Александр Проханов - Губернатор Страница 24

– Знаю твою нужду. И ни словом не попрекну. А кто попрекнет, тому рыло начищу. Твоя работа самая честная, потому что ради детей. Твой мужик убег, оставил тебя с двумя, так пусть ему там башку проломят, чтобы знал. Я тебя уважаю, Анюта, и хочу помочь.

– Чем ты мне можешь, Семка, помочь?

– Деньгами. У меня денег много. А что Бог говорит? Надо делиться. Говори, какие у тебя расходы. – Семка полез в карман и достал красную кипу денег. Держал перед носом Анюты, и та жадно глядела на деньги. – Давай считать. Младшему твоему Андрюшке ботинки нужны? Пальтишко на осень нужно? Старшенькой Ксюше нынче в школу идти, значит, нужно платье, пальто красивое, шапку. Нужен портфель или какая у них там сумка теперь. Книжки нужны. Правильно я считаю?

– Правильно, Сема, – ответила Анюта, не спуская глаз с красных, распушенных веером купюр.

– Теперь гостинцы. Они небось красную икру ни разу не ели, не знают про такую. Конфеты «Белочка», «Мишка косолапый», «Трюфель» тоже никогда не ели. Правильно говорю?

– Правильно, Сема.

– Я тебе денег дам, ты им купишь. Мы друг другу помогать должны. Сегодня я тебе, завтра ты мне. Так?

– Так.

– Ну и хорошо. Деньги счет любят. Их заработать надо. Если на халяву, они впрок не пойдут. Иди, Анюта, зарабатывай. – Он сунул пачку в карман и пошел, пьяно улыбаясь, слыша, как тихо воет за спиной Анюта.

Она зашла домой, поправив на ходу осевший забор. Приподняла веревку, на которой сушилось белье. В доме дети за столом рисовали, слюнявили цветные карандаши.

– Что вы тут рисуете? – Она бегло оглядела неприбранную комнату, горько, с нежностью погладила детей по голове. – Что это у тебя, Андрюшенька?

– Это машина. Ее папа ведет. Она в яму попала, ее папа вытаскивает, – ответил сын, шевеля испачканными карандашом губами.

– А у тебя что, Ксюшенька? – Она обняла дочь, чувствуя ее хрупкие, теплые плечи.

– У меня папа нам подарки везет. Это велосипед, это стиральная машина, а это телевизор. Видишь, как много подарков, даже в машину не влазят.

– А папа скоро приедет? – спросил сын.

– Тебе же сказали, – строго ответила Ксюша. – Папа на север уехал. Там много снега. Снег растает, он и приедет.

– А Славка говорит, что у нас папы нету.

– Это у него нету. Его папа в тюрьме сидит. Он на людей нападает, дерется. Его в тюрьму посадили. А наш папа на север поехал, людей спасает. Он наспасает людей и приедет. Правда, мама?

– Правда, – со вздохом сказала Анюта. – Ну, вы пока здесь играйте. В дом никого не пускайте. Я скоро вернусь.

Она вышла, выкатила из сарая старый велосипед и покатила по селу, в красном облегающем платье, мотая голыми коленями, встряхивая светлыми, падающими на лицо волосами.

Докатила до трассы и некоторое время ехала по обочине, подальше от перекрестка. Остановилась, спрятала велосипед в кустах и вышла к полотну, оправив платье, скрестив ноги на высоких каблуках, зорко всматриваясь в пролетавшие мимо машины. Две фуры прошли, с огромными буквами на брезенте, колыхнув ее твердым ветром. Третья с рыдающим звуком тормозов остановилась, дверь кабины отворилась, и оттуда свесился дальнобойщик:

– Эй, Сладкая, помнишь меня?

– Всех не упомнишь, – весело ответила Анюта, всматриваясь в скуластое, поросшее щетиной лицо шофера.

– Иди сюда, я напомню.

Он протянул ей руку, сильным рывком втягивая в кабину. Второй дальнобойщик, моложе первого, поправлял на лбу противосолнечные очки.

– Какая же ты у меня сладкая. – Небритый дальнобойщик обнял ее за бедра.

– Деньги вперед, – сказала Анюта. – Второй будет?

– Будешь? – спросил небритый.

– Чего не взять, если на дороге валяется.

– Деньги вперед, – повторила Анюта. Взяла сотенные бумажки и спрятала у себя на груди. Полезла через спинки сидений туда, где на койке были брошены скомканные одеяла.

Небритое лицо тяжело дышало над ней, и она старалась на него не смотреть. И когда тяжелое влажное тело несколько раз сильно ударило ее в живот и небритый отвалился, сипя, она насмешливо сказала:

– Мы сделали это!

Второй, что был моложе, полез ей мять грудь.

– Ты хоть очки-то сними, – сказала она.

– Боюсь, ослепну, – хмыкнул он, наваливаясь жилистым жарким телом. Одеяла пахли чем-то кислым, на них валялись пакеты с вафлями, и она, чтобы не смотреть на темные, танцующие над ней очки, смотрела на целлофановый пакет с надписью «Твигс».

