Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта : сборник Страница 24

Он быстро вышел из комнаты, отщипнул из пиджака сначала белую, а потом, передумав, — желтую цепочку и, войдя обратно, протянул ее Марине Дмитриевне:

— Это для вас… Венецианского плетения…

Последний лед был… Нет, не сломан… Взорван! Марина задохнулась от восторга, хотела что-то сказать… Но сил на отказ не хватило, и она быстро выпила свой фужер до дна…

…В двенадцатом часу ночи он постелил им в гостиной, так как Марина Дмитриевна, доверху заправленная составом из мартини, мартеля и спуманте, перемешанными в неравных долях с восхищением поэтом-искусствоведом и преклонением перед Осип Эмиличем, была не в состоянии адекватно прореагировать на неожиданное дочкино предложение убраться восвояси…

Ленчик же, устроив их на ночь, лег у себя в спальне и заснул как убитый…

Ночью он проснулся от странного копошения у себя под одеялом. Сначала ему почудилось, что это продолжение страшного вчерашнего сна — внезапно вспомнился затвердевающий по всему телу гудрон, — но это был не сон, а вполне конкретная явь. Ленчик откинул одеяло и обнаружил там, где-то в районе между коленями и пупком, неизвестную ему голову.

«Господи!» — пронеслось вихрем где-то рядом.

Но вихрь мгновенно улегся, потому что вдруг стало приятно и даже волнительно. Он почувствовал, как его просыпающуюся мужскую плоть кто-то осыпает нежными поцелуями и плавно втягивает в новое влажное пространство.

«Убьет меня мамаша… Точно… — подумал Ленчик. — Надо девчонку вернуть к матери, пока та не проснулась…»

Сил сопротивляться производимым в нижней половине тела действиям обнаруженной головы не было никаких, тем более что голова приступила уже к более активной и плодотворной фазе общения с его, Ленчиковым, другом детства и наверняка планировала подтянуть к вопросу все оставшиеся незадействованные части организма… Внезапно в спальне распахнулась дверь и зажегся верхний свет. Леонид Иванович и голова, оказавшаяся при свете совершенно голой Мариной Дмитриевной, испуганно уставились в проем двери. Там, упершись руками в бока, стояла голая Анечка с перекошенным от гнева лицом и смотрела на мать. Ленчика она как будто не замечала. Она резко подошла к кровати, злобно схватила мать за руку и сдернула ее на пол. Марина растерянно встала. Голые мать и дочь стояли друг против друга перед ошалевшим немного Ленчиком, каждая сверля соперницу глазами. Мать виновато моргнула и опустила глаза…

— Тварь! — крикнула Анечка и со всего размаху влепила ей пощечину.

Та дернулась, схватилась за щеку и выскочила из комнаты. Анечка вышла вслед за ней и хлопнула дверью в спальню. Через несколько минут снова хлопнула дверь, на этот раз — входная…

«Даже Витек мой не поверит, разведчик бля… — подумал Ленчик. — Потому что, когда…»

Достроить гипотезу он не успел. Дверь снова открылась, и голая Анечка решительно, при полном свете направилась к поэту. Она неловко забралась на него верхом и впилась неумелым поцелуем в Ленчиковы губы. Анечка оказалась девушкой…

Утром он встал непривычно для себя рано, напоил Анечку кофе и отвез домой, на ВДНХ. Он нежно поцеловал ее в лоб на прощанье, она прильнула к нему и заплакала.

— Ну что ты, котенок… — погладил он ее по голове, — все же хорошо было, да?

— Только бы она не узна-ала-а… — сквозь слезы промычала Анечка. — Вы совсем даже не знаете, какая она-а…

— А какая? — так, без особого интереса, спросил Ленчик, украдкой посматривая на часы.

Через полчаса у него была стрелка на Рижской, с пьянчугой-реставратором — надо было забрать от него последнюю Богоматерь, девятнашку. Он специально приурочил стрелку под ВДНХ, разбудив художника поутру.

— А такая… — Анечка вытерла слезы, — она в МВД работает, майором по бандитам…

— Кем?!. — вскричал Ленчик, забыв про изящный слог. — По кому?..

Анечка посмотрела на поэта, удивляясь такой бурной реакции:

— Ну по жуликам там… всяким… А чего?

Предчувствие не обмануло бойца невидимого фронта, внутреннего эмигранта, психолога, исследователя троллейбусов и поэзии единственного поэта со штампом. Еще с утра, несмотря на почти двойную безоговорочную ночную сдачу в его умелые руки, точнее, уста и руки, всех мыслимых рубежей и границ дозволенного, он ощутил легкий зуд под кожей. Зудело где-то в области между анусом и нижней частью позвоночника, как раз в том месте, где он втыкается в крестец. Но, принимая во внимание, что серьезных причин, не считая ссоры с Витьком, о которой он тогда не помнил, не было, Ленчик не придал зуду существенного значения и скоро о нем забыл. Но он ошибся…

Серьезные причины, оказывается, были уже тогда. Наверное, просто находились еще в стадии разработки, и лоция его не сработала. И стало быть, по-настоящему, как следует, пока не проявились.

