поведением, и разговором. Быть свободным, спокойным, не просчитывать возможную реакцию окружающих на свое поведение – вот все секреты. Может быть, там, во дворе института, когда мы его пригласили, и мелькнуло у него сомнение, но, наверное, он подумал: а почему бы и нет? Ладно, что это мы опечалились, давай выпьем, чтобы не было чувства покинутости.

Тенишев улыбнулся, шуткой стараясь сгладить образовавшуюся пустоту во времени и настроении.