Она спустилась из машины, оправляя платье, глядя в зеркальце, не размазалась ли помада. Не глядела на фуру, которая с ревом исчезала вдали.

Вторая фура притормозила, проскочив, и ей пришлось идти к ней, видя, как машет водитель.

Это был азербайджанец с круглым лицом, круглыми, навыкат глазами, с маленькими черными усиками и золотыми зубами.

– Подбросить, что ли? – засмеялся он.

– Давай я тебя лучше подброшу, – со смехом сказала она.

– Давай залезай!

Она приняла от водителя деньги и смотрела на второго, тоже азербайджанца, в спортивной майке, на которой красовался орел и американский флаг.

– Ты чего, Фуат, плати!

– На дороге всякую падаль брать! Потом полгода лечиться.

Анюта хотела крикнуть ему в лицо что-нибудь про «чурку проклятую», но сдержалась. Полезла через сиденье на койку, застеленную пестрым одеялом.

Азербайджанец старательно мял ее толстым брюшком, в котором что-то булькало, и, видя его золотые, с остатками пищи, зубы, Анюта вдруг вспомнила мужа в первые дни их любви, когда лежали под солнечным полотняным полом, его синеглазое лицо было розовое от страсти, и под полог залетела белая бабочка.

Фура укатила, шелестя по асфальту могучими колесами, а Анюта вновь заняла место на обочине, делая вид, что равнодушна к проносящимся машинам.

В третьей фуре сидело трое, все загорелые, белозубые, голые по пояс, похожие на братьев. Когда Анюта попросила у них денег вперед, они перекинули ее на лежак и поочереди насиловали, каждый по нескольку раз. А потом пинками вытолкали на шоссе, кинули пустую банку фанты и умчались.

Анюта долго брела по обочине, вытирая слезы и размазывая помаду. Увидела в кювете лужу и мылась, закатывая подол, не обращая внимания на проносящиеся машины.

Отыскала в кустах велосипед, докатила до придорожного магазина, купила конфеты «Белочка», «Мишка косолапый», «Аленушка» и повернула к дому.

Глава 13

Головинский открывал в городе еще один магазин, торгующий драгоценностями. Магазин назывался «Паола» и размещался в здании на центральном проспекте, неподалеку от администрации. Деревья, ведущие к магазину, были увиты цветными гирляндами, и посетители сначала шли сквозь аметистовый лес с нежно-лиловыми стволами. Потом сквозь рубиновую аллею, пульсирующую кровью. Потом сквозь голубую, мерцающую таинственной бирюзой рощу. Над входом в магазин, по всему фасаду, пылало бриллиантовое имя «Паола». То разгоралось до солнечного ослепительного блеска, то угасало, излучая волшебное свечение.

Витрины, где размещались драгоценности, были занавешены черным шелком. Торговый зал был полон гостей. Головинский, в смокинге, радушный, вальяжный, принимал поздравления. Рядом Паола, в вечернем платье с голой спиной, очаровательно улыбалась гостям. Отходя, гости оглядывались, чтобы мельком взглянуть на ее чуткую спину. Слуги, в бархатных, шитых золотом камзолах, в белых чулках и напудренных париках, разносили на подносах шампанское.

Саксофонист Боревич, держа бокал, полный золотых пузырьков, беседовал с генералом ФСБ, который дружелюбно чокнулся с опальным музыкантом и голосом, полным всеведения, произнес:

– Не расстраивайтесь, вам ничего не грозит. Сегодня вас бранят за ваш украинский концерт, а завтра будут посылать на Украину как вестника доброй воли. Власть переменчива, а искусство вечно. Я сам поклонник вашей музыки. Прекрасна ваша «Рапсодия в стиле рок».

– Ну, теперь я спокоен, если у меня такие поклонники.

– Те небольшие услуги, которые вы нам оказываете, гарантируют вам полную безопасность. Могу я и впредь просить вас о небольших одолжениях?

– Разумеется. Я же не враг России!

Лидер губернских демократов Орхидеев беседовал с управляющим французской фирмы «Жако», строящей фармацевтические предприятия.

– Не понимаю, господин Фортье, зачем вы вкладываете деньги в эту гиблую страну? Ваши европейские коллеги обложили Россию санкциями, и надо давить, давить этот бесчеловечный режим! Пусть захлебнется, удавится! Пусть народ выйдет на улицы и сметет узурпаторов!

– Но ведь мы производим не авианосцы, а лекарства, в которых так нуждаются ваши люди. Если не будет лекарств, ваши старики и инвалиды просто умрут.

– Пусть умрут старики! Это они своей советской дурью поддерживают режим. Молодые люди, свободные от советской заразы, выйдут на площади и сметут узурпаторов! – Орхидеев слишком страстно возвысил свой голос, так что на него обернулись, и он, улыбаясь, произнес: – Не правда ли, господин Фортье, наша Паола – мисс Бриллиант?