Говорил же Витек: никогда не трогай целок! Н-и-к-о-г-д-а!!!

Все это он понял в долю секунды. Зуд не возобновился, но захолодело теперь где-то внизу живота…

— А сколько тебе лет, котенок? — внезапно спросил он у Анечки, тщательно скрывая тревогу в глазах…

Ответ он уже знал… Кишками чувствовал…

— Восемнадцать… — ответила юная дурочка. «Ошибся…» — выдохнул из себя Ленчик… — скоро будет… — дополнил фразу котенок, — через месяц…

Выпущенный воздух медленно вполз обратно через полуоткрытый Ленчиков рот…

Звонок, которого он ждал, раздался на следующий день, утром.

— Это майор Булыгина, МВД, — раздался в трубке знакомый голос, но с металлической крошкой в бронхах. — Узнаете, Леонид Иваныч?

— Узнаю, — стараясь сохранить спокойствие, ответил Ленчик. — Утро доброе, Марина Дмитриевна.

— Для вас — сомневаюсь… гражданин Кузин… — без тени иронии ответил голос в трубке.

Ощущение было, что обладатель порошкового голоса никогда не приближался к теперешнему его абоненту на расстояние ближе, чем МВД отстоит от Академической.

— А как вы мою фамилию узнали? — потрясенно спросил Ленчик.

Он действительно не понимал…

— А я тебя еще много чем удивить могу, падло! — спокойно и очень грамотно строился диалог с той, ментовской стороны. — Ты у меня не только за изнасилование малолетки пойдешь, но еще по 88-й загремишь, по полной программе, с конфискацией. За рыжье фуфловое… Понял, я о чем?.. Жалко, на вышак не дотягиваешь, по совокупности… Ну, чем могу, помогу… Не дрейфь…

Ленчик ошалело попытался вставить слово:

— Ну, как же так, Марина Дмитриевна, подождите, вы же знаете, я тут ни при чем… И цепь тоже не моя…

— Я не я, и цепь не моя, — женщина в трубке нехорошо засмеялась. — Не пизди! Я на тебя все подняла, ты у нас восемь лет в разработке сидишь, сучара!.. Погоди, я все на тебя выжму, даже как ты при белом билете с твоей статьей на тачке ездишь… А по доскам — весь Ярославль к тебе подвешу, паровозом… Как оргсообщество…

У Ленчика опустились руки… Обе… Включая ту, что с трубкой… Лицевой нерв дернулся и натянул левую щеку на край рта. Рот ответно подернулся и тоже замер в неудобняке. Безнадегой повеяло ужасающей… Небывалой повеяло безнадегой…

Ленчик снова поднес трубку к уху:

— Что же мне теперь делать, Марина Дмитриевна? — спросил он у майорши через кривой рот. — Петлю мылить прикажете?.. Или в бега подаваться?..

В телефоне ухмыльнулись:

— Ну, дальше Барнаула тебе все одно пути нет. А там таких искусствоведов быстро вычисляют. По роже… Мандельштамповой…

— Ну, а если ближе… То куда? — с глубоко сокрытым, но не для ментовского уха, намеком, соединенным со слабой надеждой на чудо, спросил Ленчик.

Вопрос выплыл сам по себе, ниоткуда, из пупка… И был непростой. Это знали они оба…

— Ну, а ближе если — то поговорим… — задумчиво и без агрессии произнесла трубка. — Потрем вопрос… Но знай… Работать будешь на меня… По-всякому… По делу и… так… По личному… Так что готовь шланг… Понял?..

Ленчик согласно промолчал… В трубке тоже помолчали, и Марина подвела итог беседе:

— Завтра увидимся — получишь что надо, и разомнем, а сегодня еще перезвоню, будь на трубке… А Аньку тебе прощаю… Привет…

В трубке раздались короткие гудки…

Это было то, чего Леонид Иванович Кузин ждал всю преступную часть своей жизни…

Он снял со стены Кустодиева и завернул его в простыню. Потом собрал в пару больших рыночных сумок все ценное — деньги с балкона, доски из середины тахты, по которой путешествовала майорша, одежду, парфюмерию. Туфель набралось двенадцать пар, из них четыре — сияющих лаком. Он подумал и взял две сияющих и три таких. Звонить никому из дома не стал. Затем он снял с аппарата трубку и оставил ее рядом. Взвалив все на плечи, вышел из квартиры, не оглядываясь, и захлопнул за собой дверь. «Пирелли» вместе с бронзовым безменом остались лежать на балконе.

— Лучше стучать, чем перестукиваться, говоришь? — задумчиво спросил он у пустоты между открывшимися створками вызванного им лифта. — Поищи себе другой шланг… Помягче…